— Потому что я сказала мистеру Уорнеру, что нахожу фильм ужасным.

— Ерунда! — я снова посмотрел вниз на собак. Потявкивая, они копали яму в нашей клумбе для роз. — Это вообще не имеет ничего общего с тем случаем!

— Разумеется! Поверь мне, Рой! Я знаю это. Доре — хороший знакомый мистера Уорнера. Поэтому он и получил заказ на то, чтобы переписать твою рукопись.

Она с трудом поднялась и начала ходить взад-вперед. Длинная юбка стесняла ее движения, и она дважды споткнулась.

— Конечно, так и было! Доре пришел к Уорнеру и настроил его против тебя! Потому что ты талантливее его!

— Я не талантлив.

— Ты в сто раз талантливее Доре!

— Нет, Маргарет, у меня нет таланта.

— Есть! Есть! Доре боится конкуренции с тобой! Он знает, что ты скоро размажешь его по стенке! И поэтому он хочет тебя устранить! Потому что ты талантливее его!

Я подошел к ней и положил руки ей на плечи.

— Теперь послушай меня внимательно, Маргарет. Я не талантливый. Я заурядный писатель, это я тебе уже говорил, и теперь я тебя очень прошу наконец это понять.

— Я…

— Подожди! Я знаю, что приятнее быть замужем за Полом Осборном или за Джоном Стейнбеком, если ты честолюбива. Но я не Осборн! И не Стейнбек! Я требую, чтобы ты наконец смирилась с этим.

— Я никогда с этим не смирюсь! — взволнованно закричала она. — Я никогда не смирюсь с этим, потому что это неправда! Ты себя просто недооцениваешь!

— Это не так. Просто ты переоцениваешь меня! И должна прекратить это!

— Прекратить — почему?

— Потому что это уже давно отнимает у меня всякую возможность работать! Потому что я теряю своих друзей, свои связи…

— …и свой контракт с мистером Уорнером, — медленно произнесла она.

Ее глаза впились в мои. Я молча смотрел на нее. Ну и прекрасно, думал я, если ты непременно хочешь это услышать — пожалуйста.

— И свой контракт с мистером Уорнером.

— Значит, я все-таки виновата в этом!

Я не хотел этого говорить, и все же сказал:

— Да, Маргарет.

— Ах!

— Мне жаль, но это так. То, что ты сделала на премьере, было непростительно! Я тебя люблю, ты моя жена, но я не могу этого простить!

— Значит, ты не можешь этого простить!

— Нет.

— Тебе было стыдно за меня?

— Да, Маргарет.

— И это из-за меня, из-за этой сцены на показе, мистер Уорнер не заключил с тобой контракт?

Я говорил про себя, я не хотел говорить это вслух, и все же я сказал:

— Это не такое ужасное несчастье, хотя, конечно, неприятно. Но я со всей прямотой должен тебя попросить взять себя в руки. В будущем это должно быть по-другому. Иначе…

Она вскочила:

— Иначе?

— …иначе ты снова оставишь меня без работы!

Она резко рассмеялась:

— Я оставлю тебя без работы! Я? Именно я? Вот это здорово! Это очень хорошо!

Она снова, спотыкаясь, начала ходить взад-вперед.

— Сядь, Маргарет, подумай о ребенке.

— Теперь я должна подумать о ребенке? Сейчас, вот так сразу? А ты подумал о ребенке?

— Маргарет, прошу тебя!

— Оставь меня в покое! Что ты, собственно, о себе воображаешь? Ты смеешь меня упрекать? Я пытаюсь помочь тебе, поддержать тебя, продвинуть тебя дальше — а ты меня упрекаешь?!

— Я тебя только попросил…

— Я всегда на твоей стороне, я заступаюсь за тебя, я сказала Джеку Уорнеру правду — и ты меня упрекаешь?! Да, чего ты, собственно говоря, хочешь? Какую-нибудь маленькую потаскушку, которая молча смотрит, как тебя хают? Которая не раскрывает рта, когда творится несправедливость? Которая улыбается и, может, ухаживает за мистером Томпсоном? Ты мной недоволен, да? Я плохая жена, да? Тебе неприятно, что я на твоей стороне? Было бы лучше, если бы я тоже устраивала вместе с вами этот лживый театр, да? Да, мистер Уорнер! О, прекрасно, мисс Макгуайер! Вы гений, мистер Томпсон, так?

Закашлявшись, она остановилась передо мной:

— Скажи мне, чего ты хочешь! Скажи же мне!

— Покоя, я хочу покоя, хочу работать спокойно! — закричал я.

— Ах, и я тебе в этом мешаю!

Я не хотел этого говорить, Господь свидетель, я не хотел этого говорить, но все же сказал:

— Да, и ты мне в этом мешаешь!

Она посмотрела на меня. Ее глаза наполнились слезами:

— Вот благодарность. Благодарность за все, что я для тебя сделала!

Она повернулась и, спотыкаясь, побежала к двери.

— Маргарет, прошу тебя!

Дверь захлопнулась. Я услышал стук ее каблучков в коридоре. Я тут же рванулся к двери. Прежде чем я добежал до нее, я услышал крик. Это был ужасный крик. Он звучал как крик животного, в нем не было ничего человеческого.

— Маргарет! — закричал я.

Она лежала внизу в гостиной, скрючившись, со смертельным ужасом на лице, прижав руки к животу. Она смотрела на меня глазами, в которых стоял этот ужас, когда я к ней спустился. Широкая голубая домашняя юбка веером лежала вокруг нее.

— Врача, скорее врача, — прохрипела она.

Она упала с крутой лестницы.

Господи, сделай так, чтобы с ней ничего не случилось, чтобы все было хорошо, Господи, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Это я виноват, я ее разволновал. Она побежала к лестнице, потому что была взволнована. Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы с ней ничего не случилось и чтобы с ребенком ничего не случилось. Я не хочу писать никаких хороших фильмов, Господи, если ты дашь ей выжить, я клянусь тебе, я не хочу быть снова счастлив, но, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, дай ей выжить и сделай, чтобы ничего не случилось с ребенком. Аминь.

Это было три часа спустя.

Я стоял в одном из бесчисленных коридоров больницы Беллевю и ждал. Руки у меня были влажными, рубашка пропотела насквозь. Я потел от страха. Пришел врач, он вызвал «скорую помощь» — у Маргарет началось кровотечение. Потом она потеряла сознание. Я сидел рядом с ней, когда «скорая» с воющей сиреной мчалась по улицам, и чувствовал, как врач, сидя в ожидании рядом, смотрит на меня взглядом, полным отвращения.

Ее сразу повезли в операционную, еще в «скорой» ей сделали необходимые инъекции. Врач оттолкнул меня, когда я хотел последовать за ней.

— Вы останетесь здесь, — холодно сказал он. Он ненавидел меня. Я и сам себя ненавидел. Я остался. Над входом в операционную загорелась лампочка.

«Идет операция. Вход воспрещен», — гласила надпись.

Я не входил. Я сидел на скамье и молился. За Маргарет. За ее жизнь. За жизнь ребенка. Я молился в течение сорока пяти минут. Затем приоткрылась створка двери, и они выкатили Маргарет. Она была без сознания и выглядела как мертвая.

— Что? — спросил я врача.

— Еще слишком рано говорить.

— Ребенок…

— Мертв, — сказал он.

— А она…

— Слишком рано, — сказал он. — Придите через час.

И он оставил меня стоять. Он знал, что я был виноват. Я вышел на улицу, нашел бар, который был еще открыт, и попросил бутылку виски. Бар находился неподалеку от больницы. Бармен ободряюще мне кивнул:

— Сказали подождать?

— Да.

— Все мужчины, которые сюда заходят, должны подождать, — сказал он.

Я ничего не ответил. Через некоторое время он вернулся ко мне и молча поставил передо мной вторую бутылку виски. Он подходил еще пару раз. Потом я снова пошел в клинику. Сестра, которая сидела перед палатой Маргарет, сказала, что еще слишком рано. Я должен был опять прийти через час. Через час!

Бармен кивнул, когда меня увидел. Он поставил передо мной большую чашку черного кофе:

— Сказали еще подождать?

— Да.

— Выпейте это. Все мужчины, которые должны еще подождать, пьют это.

Я выпил кофе. Он был крепкий и очень горький. Потом я снова пил виски.

Через некоторое время вошел еще один мужчина. Он был потный и заказал себе пива. Бармен покачал головой и подал ему большую порцию виски.

— У вас должно быть много работы, — сказал мужчина бармену.

— Хватает, друг мой, — ответил он. — К вечеру меньше.