И они хоронят:
«„Земля“ — не случайный срыв в творчестве великого человека… это неизлечимый патологический недуг целомудренника».
Лицо у Золя болезненно морщится.
Он все понял.
«Я не знаю этих молодых людей… Они не принадлежат к моему окружению, поэтому они не могут быть моими друзьями. Наконец, если они мои ученики, то мне это было неизвестно. Но если они не друзья и не ученики, то почему они отвергают меня?»
Золя устал. Это усталость, присущая тучным людям. Он боится за свое сердце и собирается вновь поехать в Руан. Но это не мешает ему проверить, правильны ли его предположения относительно авторов этого резкого выпада. Гюисманс сообщает ему:
«Написал этот пасквиль один плохо воспитанный человек (что, впрочем, и чувствуется) по имени Рони, а задумал и начал это дело Боннетэн. Остальные были просто статистами. Теперь возникает вопрос, не вдохновила ли Боннетэна, этого человека с низкой душонкой, некая личность, у которой все они бывают? Я весьма склонен думать, что так оно и было; ибо есть основания полагать, что этот удар был подготовлен не в самом Париже».
Шанпрозэ или Отейль?
Очевидно, этот «коварный замысел» родился на вилле Альфонса Доде в Шанпрозэ под безразличным, усталым или развеселившимся взглядом автора «Малыша». Жюль Ренар не без иронии процитировал следующее высказывание Альфонса Доде: «Я имел бы неизмеримо больший успех, если бы пожелал построить лавочку напротив лавочки Золя. Но мы из равнодушия позволили считать себя его сторонниками, и сегодня вся пресса поддерживает Золя. Вся слава досталась ему одному».
Сын его Леон показал свои клыки:
«Не следует удивляться демократической подлости, свойственной этому другу собак! Он относится к бытию, к окружающей среде, к природе, к обстоятельствам по-собачьи. У него, как у собаки, раздвоенный кончик носа, невроз конечностей: рук и ног, что-то собачье есть и в его печальной и самонадеянной физиономии!»
Эдмон де Гонкур незадолго до того провел несколько дней у Доде. Болезненно самолюбивый, он никогда не мог простить Наполеону III государственный переворот 2 декабря 1851 года только потому, что это был день выхода в свет его первой книги! Он утверждал, основываясь на том, что в свое время опубликовал книгу «Гаварни и его творчество», что Золя украл у него название — «Творчество»! Несмотря на заверения Гонкура и Альфонса Доде, совершенно очевидно, что бунтовщики Рони-старший, автор пасквиля, и Боннетэн, инициатор всей этой истории, встретили по меньшей мере молчаливую поддержку у своих старших собратьев.
Золя болезненно переживал эту историю, что нашло отражение в следующем письме к Альфонсу Доде, написанном в апреле 1886 года.
«Итак, мой друг, я становлюсь жесток, не зная об этом, ибо постскриптум вашего письма поверг меня в полное недоумение. Что мог сказать я о том, о чем у меня даже не сохранилось никаких воспоминаний? Разве мне возбраняется высказать свое откровенное мнение о Дрюмоне, который раз двадцать выливал на меня ушат грязи? Он ваш друг, мне это известно, на разве я не ваш друг? И мне не хочется верить, что вы настолько предали забвению нашу дружбу, что бросаете мне обвинение, что я „работаю в отхожих местах“. Но есть нечто более серьезное. Это все возрастающее непонимание, невозможность сказать то, что мы думаем, не оскорбив кого-либо из нас, наконец, расхождение между мыслями и словами, вследствие чего мы все больше и больше отдаляемся друг от друга. Ваше письмо глубоко ранило меня, ибо оно является новым подтверждением той болезни, от которой умирает наше „трио“».
Золя правильно понимал создавшееся положение. История с «Манифестом пяти» — это типичный пример того, что иронически окрестили «литературным братством, этой неусыпной ненавистью».
Альфонс Доде увидел в этом лишь фарс. Но Эдмон де Гонкур был крайне обозлен и не скрывал этого. 14 октября он писал Золя:
«Недавно в связи со статьей пяти в „Фигаро“ — статьей, о которой я ничего не знал, даю вам честное слово (статья эта была опубликована в тот момент, когда я был так болен, что, находясь в день публикации на приеме у Потэна, спросил его, не смертельное ли у меня заболевание желудка), вы включили в свое интервью для „Жиль Блас“ фразу, смысл которой сводится к следующему: хотя есть все основания предполагать, что Доде и Гонкур являются вдохновителями всей истории, я не хочу этому верить… Эта поистине макиавеллевская фраза дала повод всем, кто встречался с нами — с Доде и со мной, — задавать нам вопрос: „Вы читали обвинение, которое выдвинул против вас Золя?“ Эта фраза дала повод газетам обвинять меня в том, что я охвачен низменной завистью к вам из-за денег, которые вы получаете! Но позвольте, разве я завидую Доде, который получает по крайней мере столько же, сколько и вы, и т. д.»
Это письмо — весьма расплывчатое не только по форме, но и по содержанию! Исключив Золя из числа членов своей академии, Гонкур 5 ноября 1887 года поступил так же с Анри Сеаром и заменил его Рони: Сеар отказался подписать «Манифест пяти», а Рони был его составителем. Разрыв был окончательным и бесповоротным.
Первый из подписавших «Манифест», Поль Маргерит, вскоре после выхода в свет романа «Разгром» принес свои извинения его автору: «Присоединившись несколько лет тому назад к направленному против вас Манифесту, я совершил недостойный поступок, всей важности которого тогда по молодости не сознавал, но позднее я устыдился его». Для Рони и Гиша потребовалось четверть века, чтобы они наконец признались, что первый из них питает к этой истории «глубокое отвращение», а второй вспоминает о ней «со стыдом и раскаянием». Люсьен Декав — самый лучший из этой группы, ставший в свою очередь старым львом, заявил публично в Медане 16 октября 1927 года:
«Однажды четверо моих друзей и я повели себя в отношении Золя как блудные сыновья; мы понеслись, размахивая кнутом эмансипированных форейторов. Какая опрометчивость с нашей стороны! Разве лучший способ признать, что мы являемся учениками Золя, заключался в том, чтобы отречься от него?»
Что касается Поля Боннетэна, автора «Шарло развлекается» — романа о мастурбации, то он всегда обвинял Золя в том, что было присуще ему самому. В стихотворении юмориста Жюля Жуй едко высмеивается эта весьма красочная фигура:
Будь поучтивее, Шарло!
От удовольствий чахнут люди!
Ты блудишь сам — куда ни шло!
К чему другим погрязнуть в блуде?
Имей, историк наших дней,
Почтенье к людям! Знай им дену!
В гробу я посмеюсь, ей-ей:
Золя противен Боннетэну!
[121] Впрочем, Боннетэн отказался от своих прежних взглядов. В письме Гюставу Жеффруа от 21 июля 1898 года он писал:
«Ты доставишь мне удовольствие… если сообщишь З. [Золя], что капрал протестантов (столь юных!), выступивших в „Фигаро“ по поводу „Земли“, поручает тебе выразить ему свое пылкое восхищение».
Но вернемся к «Земле». Свою похвалу по поводу этого романа выразил Малларме — самый чуждый Золя писатель:
«Два гениальных штриха, порожденные, возможно, одним источником, которые вы вносите в Искусство, заключаются в следующем: во-первых, в ваших персонажах бурлит жизнь, ее можно ощутить, притронувшись к их коже, и эта жизнь, изображаемая на фоне природы, пульсирует на каждой странице романа; во-вторых, выбор человеческих типов из множества существ и толпа, на которую вы смотрите на известном расстоянии, откуда, должно быть, на нее устремлен бесстрастный взгляд Природы: я всегда буду восхищаться этим в „Земле“».
