— Сейчас я помещу источник света у вас над головой, — объяснил врач. Когда я скажу «открыть», откройте, пожалуйста, глаза. А когда я скажу «закрыть» — закройте!

Он прикрепил яркую лампу у меня над головой, вернулся к своему столу и опять начал нажимать свои рычаги.

— Открыть! — сказал он.

Я открыл глаза и стал смотреть в до боли слепящий свет.

— Закрыть, — сказал он. Я опять закрыл глаза.

— Пожалуйста, в течение четырех минут дышите глубоко и равномерно. Вероятно, у вас будет небольшое головокружение, возможно, затекут руки, но это быстро пройдет.

Я дышал глубоко и равномерно. Аппаратура жужжала. Таинственным, непонятным и сложным путем токи, которые посылал мой мозг, усиливались в десятки миллионов раз и превращались в дрожащие линии на белой бумаге. Что я написал? Историю семейной ссоры с юмористическим колоритом для Кэтрин Хепберн? Почему я еще не написал историю об этом молодом враче с его тремястами тридцатью шестью человеческими головами в месяц? Или с его четырьмя тысячами тридцатью двумя минус триста тридцать шесть — три тысячи шестьсот девяносто шесть голов в год, за вычетом официальных и церковных праздничных дней.

— Мистер Чендлер, глубже дышите, пожалуйста!

Я задышал глубже. Доктор Ройтер стояла рядом и улыбалась. Похоже, ей очень нравилось то, что она видела. Она видела, как я потел. Мне было плохо, и голова кружилась. Все вертелось вокруг меня. Доктор Ройтер села на край кровати и скрестила красивые ноги. Красивые ноги тоже вертелись.

— Дышать глубже, мистер Чендлер.

Я дышал глубже. Сколько длятся эти четыре минуты?

— У вас головокружение? — спросила доктор Ройтер.

Я кивнул.

Она откинулась назад, и ее грудь приподнялась.

Я задышал еще глубже, голова закружилась сильнее, и мне стало хуже, руки затекли, но наконец все было позади и мне можно было встать. Доктор Ройтер освободила меня от зажимов на голове.

Пока она снимала металлические ленты, подошли Вогт и Ойленглас. Ойленглас нес толстую пачку бумаги — сейсмографические записи токов моего мозга. Мне было тяжело, я чувствовал себя усталым.

— Что теперь? — спросил я.

— Вы пойдете обедать, — сказал Вогт.

— А данные осмотра?

— Сначала мы должны посмотреть диаграмму, мистер Чендлер. После обеда мы скажем вам свое мнение.

— Прекрасно, — сказал я. — Доброго вам дня, госпожа доктор!

Она протянула мне руку:

— Всего доброго, мистер Чендлер. Мне было приятно работать с вами.

— Я заметил, — сказал я, и мы оба рассмеялись.

Потом я пошел по длинным белым коридорам, через множество лестниц в свою палату. Я чувствовал себя утомленным, голова опять болела, теперь еще и снаружи, там, где ее сдавливали металлические ленты. Я дошел до двери палаты и открыл ее.

На кровати сидела Иоланта.

Птицы все еще пели в саду, светило солнце, где-то недалеко начали звонить колокола, а на кровати сидела Иоланта. На ней было блестящее зеленое платье с черным лаковым поясом. Платье провокационно обтягивало ее тело. Она была без шляпки, и рыжие волосы спадали ей на плечи. Она плохо выглядела, под глазами лежали круги. Когда я вошел, она встала.

— Уходи, — сказал я.

Она покачала головой и направилась ко мне.

— Я запретил тебе приходить сюда.

— Я должна была прийти, — сказала она. Ее голос звучал хрипло. Она подошла ко мне и положила руки мне на плечи. Я сделал шаг к двери, но она двинулась за мной. Она стояла, плотно прижимаясь ко мне.

— Почему ты должна была прийти?

— Потому что я тебя люблю.

Я засмеялся:

— С каких пор?

— С сегодняшнего дня, — хрипло сказала Иоланта.

Я чувствовал ее дыхание на моем лице, так плотно она стояла ко мне. — Я была у Клейтона и прочитала телеграмму.

— Какую телеграмму? — спросил я, хотя уже знал, о чем речь.

— Телеграмму Халлоранса.

Я молчал.

Она обняла меня, и я почувствовал ее тело.

— Твой сценарий не приняли, — сказала она, — это правда?

— Да, — сказал я.

— Они отклонили его?

— Да.

— Ты уволен?

— Да, Иоланта.

Ее волосы, ее глаза, ее губы, запах ее кожи.

— Я подозревала это, — сказала она, — поэтому и пришла сюда.

— И потому что ты неожиданно поняла, что любишь меня?

— Да.

— Так вдруг?

— Вдруг.

— А то, что ты говорила…

— Забудь это.

У меня сильно закружилась голова.

— А почему ты любишь меня? — спросил я.

— Потому что ты несостоятелен, — серьезно ответила она. — Потому что ты никчемный — так же как и я. Потому что мы так похожи друг на друга, Джимми, потому что я поняла, что ты такой же бесполезный и потерянный, как и я. Поэтому я люблю тебя.

Я безмолвно смотрел на нее.

— Поцелуй меня, — попросила она.

Я поцеловал ее.

Я почувствовал, как она за моей спиной повернула ключ в замке, теперь дверь была закрыта, и еще я почувствовал кровь, которая брызнула из моей губы, когда она вонзилась в нее зубами.

Я проглотил кровь. Она была теплой и соленой на вкус.

Впервые я встретил Иоланту в квартире Джо Клейтона.

Он арендовал в Грюнвальде второй этаж виллы и дал прием в мою честь, когда я приехал в Мюнхен. Я жил в отеле, но у меня уже была машина. Я поехал с Маргарет.

Был прекрасный тихий весенний вечер, на фоне светлого неба поднимались темные силуэты деревьев Грюнвальдского леса.

Вилла располагалась в большом саду. Луг был дикий, и трава стояла высоко. За виллой была теплица.

Когда мы подъехали, все уже собрались. Джо сердечно поприветствовал нас, и я был представлен почти дюжине человек. Среди них были Хельвиг, немецкий автор, и несколько членов технического штаба нашего фильма. И Иоланта. Когда она протянула мне руку, я почувствовал укол в спину и вздрогнул. В тот же момент я заметил, что она тоже вздрогнула. Я посмотрел на нее. Она встретила мой взгляд с безразличным лицом. Я отпустил ее руку.

— Очень приятно, — по-английски сказал я. Говорили только по-английски.

— Взаимно, — серьезно ответила она. На ней было обтягивающее черное вечернее платье, ее рыжие волосы были высоко зачесаны. Я сжал правую ладонь. Я все еще ощущал пожатие ее пальцев. Я чувствовал его весь вечер. Я разговаривал с другими людьми и переходил из комнаты комнату. Когда я оборачивался, я встречал ее взгляд. Серьезный, задумчивый, немного сонный. Через полчаса я уже видел только ее.

Она была приглашена на работу в качестве моей секретарши, она уже работала с американскими кинопроизводителями в Германии, бегло говорила по-английски, отлично печатала на машинке и стенографировала. Все это сообщил мне Клейтон. Я слушал его с трудом. Я умышленно не смотрел в ту сторону, где предположительно была она. Потом я взглянул на нее. Она стояла и смотрела на меня. А я смотрел на нее, стоящую в черном вечернем платье. Но я не видел вечернего платья. Я видел ее голой — всегда.

Маргарет наслаждалась вечером. Хельвиг был приятным человеком, он увлек ее разговором о современной европейской литературе. Это был конек Маргарет. Она только что прочла «1984-й» Орвелла и была восхищена книгой. Несколько присутствующих книгу еще не читали. Маргарет убеждала их:

— Фантастическая книга, поверьте! О, вы должны ее прочитать! Великолепно! Великий писатель!

— Точно, — сказал Хельвиг. Он говорил медленно, с сильным акцентом, подыскивая правильные слова. — Но я боюсь, вы неверно ее поняли.

— Что вы имеете в виду? — спросила Маргарет. Ее глаза блестели, она выпила свой бокал до дна. Она охотно демонстрировала свой интеллект. Я наполнил ее бокал. Мы пили коктейли. Пили много. Тихо играло радио.

— Вы знаете, кто такой Коу? — раздался женский голос.

Все повернулись.

Это была Иоланта. Она подошла к нашему столу и присела на ручку кресла. Она курила сильными затяжками, в руке она держала стакан. Я смотрел на нее. Я видел ее голой.

— Конечно, — ответил Клейтон. — Это был французский врач, который объяснял своим пациентам, что свои болезни они просто выдумали, верно?