Хонг Нят задавал сам себе множество вопросов, делал десятки предположений и сам же отвергал их. Было уже далеко за полночь, а он так и не сомкнул глаз. Камера была погружена во мрак, только слабый луч света от лампочки в коридоре проникал в неё через вентиляционное окошечко в двери, в которое была вставлена решётка, а сверх этого — ещё и проволочная сетка. Стояла мёртвая тишина. Лишь комар нудно звенел над ухом и его всё время приходилось отгонять, да изредка откуда-то издали доносился шум проезжающих автомобилей. Вдруг он услышал осторожные шаги, они смолкли возле двери в камеру. Потом лёгкое постукивание в вентиляционное окошко. Нят привстал и стал следить за дверью. Кто-то протолкнул сквозь железную сетку полоску бумаги. Рука скрылась, и шорох затих. Нят посмотрел в вентиляционное окошко. Ему удалось заметить часового, уходившего за угол тюремного коридора.
Нят поднёс листочек к свету, проникающему через вентиляционное окошко. Несколько строк, написанных знакомым почерком, вызвали в нём чувство радости, вселили в сердце надежду на спасение. Он ещё и ещё раз перечитал записку. В ней было написано: «Хвалю твою твёрдость. Скажись больным и просись в больницу на лечение. Шонг Хыонг».
Нят крепко зажал листочек в кулаке. Потом положил его в рот, разжевал и проглотил. Ему было радостно. Несколько строк на клочке бумаги, подписанные знакомым псевдонимом Шонг Хыонг, были подобны чуду, которое, сломав железные засовы, вошло в его каменный мешок.
Теперь всё время рядом с ним была организация, были товарищи. Все эти кандалы, тюрьмы, решётки не могут пресечь его связи с организацией, с товарищами. Именно поэтому, находясь в руках врагов, будучи окружённым ими, Нят не чувствовал себя одиноким, не ощущал себя изолированным. Он всё время верил в ту великую силу, в тот коллектив, который раздавит врага. Эта вера помогала ему смотреть в лицо врага глазами уверенного в своей правоте несгибаемого борца и победителя.
Он убедился в том, что организация существует и что члены этой организации есть в любом месте. Он чувствовал, что во тьме камеры на него смотрят верящие глаза друзей, их оптимистические улыбки подбадривают его, их верные руки протягиваются к нему. Его сердце наполнилось радостью.
Оп не заметил, как рассвело. Дверь камеры со скрипом открылась. Два охранника сделали Няту знак выходить. Его повели в камеру для допросов.
На следующий день, войдя в кабинет Нго Динь Кана, Фан Тхук Динь увидел, что шеф прослушивает допрос Хонг Нята, записанный на магнитную ленту. Кан сделал ему знак молчать и продолжал внимательно слушать записанный разговор, звучавший с почти невидимой ленты в специальном устройстве величиной с половину авторучки. Динь не представлял себе, где был установлен в комнате для допросов записывающий аппарат, по мысленно похвалил его чувствительность: он записал каждое слово, каждый вздох, каждую интонацию собеседников.
Прослушав кассету до конца, Нго Динь Кан сказал:
— Вы хорошо говорите. У вас есть такие качества, как настойчивость и мягкость, которыми я не обладаю. Думаю, что в конце концов вы убедите его.
— Вы чересчур расхваливаете меня, ваше превосходительство, — скромно заметил Фан Тхук Динь.
— Этот коммунист опасен. Очень жаль, что нельзя использовать решительных мер. А всё потому, что он держит в руках много нитей и пользуется авторитетом среди студентов-бунтарей. Я думаю, надо применить другой способ. Видели вы когда-нибудь муху, запутавшуюся в паутине? Понаблюдайте, и вы увидите, что паук даёт попавшейся мухе биться до тех пор, пока у неё достаёт сил. Каждый день он её понемножку посасывает и посасывает, а в результате от мухи остаётся одна оболочка, а внутри — пустота. — Глядя на внимательно слушающего Диня, он самодовольно расхохотался. — Вы, видимо, не до конца понимаете смысл моих слов? Уточню. В наших руках этот Хонг Нят сохранит оболочку, свой коммунистический облик, но душа его будет принадлежать нам. Надо сделать из него подсадную утку, которая будет крякать, подзывая своих. Нас очень интересует эта стая, очень. И он будет жить и крякать, подзывая её. Редко удаётся заполучить такую утку, очень редко. Помогите же мне воспитать и обучить эту птичку.
— А если он нас не послушает? — спросил Фан Тхук Динь.
— Тогда остаётся единственный путь, — ответил Кан, ехидно улыбаясь, — пустить его на мыло. Если тигры не поддаются приручению, их не оставляют в доме, но и не выпускают обратно в джунгли. Президент всё время говорит, что наши руки не должны дрожать. Чем больше уничтожишь, тем лучше.
У Диня мороз пробежал по коже от того, как спокойно говорил всё это Кан, но он вежливо согласился:
— Совершенно верно, ваше превосходительство.
— А вы действительно верите, что он заговорит? — неожиданно спросил Нго Динь Кан.
— Видите ли, ваше превосходительство, я полагаю, что это не очень важно, — ответил осторожно Динь. — Мне кажется, что у нас иная цель. Какая будет польза, если он провалит на каких-то своих явках и наших людей?
— Я думаю, вы рассуждаете правильно, — согласился Кан. — Больше всего меня беспокоит то обстоятельство, что ему известно о наших людях, внедрённых в их организацию.
— Пусть это вас не беспокоит, ваше превосходительство, — сказал Динь решительно и уверенно. — Хонг Нят никогда никого не подозревал.
— А на каком основании вы так уверены в этом?
— На основании разговора с ним, ваше превосходительство, — ответил Динь. — Я понял, что он очень верит в спою организацию, поэтому так и защищается. Я тоже ничего не узнал бы, если бы вы не сказали, что этого пария взяли благодаря нашему секретному агенту.
— Конечно, усмехнулся Нго Динь Кан. — Наш человек по прежнему не раскрыт, поэтому-то мы и можем устраивать засады на вьетконговцев непосредственно в их рядах. Ха-ха! Ещё несколько таких злых шуток, и я очищу Центральный Вьетнам от коммунистов, добьюсь того, что и духу их тут не будет. План «ветер переменился» будет выполнен, по крайней мере, на год раньше срока! Ну ладно, кончим. Этот разговор и так уж отнял у меня много времени. Самое главное, продолжайте убеждать его, убеждать… для меня.
Опять дна человека сидели друг против друга в камере для допросов. Фан Тхук Динь предложил Няту сигарету.
— Спасибо, не курю, — покачал тот головой.
— Как вы спали прошлой ночью? — начал беседу Динь.
— Очень хорошо, — ответил Хонг Нят, не моргнув глазом.
— Вы не задумывались над теми вопросами, которые я поставил в прошлый раз?
— По-моему, вопросов, над которыми мне надо было бы думать, не существует.
— А вы лучше всё же подумали бы, ведь речь идёт о вашей жизни, о жизни или смерти. Речь идёт о вашем выборе между справедливостью нашего государства и устаревшими коммунистическими догмами. Либо вы будете жить счастливо с человеком, который вас любит, захотите иметь дом, машину — у вас будут дом и машина, захотите поехать в Америку, Англию, Японию — поедете в Америку, Англию, Японию; либо вы умрёте — и об этом никто не будет знать. Вы можете встать на нашу сторону, на сторону антикоммунистических сил, которые поддерживает весь свободный мир, возглавляемый такой супердержавой, как США; вы можете занять соответствующую должность в государственном аппарате: мы готовы предоставить вам, как говорится, достойное кресло. Но может быть, вы захотите открыто выступить на политической арене? Отчего же, мы готовы содействовать этому в любом месте и в любое время. Одно лишь условие: вы скажете нам всё, что знаете, напишете ответы на наши вопросы. Всего-навсего! Ну а если вы будете продолжать ваше бессмысленное упрямство и перейдёте в мир иной? Что тогда? Тогда вся ваша жизнь, построенная на каких-то условных принципах, окажется прожитой без пользы.
Говоря так сурово, Фан Тхук Динь в то же время легонько подвигал к Хонг Няту листочек, на котором было написано: «Если у тебя есть необходимость ночь в больницу, я помогу». Едва Нят прочитал эти несколько слов, Динь взял листочек обратно, скатал в шарик величиной чуть больше рисового зёрнышка и проглотил. Нят вспомнил полученную им ночью записку от Шонг Хыонга. Не представляя себе чётко связи между этими двумя посланиями, Нят попытался немного прозондировать:
