Для Золя ситуация сразу же становится ясной:
«Кажется, здесь все уже заполнено… Получить должность, очевидно, невозможно. Мне отсоветовали ехать в Алжир. Есть места в интендантстве и в тылах армий. Очевидно, понадобилось бы прожить здесь целый месяц, поддерживая постоянный контакт с министерствами. И тогда в конце концов все бы устроилось».
Он не отказывается от мысли стать супрефектом. Действуя через правительственные каналы, он в свое время торопил Мариуса Ру повлиять на Жента. Он добился того, что Артюр Ранк, подвизавшийся недавно в «Травай», газете Клемансо, и оказавшийся затем в «Трибюн», бывший политический ссыльный, назначенный Гамбеттой начальником сыскной полиции, направил телеграмму префекту.
Но это было еще в сентябре, а сейчас уже декабрь. Золя потерял три месяца. На помощь приходят друзья:
«Дорогой господин Жент, мне стало известно, что пост супрефекта в Эксе вскоре будет вакантным. Если эти сведения верны, то разрешите мне рекомендовать вам г-на Эмиля Золя вместо того лица, которое занимает эту должность в настоящее время».
Жент отвечает, что эта должность уже занята другим. 16 декабря прекращается выпуск «Марсейез». 19 декабря у Золя в кармане всего лишь три франка. Неожиданно он встречает Глэ-Бизуэна, который проходил мимо. Золя вскакивает с места, гарсон окликает его. Золя вручает ему свои три франка и догоняет парламентария. Этот семидесятилетний политический деятель из департамента Нор принадлежал к крайне левым и слыл человеком с безупречной репутацией. Член правительства Глэ-Бизуэн берет молодого писателя к себе секретарем. Несколько дней спустя в кармане у Золя окажется следующая записка:
«Правительство национальной обороны.
Бордо, 3 января 1871 года.
Прошу г-на Русси выплатить моему секретарю г-ну Золя причитающееся ему жалованье за декабрь месяц в размере 500 франков.
Глэ-Бизуэн».
Это было как нельзя кстати.
21 декабря Золя просит приехать к нему Габриэллу и свою мать, госпожу Коко и госпожу Канар, которые в своем последнем письме советовали ему беречься от простуды!
«Передо мной начинают заискивать».
Возникает также вопрос о том, как быть с собакой Бертраном.
«В крайнем случае предложите двухфранковую монету кондуктору поезда и попросите его позаботиться о том, чтобы бедное животное не заболело воспалением легких».
Он проводит рождество в одиночестве, «блуждая как неприкаянный».
Наконец приезжают г-жа Коко и г-жа Канар. Они застряли на один день в Фронтиньяне из-за снежных заносов. И это в краю мускатного винограда!
В это время в Эксе Золя и Сезанн считались уклоняющимися от воинской повинности. Как благородно трезвонить об этом! Мариус Ру уточняет факты в письме от 4 января 1871 года: «Эти дворяне, донесшие на Сезанна (Поль после написал им, что он находится вместе с тобой в Эстаке), не знали, что ты уже покинул эту дыру, и, не удосужившись поинтересоваться, холост ли ты или женат, сообщили властям, что ты уклоняешься от воинской повинности». Между тем Золя беспокоится о своей реквизированной квартире в Батиньоле. Он получает письма от Поля Алексиса. Но как он плохо пишет, этот поросенок Алексис!
«Париж, 9 февраля 1871 года.
Батиньоль не подвергся бомбардировке, но мэрия в Батле (Батиньоль) реквизировала часть вашей квартиры и поселила там на время осады семью беженцев. Все неоднократно предпринятые мною попытки отвести от вас эту неприятность не увенчались успехом. Да, дорогой мой Эмиль, horresco referens[48]! целая семья, отец, мать и пятеро детей!.. Спешу вам сообщить, чтобы успокоить вас, что в их распоряжение был предоставлен лишь нижний этаж. Я позаботился о том, чтобы картина Мане, серебряная посуда и различные другие вещи, которые вы оставили на столе[49], были перенесены на второй этаж… Эта шайка, явившаяся из Аньера (sic), все еще находится у вас и, кажется, чувствует здесь себя великолепно. Сообщите осторожно обо всем этом обеим г-жам Золя…»
Именно так и поступил озабоченный и растроганный Золя. Пятеро детей… Ах, дети! Что поделаешь, Габриэлла: война! Он думает о своих розах, винограднике и посылает Полю Алексису пять франков для садовника.
У Золя по-прежнему нет желания писать. Мысль о префектуре все еще искушает его. 16 января Глэ-Бизуэн, пытаясь помочь ему, направляет префекту письмо, которое не может не вызвать легкой улыбки.
«Ходатайство к самому честному и самому любезному префекту Республики за г-на Золя, который в ожидании лучших времен выполняет обязанности секретаря члена правительства Глэ-Бизуэна. Итак, дорогой префект, стремясь предоставить вам превосходного сотрудника и не зная в настоящее время лучшей кандидатуры, чем кандидатура нашего друга Золя, я прошу вас помочь мне в этом добром деле и обратиться к министру внутренних дел, выразив ему свое пожелание, чтобы г-н Золя был назначен супрефектом Байонны».
А тем временем Золя снова начал писать статьи для «Клош». Ему не суждено стать супрефектом. Его снова влечет к себе обожаемая и ненавистная пресса.
Сотрудничество Золя в «Клош» позволяет говорить о его исключительных журналистских способностях. Часто это занятие вызывает у него скуку, но как только какое-нибудь событие начинает увлекать его, он становится превосходным репортером:
«Я покидаю первое заседание Национального собрания. Должен вам заметить, что Большой театр в Бордо превращен сейчас в законодательный дворец. Представьте себе часовню, вы входите туда в два часа дня с залитой солнцем улицы и оказываетесь в сумрачном зале, освещенном тремя люстрами. Внизу расположены красные скамьи; на сцене с поднятым занавесом — трибуна и возвышение, покрытое пурпурной тканью; все это напоминает обстановку салона; здесь будет казнена Франция. В темных углах ищут палача».
Это большая журналистика.
Золя видит, как рак поражает тело раненой Франции. Все более усиливается непонимание между романтическим франкмасоном Гамбеттой и пассивной страной, питающей отвращение к продолжению уже проигранной войны. Бездарность формируемых наспех кабинетов министров, жалкие маневры и демарши, паническое стремление добиться мира любой ценой — все это позволяет Золя судить о масштабах катастрофы.
Его возмущает отношение провинциальных депутатов к Гарибальди, «красному казаку в фетровой шляпе с широкими полями, с суровым и спокойным лицом солдата», которого даже не удостаивают благодарности. Золя встречается с Гюго, депутатом от Парижа. Эта встреча с божеством юности глубоко волнует его. Показывая на здание Национального собрания, Гюго говорит: «Представьте себе всех дворянчиков царствования Карла X и Луи-Филиппа, хорошо сохранившихся, хотя и слегка покрытых пылью». Золя отвечает в тон ему: «Нужно вам сказать, что Флоке[50] начал свою интерпелляцию ужасным словом „Граждане!“, которое прозвучало в зале, как раскат грома. Разве эти люди верят в Республику?»
Тьер — глава исполнительной власти Французской республики. Золя так отзывается об этом другом божестве своего безотрадного детства: «Человек с ясными и определенными взглядами, болтливый, француз до мозга костей, он — воплощение Франции. Никогда никто еще не объединял в себе в такой степени средние способности нашей нации». Но вопреки настояниям матери он остерегается обратиться к нему за помощью. Те, за границей, начинают шевелиться! Принцы Орлеанские рыщут по Ливорно… Парижане и провинциалы обвиняют друг друга в поражении! Он пишет:
