Опять я встретилась с дядей. Прежде, будучи студенткой, когда я думала только об учёбе, я видела в дяде серьёзного, благородного человека. Теперь же, зная тёмные стороны всех его дел, я поняла, что он использовал всё, прибегал к любым, даже позорным, средствам, чтобы добиться продвижения по службе, повышения жалованья. Все усилия дяди и его друзей, направленные на то, чтобы сохранить высокое положение в государственном аппарате, объяснялись ими высокими выражениями о „государственных реформах“, „обществе согласия“, о „необходимости трудиться во имя подъёма“. А за всем этим скрывались эгоистические расчёты, личные, чудовищно мелочные интересы. Я-то хорошо знала это, наслышавшись разговоров в дядином доме.

Я встречалась и со своими старыми товарищами. Я видела, как в их среде растёт недовольство, как они начинают задумываться, как они готовы подняться, когда наступит время. Они были настроены против американской оккупации, против Нго Динь Дьема и его братьев, против правительства, которое называли действующим по указке иностранных банков, они выступали против диктатуры (господи, ведь это всё то, что они призывали меня защищать!). Мои старые друзья радовались победе над французами, восхищались сражением в Дьенбьенфу, гордились Вьетминем, который они называли борцом за свободу и независимость родины (боже, ведь это было то, против чего они призывали меня бороться!). У меня были широкие знакомства, и я убеждалась, что все люди, кроме разве правительственных чиновников, думают точно так же.

Как же так? В моей душе появилась какая-то трещинка. Я чувствовала, что мои друзья, окружающие меня люди шли совсем иным путём, чем тот, которым шла я. Какой из них был правильным?

Потом я узнала о военных операциях вооружённых сил республики, о сожжённых хуторах и замученных людях, я услышала о так называемых стратегических деревнях — этих концентрационных лагерях, о каторжных тюрьмах, битком набитых заключёнными, среди которых — я знаю это точно — были люди, не имеющие абсолютно никакого отношения к Вьетконгу. Я видела, как начинается движение среди молодёжи, студентов, буддистов, среди трудового народа. И среди них — я тоже это точно знаю — было много людей, не имеющих никакого отношения к Вьетконгу. Я должна была войти в это движение, чтобы шпионить. Однако это привело меня в ещё большее замешательство. „Правы или нет те, кто в нём участвует?“ — спрашивала я себя.

(Какой путь правильный — мой или их? О, любимый мой, почему я тогда не спросила тебя?! Потому что…)

Потом мне приказали следить за тобой. Я была очень озадачена. Зачем за тобой шпионить? Для чего? Но никто не имеет права задавать вопросы, если есть приказ. Но ведь никто не запретит мне думать. Так зачем же я должна выслеживать тебя? И мне разъяснили: „За таким ловкачом, как Фан Тхук Динь, должен следить такой умный человек, как ты. Иначе ничего не получится. Это — необычный противник. Это — образованный и занимающий важный пост чиновник, с ним не каждый поговорит. Только ты. Нам известно, что вы были знакомы ещё во Франции. Это очень важно для того, чтобы сблизиться с ним, раскусить его, заставить быть искренним. Ты красивая женщина. Это тоже важно для твоей работы. Изучи его связи, выясни, с кем Динь встречается. Какие у него есть тайные дела, помимо тех, которыми он занимается вполне легально? Что он думает о Соединённых Штатах, как он к ним относится и, вообще, каково его отношение к свободному миру? Что он говорит о Вьетконге, как к нему относится? Короче говоря, надо хорошо знать его. мысли и дела. Но будь осторожна, не допускай, чтобы личные симпатии притупляли бдительность. И не думай, что ты одна следишь за Динем: мы держим в поле зрения то задание, которое ты выполняешь“.

Любимый мой! Я следила за тобой открыто и исподтишка. Я знала почти всех, с кем ты встречался, я была в курсе твоей повседневной работы. И только одного я не знала: того, что ты думаешь. Но не надо беспокоиться. Я ничего не докладывала им. Ничего! Если бы это было не так, я не осмелилась бы смотреть тебе в глаза, у меня не поднялась бы рука написать тебе это письмо.

Разумеется, я была обязана постоянно сообщать им о тебе, но я-то знала, что можно им передавать, а что — нельзя. Ведь объектом был ты, мой любимый! Умоляю тебя, верь тому, что я написала и напишу ещё. Перед лицом смерти никто не солжёт! А ты читаешь письмо человека, который мёртв, который умер, освободившись от физической и духовной унижающей зависимости. К чему такому человеку лгать?

Моим хозяевам и в голову не могло прийти, что мои умственные способности, на которые они возлагали надежды, поручая следить за тобой, всё больше и больше направлялись совсем на другое. Я старалась так составлять информацию о тебе, так представлять им тебя, чтобы тем самым защитить тебя, Динь. Я делала это потому, что чем больше тебя изучала, тем более приходила к выводу, что ты вьетконговец. Это меня очень испугало. Может ли это быть? Я сама не поверила своему открытию.

Они обычно говорили мне, что вьетконговцы бесчеловечны, неграмотны, что им недоступны человеческие чувства, что они не признают семью, что они без разбора уничтожают всех: женщин, детей… Короче говоря, всё самое жестокое, зверское — это дело рук Вьетконга.

Несколько лет тому назад, ещё в годы антифранцузского Сопротивления, разыскивая Ле May Тханя, я не раз встречалась с кадровыми работниками. Мои хозяева утверждали, что в рядах антифранцузского Сопротивления много деятелей, которые служат „истинному национализму“, а „кровожадные коммунисты“ борются против него. В действительности же выходило, что ты — вьетконговец, ты, которого я всегда считала таким чистым, ты, который дал так много хорошего моему сердцу и разуму, ты, которого все близкие любят за прав и уважают за знания. Вьетконг — это ты! Это было правдой. Но если ты вьетконговец, то что же такое Вьетконг? Что это за люди, вьетконговцы? Могут ли такие люди, как ты, быть моими врагами? Всё, что они мне говорили о Вьетконге, рассыпалось в прах.

Я утаила моё открытие, никому не обмолвилась о своих мыслях, хотя это меня и потрясло, смутило мою душу. Я знаю, что ты связан с Тхюи Ханг, танцовщицей из бара „Либерти“ в Сайгоне. Я знаю эту девушку, встречалась с ней, но тебе об этом не известно. Она как цветок лотоса, выросший из грязи, но не пахнущий грязью. Она достойна того, чтобы быть любимой! После твоего отъезда из Сайгона эта девушка — это известно только мне — стала подпольщицей, связной Вьетконга. Как же так: эта созданная для любви танцовщица — тоже вьетконговец? Ох, сколько вопросов возникало у меня!

Я знала, что у тебя были контакты с Рене, что у тебя на руках был список вьетконговцев района Сайгон — Шолон. Знала и молчала. Однажды я раскаялась и раскаиваюсь до сих пор. Это было, когда меня заставили встретиться с тобой в баре „Либерти“, чтобы завлечь в западню: подсадные „товарищи“ должны были тебя кое о чём расспросить. Я не могла не выполнить этого приказа потому, что знала: поступи я хоть чуточку не так, как нужно ЦРУ, меня тут же ликвидируют. Я его выполнила. Но ты вспомни, если позабыл, весь вечер в „Либерти“ я неотступно была возле тебя. Я знала, что за нами следят агенты ЦРУ. Я была Готова подставить своё влюблённое сердце, чтобы закрыть им тебя, если они попытаются устроить покушение. Если ты припомнишь, я, начав разговор, сразу же повернула его так, чтобы насторожить тебя. Может быть, ты уже забыл, но, когда они повели тебя в машину, чтобы увезти на эту квартиру, я долго цеплялась за твою руку, не желая отпускать, я хотела дать тебе понять, подать знак, но ты вырвал руку… Я долго страдала после этого случая, страдала от своего бессилия, от своей любви, страдала от того, что, если с тобой произойдёт что-то нехорошее, совесть будет казнить меня всю жизнь.

Я уехала следом за тобою в Хюэ. Я знала, что ты ходишь в эту книжную лавчонку вовсе не для того, чтобы покупать книги и газеты. Я знаю, что ты повстречался с То Лоан и после этого она стала совсем другим человеком. Мне известно о твоих отношениях с Май Лан и о её достойной всякого сочувствия горькой жизни. Я знала и — молчала. Я не только молчала, но и передала тебе фотографии, а другие, которыми заинтересовалось бы ЦРУ, — утаила. Даже этого одного достаточно для того, чтобы понять, что моё будущее под угрозой. Только этого достаточно, чтобы убедиться в том, как я к тебе отношусь.