— Но я только стала привыкать к игре. Ты скоро вернешься? Чтобы продолжить уроки? Роман, ты такой замечательный учитель. Брать у тебя уроки — это такое удовольствие. И ты столь многому можешь меня научить.

В оставшиеся дни января она пиццу не заказывала. Портия позвонила Роману в первую неделю февраля. Он согласился — а что еще ему оставалось — приехать к ней в свой следующий выходной, в воскресенье.

— Из еды у нас будет кое-что новенькое, — сказала она. — В области кулинарии мне до тебя далеко, но я все же постараюсь.

— Только не надо ничего особенного, — ответил Роман.

— О'кей — но не бифштекс с жареной картошкой.

— Хорошо.

Когда он приехал, дверь была приоткрыта.

— Заходи! — крикнула она. — Я на кухне. Треска под соусом «Морнэ» и яблоки «Дюшес», а с краю зеленый горошек, о'кей?

— Звучит великолепно. Я готовлю это с пиццей.

— Налей себе вина. Это — «Сотерн». Я буду через минуту. Устраивайся поудобнее.

Конечно же, это было невозможно. Как он мог чувствовать себя удобно, когда предстоял ужин с младшей сестрой Оливии? И не какая-то пицца, а ужин — почти свидание.

Роман выпил стакан вина и налил второй, чтобы пить медленно.

— Тебе помочь? — окликнул он через дверь.

— Будет готово через десять минут. Все приготовлено и дойдет само. А я пока выпью с тобой вина, если у тебя не очень тесно.

— Ха-ха! — Роман палил Портии, взял полистать английский журнал «Квин»… и тогда в комнату вошла Оливия.

Нет! Это была не Оливия. Это была Портия — Портия, выкрасившая волосы в черный цвет и беспощадно поднявшая их вверх, разметав в беспорядке кудри. Портия, сделавшая полусценический вариант макияжа Оливии. На высоких каблуках. В открытой блузке в стиле Оливии. В бархатных обтягивающих брюках черного цвета, обтягивающих и гладких, как у Оливии.

— Такая я тебе нравлюсь? — Позируя, Портия покраснела.

Роман выронил предназначавшийся ей стакан вина и вылетел из комнаты. Пока он мчался по лестнице ко входной двери, у него в ушах стоял звук бьющегося стекла.

Из письма Роман узнал, что Джорджио умер и что если во вторник, девятого, он явится по указанному адресу, то может услышать нечто полезное для себя.

Роман презирал себя за свою реакцию. Первой его мыслью была мысль о машине, записанной на имя Джорджио. С юридической точки зрения, сейчас она являлась частью наследства Джорджио.

Затем нахлынуло чувство горя. Джорджио был хорошим другом. Каким бы скупым он ни был — с ним всегда приходилось сражаться за справедливую плату; каким бы трусом он ни был — в вопросе о повторном найме Романа подчинился своей сестре; каким бы ни был он мошенником — никак не меньше чем Герцог Бургундский, он все же был другом.

И он обладал чувством юмора. Роман ощущал, что сам он это чувство уже утратил. Только с Джорджио он мог еще находить в жизни забавные стороны.

Забавные стороны?

Они должны существовать, не правда ли?

Затем нахлынуло чувство вины. Отвратительная и мерзкая, состоящая из тысяч маленьких плавающих трупов, вина поднялась из сточной трубы, расположенном где-то в глубине сознания Романа.

За все те дни, когда Роман мог найти время повидать Джорджио и не сделал этого. За партии, которые они могли сыграть и никогда теперь не сыграют. За ту доброту, за которую он никогда теперь не скажет ему «спасибо».

Ты размышляешь обо всем этом, когда уже поздно что-либо сделать. Чувства напоминали те, которые он испытал, когда умерла мать, но были менее острыми.

Может быть, вскоре Роман позвонит отцу. Тот, наверное, уже простил его за те комиссионные, которые он потерял, когда аннулировали заказ на оборудование. Конечно, простил. Конечно. Непохоже, чтобы отец был из тех, кто затаивает зло. Отец говорил Роману, что больше не винит его в смерти матери. Он часто повторял ему об этом.

Было бы легче, если бы у Романа нашлись новости для отца — неплохие новости. Джорджио ведь оставил ему что-то, не так ли? Роман всегда может позвонить отцу и сказать ему об этом — позже.

Контора адвоката располагалась на шестнадцатом этаже «Уайд тауэр». Его приняли сразу. Свободным оказался только один стул — между вдовой Джорджио, маленькой, одетой в черное и под густой вуалью, — и адвокатом Оливии.

Роман чуть не отступил, но дух Джорджио витал там, а перед Джорджио он не мог выглядеть трусом.

Оливия. Адвокат Оливии Дэрнинг? Неужели Джорджио оставил что-то Оливии? Почему? Ведь не мог же у них быть роман — за его спиной? Уверенности не было. Джорджио — старый ублюдок — обладал темпераментом. После еды, выпивки и игры в триктрак секс был тем, о чем он думал больше всего. Во всем этом он считал себя знатоком, но для Романа он в первую очередь был гурманом.

Но Оливия? Она и Джорджио в постели? Такое нельзя себе представить — если только Оливия не видела в этом какой-либо пользы. Роман теперь понимал, что, если цена была бы подходящей, Оливия могла сделать нечто подобное.

И все же, постель, секс — это действительно самый последний способ, с помощью которого Оливия скрутила бы кого угодно, правда? Любым способом, но не этим. Завладеть твоим разумом, выжать все из твоего кошелька, заполнить твою душу чувством глубокой вины? Безусловно. Но завладеть твоим телом — давая и беря любовь или даже несколько минут наслаждения?

Нет!

Адвокат Килт? Нет — Кистер!…произносит: «…Моя дорогая жена Фелис, всегда способная помочь Кариссима, теперь — увы! Теперь я буду пребывать в вечном покое. Даст Бог, когда-нибудь мы встретимся там, где расстались. Тебе я оставляю большую часть моего состояния, включая…»

Что Джорджио оставил ему? Что он оставил в наследство Роману? Наличные будут бесполезны. Джорджио знал это. Оливия мгновенно отберет деньги. Может быть, именно поэтому Дэрнинг присутствовал здесь, просто на случай, если…

«Другу моей сестры я оставляю консервный нож, не электрический, а старый, запасной, хранящийся дома в выдвижном ящике, и средства, достаточные для приобретения одной бутылки кетчупа «Хейниц». Моему двоюродному брату…»

Что ж, Джорджио, ты шутишь и после смерти? У тебя всегда была тяга к злым шуткам, и мне это нравилось.

«…и мисс Оливии Бостон…»

Ублюдок! Так вот…

«…позолоченное ручное зеркало, стоимостью около тридцати долларов, которое она украла из моего офиса третьего мая…»

Давай, Джорджио! Он, похоже, составил завещание еще до несчастного случая. Даже Джорджио не мог быть столь злым, чтобы оставить зеркало, даже если она его и украла, девушке с изуродованным…

«…Моему самому дорогому другу, Роману Смиту, который всегда был настолько добр, что делал вид, будто верит каждой моей лжи, и который не только позволял мне побеждать его в триктрак, но и прекрасно изображал при этом огорчение, я оставляю старинный набор для игры в триктрак, который действительно когда-то принадлежал Герцогу Бургундскому. Роман, в этот раз ты можешь верить мне».

Дэрнинг поднялся:

— Простите?

Кистер посмотрел поверх очков:

— Я еще не совсем закончил, мистер…?

Дэрнинг вручил ему свою визитную карточку.

— Как из этого вытекает, — Дэрнинг вслед за карточкой вручил документ, — мой клиент имеет юридический интерес в наследстве мистера Смита. По решению судьи Кумберо я намерен обеспечить надежное хранение любому наследству от имени своего клиента — мисс Оливии Бостон, исключая ненужное промедление, или…

— Восемь минут — это «ненужное промедление»? — прервал его Кистер.

— Э-э — нет.

— Тогда, мистер Дэрнинг, сядьте, пожалуйста, и позвольте мне завершить исполнение моих обязанностей.

Однако Роману удалось сбежать только через двенадцать минут.

Спустя три дня он получил два письма сразу. Обычно Роману писал только Эд Макмэхон.

Первое письмо было от Фелис — вдовы Джорджио. В нем сообщалось, что им надо поговорить, в том числе и о «Кольте», и что на уик-энд она будет дома от девяти до десяти вечера. Роману показалось, что это несколько поздно, но жена Джорджио была из Южной Америки — то ли колумбийка, то ли перуанка или что-то в этом роде, а латиноамериканцы живут по иному времени.