Пока ему нечем было особенно гордиться. Он понижал, что То Лоан не любит его, но самонадеянно рассчитывал, что полюбит. Он был убеждён, что оказывает на девушку сильное влияние. Разве не он добился крутого поворота в её взглядах и убеждениях? Разве не он сделал из неё, участницы молодёжного движения прокоммунистического толка, ярую антикоммунистку? (Фулитстон, разумеется, не мог догадаться о тех потрясениях, которые пережила То Лоан в последнее время.) Разве не его заслуга в том, что То Лоан, прежде так не любившая американцев, стала сотрудничать с ЦРУ? Что в сравнении с этими большими успехами завоевание её любви?! Фулитстон был уверен, что и сердце девушки скоро будет принадлежать ему. «Дело это несложное, — думал он, — нужны только соответствующие методы и верный расчёт».
Он верил в успех, ибо был американцем, молодым, красивым, воспитанным, образованным американцем — идеалом мужчины для любой женщины. Более того, он был богат. Он пообещает То Лоан жениться на ней, по-настоящему жениться, обеспечит ей беззаботную красивую жизнь в Штатах, поездки в Париж, Рим или на Гавайи — куда она захочет. Чёрт побери! Доллары и жизнь в Штатах! Кто может устоять против этого? Доллары и жизнь в Штатах! Никакие клятвы и уверения не привлекают так, как эти слова.
В его воображении возникали феерически заманчивые картины. Вот он рука об руку с То Лоан на свадебной церемонии, которая будет, конечно, в Сайгоне. Отец, мать и родственники прилетят из Штатов на специальном самолёте. На свадьбу придут посол США, высокие американские чины и высшие чиновники сайгонского правительства. Их будет венчать сайгонский епископ. А как будет одета невеста? Пусть она наденет своё, вьетнамское нарядное платье, а поверх его накинет белую фату. Вьетнамско-американская свадьба!
Стоит ли говорить о том, что, едва кончив свои дела со Смитом, Фулитстон бросился на поиски То Лоан. Девушка получила шифровку, которую Фулитстон направил ей из Сайгона перед вылетом в Хюэ. После того как Фулитстон убедил То Лоан сотрудничать с ЦРУ и поехать в Хюэ, он избегал открытых встреч с ней, чтобы не нарушать её инкогнито.
Получив телеграмму Фулитстона, То Лоан заколебалась в нерешительности. Встречаться ли с ним? Это будет тяжело для неё. После того как Фан Тхук Динь помог ей узнать всю правду о жизни и смерти Фам Суан Фонга, она некоторое время была как безумная. Всё смешалось в её сознании: печаль, опустошённость, ненависть, сомнения. Узнав, что американцы использовали смерть Фам Cyaн Фонга для того, чтобы обмануть, а затем заставить её работать на ЦРУ, То Лоан убедилась в их низости и коварстве. Каждый раз, слушая рассуждения своих знакомых — американцев, девушка понимала, что они фальшивят, обманывают её. И Ван Ань тоже обманывала. Так кому же она может верить? Кто открыл ей глаза и уши, чтобы она поняла этот гнусный, бессердечный обман? Фан Тхук Динь!
Она вернулась к старым друзьям, с кем шла одним путём ещё в годы учёбы, поняла, что они по-прежнему сохраняют пыл души, представляют себе сущность американцев куда лучше, чем она сама.
Друзья несколько раз приглашали её на собрания молодёжи, где высказывались прямо и откровенно. Она сравнивала эти высказывания с тем, что говорил ей Фулитстон. То Лоан видела, как солдаты и полицейские преследовали, выслеживали, избивали и даже убивали молодых людей, студентов только за то, что они хотели, чтобы Вьетнам был независим, чтобы никто не оккупировал его, чтобы никто не вмешивался во внутренние дела вьетнамцев и чтобы уважалось их достоинство. Всё, что девушка видела, слышала, всё, что она сравнивала, ставило перед ней, как и перед всеми интеллигентами, живущими во временно контролируемых марионетками районах, серьёзный вопрос: каким путём идти? На чью сторону встать?
Чувство необходимости отомстить за свою семью, так ловко воспитанное в душе То Лоан врагами, оторвало её от друзей, увело от своих соотечественников. Теперь же, разобравшись в жестоких и беспардонных попытках использовать её, девушка поняла бессмысленность своего отрыва от народа. Она испытывала жгучий стыд за те несколько донесений, которые направила Фулитстону. Ей хотелось сделать что-нибудь важное, что помогло бы ей искупить вину за отступничество. К ней будто снова вернулись силы. Жизнь снова стала ясной и чистой, как безбрежное небо, по которому только что пронеслись чёрные тучи.
После того как То Лоан узнала правду о своей семье и особенно об обстоятельствах смерти Фам Суан Фонга, она стала чаще встречаться с Динем. Она дивилась широте его кругозора, его осведомлённости. Любопытство, присущее юности, ведёт к знанию. Она могла свободно расспрашивать его о том, что плохо знала, просила разъяснить те или иные новости, если не могла решить, хорошие они или плохие. Были и такие вопросы, когда он прямо отвечал: «Об этом нельзя говорить», но она видела, что, как правило, Динь старался давать верные и исчерпывающие разъяснения. Исключение составляло только то, что касалось его лично. Тут он либо отмалчивался, либо переводил разговор на другое, либо отвечал односложно: «Я учился во Франции и точно так же, как вы, хочу отдать свои знания нашей стране».
Как и в первые дни их знакомства, Фан Тхук Динь считал, что То Лоан, возможно, секретный агент, и поэтому разговаривал с ней только о самых обычных вещах. Потом он убедился, что содержание их бесед, даже и правду о смерти Фам Cyaн Фонга, девушка никому не передаёт. И тогда Динь начал осторожно разговаривать с ней на более широкие темы, рассказывал ей о таких событиях и новостях, которые были не известны другим.
Постепенно То Лоан стала чаще спрашивать мнение Диня о том, как ей поступить в том или ином случае. Она убедилась, что он всегда даёт ей верные, продуманные советы, искрение высказывает своё мнение. В то время когда она ещё мучилась вопросом, кому же верить, такие разговоры с Фан Тхук Динем постепенно, по крупице, оседали и укреплялись в её сознании. А вместе с этой верой в её девичьем сердечке зародилось ещё неясное, зыбкое, как туман, чувство. Она ощущала, что с того момента, как встретила Диня, в её жизнь вошли спокойствие и радость. Когда девушка думала о нём, её одиночество улетучивалось. Она верила, что у неё появился друг, который её хорошо знает и понимает.
Послушавшись совета Диня, она опять сблизилась со старыми друзьями и забыла, что было такое время, когда она сотрудничала с ЦРУ. А теперь телеграмма Фулитстона звала её вернуться к прежним контактам с американцами. Ей было больно и стыдно, когда она думала об этих связях, она хотела забыть о них, стереть их в памяти. Её опять втягивали в ту жизнь, с которой она хотела покончить навсегда. Она ненавидела их, как ненавидела тех, кто обманным путём опутал её липкими нитями. Она представила себе маску лживой доброты на лице Фулитстона, его слова, хвастливые, лукавые, завлекающие. Что же теперь делать? Встретиться — значит перенести пытку, мучительную духовную казнь. Встретиться с ним — значит укрепить те связи, которые она так жаждет порвать. А не встретиться — значат вызвать у него подозрение, дать ему повод подумать о том, что она изменилась. А тогда уже ЦРУ не оставит её в покое. Смерть Фам Суан Фонга заставляла её подумать и об этом. Так что же делать? То Лоан набрала номер телефона Фан Тхук Диня.
Двое поднимались рядом но заросшему соснами холму как влюблённые, идущие возложить цветы на усыпальницу. То Лоан рассказывала Фан Тхук Диню, что Фулитстон прилетает в Хюэ. Сбывалось то, что писала ему в своём предсмертном письме Ван Ань. Что надо в Хюэ этому агенту ЦРУ, выдающему себя за журналиста, этому волку в овечьей шкуре? И он сказал То Лоан:
— Встречайтесь с ним. Конечно, Фулитстон будет здесь, разумеется, не для того, чтобы повстречаться с вами. Вы не раз говорили, что хотите приносить пользу обществу, стране. Так узнайте во что бы то ни стало, зачем он пожаловал сюда. Это очень важно.
— Я не выношу его наглую, самоуверенную физиономию, — нахмурилась То Лоан.
— Я понимаю, что это трудно для вас. Однако считайте, — осторожно настоял Фан Тхук Динь, — что эта встреча не ради него, она нужна для дела. Постарайтесь вести себя так, чтобы он ни на мгновение не почувствовал вашего отвращения к нему. Ведь одной секунды достаточно, чтобы понять, что вы изменились, и уж тогда он насторожится; ничего, конечно, вам не скажет, по может стать очень опасным для вас.
