Женщина вручила Саше лист бумаги с небольшими акварельными эскизами. Один из них сразу привлек его внимание — это была коса с вплетенной в нее красной лентой. В ушах у него зазвучал голос Лидии Крейн: «На ленте в волосах другая эмаль. Когда я видела фигурку в последний раз, лента была из красной матовой эмали. Очень необычная техника. Без гильотировки, как здесь. Ее, должно быть, меняли».

Саша внимательно посмотрел на ленту. Рисунок, как видно, принадлежал автору. Саша внимательнее всмотрелся в детали. Коса была совсем другая. Отличалась не только эмаль, но и сама лента. У Снегурочки коса лежала на спине и была завязана гильошированным бантом. На рисунке же лента вплетена в косу, как это было принято у русских крестьянок. Саша попытался объяснить разницу. Причин могло быть несколько. Возможно, от первоначальной идеи отказались из-за технических трудностей. Или же косу заменили на каком-то этапе, в чем Саша, правда, сомневался.

— Сашенька! С тобой все в порядке? Ты какой-то потерянный.

— Все нормально, Геннадий. Мадам Ермолова, можно мне сделать фотокопию вот этого уголка?

— Наши правила запрещают делать копии без ведома администрации, тем более для иностранцев. Мне нужно письменное разрешение директора.

— Татьяна, но ты ведь можешь делать копии для своего начальства? — вкрадчиво начала Людмила.

Татьяна утвердительно кивнула.

— Тогда сделай ее для меня. Она мне нужна для отчета о краже.

Улыбнувшись, Татьяна пошла к копировальному аппарату.

— Как видишь, Саша, мы никогда не нарушаем правила. Просто проявляем некоторую гибкость. Мне часто приходится посылать Татьяну за копиями. Вечно они куда-то деваются.

Вернувшись, Татьяна вручила Людмиле листок бумаги, и та демонстративно положила его на край своего стола.

— А сейчас мы, пожалуй, пойдем. Рабочий день у меня закончился, да и Татьяна достаточно уже нанервничалась сегодня. Геннадий, дорогой, я тебя не тороплю. О свете не беспокойся. Он выключится автоматически, когда ты будешь запирать дверь.

Обе женщины ушли. Геннадий тоже стал собираться.

— Не забудь свою копию, — напомнил он Саше. — Тебе сделали прямо-таки царский подарок. Ведь из-за этой бумажки они могут потерять работу.

Саша вложил не очень четкую копию в блокнот. Есть над чем подумать до ужина.

— Пожалуй, я вернусь в «Асторию» и немного отдохну, — сказал он. — Могу я пригласить вас на ужин или вы все же настаиваете на домашней вечеринке?

— И ты осмелился сомневаться в нашем гостеприимстве? Ждем тебя у нас и восемь часов.

Геннадий и его жена Леонида жили на Крестовском острове на берегу Финского залива. Когда-то остров принадлежал великому князю и на нем располагался Петербургский яхт-клуб. Во время блокады дворцы и клубные здания сильно пострадали. После войны на их месте был построен большой стадион, так что остров по-прежнему оставался местом отдыха горожан. От старой застройки сохранилась лишь небольшая церковь Святого Иоанна, возведенная изгнанными мальтийскими рыцарями в начале девятнадцатого века. Вокруг теснились современные жилые дома, где до начала девяностых счастливо обитали партийные боссы и академики. В одном из этих домов и жили Геннадий с Леонидой, с детьми Иваном и Натальей и собакой Мусей.

Саша поднялся по лестнице на третий этаж. С собой он прихватил две бутылки красного французского вина и дорогой коньяк из тех запасов, что хранились в его баре. Грех не взять, раз за все заплачено.

— Саша! Входи, входи! — приветствовала его Леонида, целуя на пороге. — Сто лет не виделись. Неужели два года? Быть не может. Раздевайся и давай сюда свои сумки.

Саша улыбнулся. Леонида родилась в Тбилиси и, как все грузинки, отличалась экспансивностью и необыкновенным гостеприимством. Она быстро впадала в гнев, но мгновенно остывала и заливалась смехом. Физик по профессии, она в то же время прекрасно играла на арфе.

Обняв хозяйку, Саша вошел в коридор и огляделся. Квартира была небольшая, но, в отличие от большинства петербургских жилищ, в ней царили порядок и уют. Стены оклеены бумажными обоями с бело-коричневым узором, слегка потертая мебель семидесятых годов по-прежнему радовала глаз. В комнатах стояли старинные вещи, а над диваном висело главное украшение дома — большая абстрактная картина Евгения Ракова, художника-диссидента семидесятых годов. Картина была написана в красных тонах и резко выделялась на фоне старомодной обстановки.

Из кухни вышел Геннадий и дружески похлопал Сашу по плечу.

— До самых печенок пробирает, — заметил он, указывая на картину.

— Да, цвет насыщенный, — согласился Саша. — А где Ваня с Наташей?

— Слава Богу, учатся в Лондоне, — ответила Леонида. — Денег, которые Гена получил в «Лейтоне», как раз хватило на один семестр. Но они закончили его с отличием и теперь оба получают стипендию. Наташа только что сдала экзамены на «отлично», хотя английский она знает похуже русского и грузинского. Мы надеемся, что она сумеет осилить Кембридж, а дипломную работу будет делать в Москве.

Леонида старалась говорить сдержанно, но в голосе ее чувствовалась гордость успехами дочери.

— И к тому же она превзошла свою мать красотой, — ввернул Геннадий.

Леонида запустила в него ложкой, и все засмеялись.

— Вынуждена признать, что он прав, — согласилась Леонида. — Она очень похожа на мою мать, какой та была до войны. Девочка на редкость хороша — даже русская кровь ее не портит.

Геннадий лишь улыбнулся в ответ на этот шутливый выпад.

— А как Ваня? — поинтересовался Саша. — Тоже делает успехи?

— Это сущий дьявол, — отозвалась Леонида. — Не понимаю, как он ухитряется так хорошо учиться да еще заниматься музыкой.

— Весь в отца, — с усмешкой заметил Геннадий.

— В Лондоне столько соблазнов, все эти девушки и ночная жизнь, где уж удержаться молодому парню. А он победил на конкурсе пианистов, играл Стравинского, какую-то очень сложную вещь. Нет, этот мальчишка меня угробит, — закончила она с торжествующей улыбкой. — И теперь я осталась с ленивым мужем и вечно голодной собакой. О, горе мне!

Незаметно завязался разговор, как обычно легкий и непринужденный. Все трое увлеченно обсуждали все, что происходило вокруг, перескакивая с одной темы на другую. От новостей науки, культуры и политики и философских рассуждений о религии они перешли к скандальным похождениям российских политиков и общественных деятелей. Беседа была продолжена за столом, на котором красовалось жаркое из барашка, приправленное корицей и тмином и политое соусом с гранатовыми зернами и лимонной цедрой. Рядом стояли салаты и острые овощные закуски. Красное французское вино пришлось как нельзя кстати. Саша с аппетитом поглощал все это великолепие, пока на столе ничего не осталось. Он знал, что отказываться нельзя — этим он нанес бы смертельную обиду хозяйке.

После ужина Саша открыл коньяк, и все трое уселись у окна, глядя на залив.

— Итак, завтра в Москву, — сказал Геннадий. — Небось ждешь не дождешься?

— Да нет. Мне там придется жить у этих кошмарных олигархов Дикаринских, и, кроме того, я беспокоюсь, как пройдет презентация Снегурочки. После сегодняшнего похода в архив меня не оставляет одна неприятная мысль.

— И какая же?

— Мне кажется, пропажа рисунков как-то связана со Снегурочкой.

— Да перестань. Как это может быть?

— У меня дурное предчувствие. Слишком уж много всяких совпадений.

— Саша, успокойся. Не ищи злого умысла, как змею в траве.

Саша побледнел. Вот оно: «змея в траве». Сегодня в архиве Татьяна сказала, что среди украденных рисунков был эскиз шкатулки из бирюзы с канатиками по углам, возможно, предназначавшейся в подарок моряку.

Это были вовсе не канатики, а змеи.

Змеи украшали шкатулку из бирюзы, которая стояла в квартире Глории Грир в Гемпшир-Хаусе. Ту самую шкатулку из коллекции Дикаринских, которую ей продал Дмитрий.

Саша повернулся к Геннадию, глядя на него невидящими глазами. В голове у него мелькнула догадка. На исчезнувшем рисунке была изображена шкатулка Глории. Значит, кто-то украл эскизы, чтобы подделывать изделия Фаберже.