— Вы тетя Лариса?

— Гена, как же ты вырос, — тихо произнесла она.

Взяв мальчика за руку, она подошла к столу, где детям оформляли документы.

— Фамилия? — спросила женщина, сидевшая за столом.

— Антропин Геннадий Алексеевич, — ответил он.

— Вы его мать? — спросила женщина Ларису.

— Нет, я его тетя, — ответила та.

— А где же родители?

Лариса сжала мальчику руку.

— Отец, Алексей Ефимович Антропин, и мать, Елена Николаевна, убиты.

Геннадий опустил глаза, с трудом сдерживая слезы. Пионеры ведь не плачут.

— Вы забираете этого ребенка? — спросила женщина.

— Да, — коротко ответила его тетя.

— Ваше имя и фамилия?

— Бородина Лариса Николаевна.

Поставив печати на документы, женщина вручила их Ларисе. Потом потрепала Геннадия по щеке и печально улыбнулась. Поймав на себе взгляд одного из солдат, она отрывисто бросила:

— Вы совершили геройский поступок. Родина гордится вами. Следующий!

Вместе с Ларисой Геннадий вышел на улицу.

— Как-то нехорошо получилось, — начала она. — Мне очень жаль, что я не поговорила с тобой заранее. Твой отец одним из первых погиб в Сталинграде. Погиб как герой, и слава Богу, что ему не пришлось пережить эту страшную битву. После того как закрылся университет, твоя мама работала в Эрмитаже. Они готовили экспонаты к эвакуации на случай, если немцы войдут в город, — продолжала Лариса ровным тихим голосом. — Когда началась бомбардировка, твоя мама вместе с другими сотрудниками работала в одном из картинных залов. Им надо было торопиться, и поэтому они вырезали картины из рам. Твоя мама помогла спасти почти всю испанскую живопись. Когда за окном взорвался снаряд, она как раз свертывала картину в рулон. Ее убило осколком. Мы победили в этой войне благодаря таким людям, как твои родители. Но ты остался жив, и твои дети будут жить в мире.

Геннадий заплакал, забыв о том, что он пионер.

Они пошли по Невскому проспекту. На одном из домов Геннадий заметил объявление: «Граждане! Во время артобстрела эта сторона улицы наиболее опасна». Дом напротив был разрушен до основания.

Повернув за угол, они прошли мимо Адмиралтейства и направились в сторону Исаакиевского собора.

— Почему мы идем такой длинной дорогой? — спросил Геннадий.

— Все улицы завалены, приходится идти в обход.

Исаакиевский собор был изрешечен снарядами. «Астория» пострадала от пожара, все стекла на первом этаже были выбиты. «Интересно, что делается в вестибюле?» — подумал Геннадий. Он посмотрел на купол Исаакия. Его ослепительная позолота была закрашена темной краской для маскировки, а сам собор затянули камуфляжной сеткой. Скульптуры архангелов были обложены мешками с песком.

Геннадий почувствовал, как в нем закипает злость. Он был зол на своих родителей за то, что они умерли, зол на немцев за то, что они превратили прекрасный город в руины. Он поклялся, что, когда вырастет, восстановит этот город в его прежнем виде. Его дети увидят тот самый Ленинград, в котором прошло его детство, с прекрасными улицами и Эрмитажем, полным чудесных картин. Его мосты, дворцы, музеи и парки, как прежде, будут приводить людей в восхищение.

Наконец они дошли до дома, где жила его тетка. Несмотря на все бытовые проблемы, в маленькой квартирке царили чистота и порядок. Не было только воды и электричества. Квартира освещалась свечами, которые, по словам тети Ларисы, стоили на черном рынке целое состояние. Дядя Боря был уже дома.

— Такты жив и здоров, — сказал он, потрепав мальчика по плечу. — Ну вот и хорошо.

Геннадий присел на маленький стульчик. Лариса рассказала ему, как они теперь ходят в туалет и где хранят воду, которую она приносит каждое утро. Порывшись в своей сумке, Геннадий вытащил яйцо, кусок черствого хлеба и зеленый лук. Все это им дали сегодня утром, когда они садились в автобус.

— Ах, какой подарок нам Бог послал, — сказала Лариса.

— Это не Бог послал, а товарищ Сталин и советская власть, — возразил Борис. — Бог здесь совершенно ни при чем.

— А что же вы ели во время блокады? — спросил Геннадий.

— Не говори ему, Борис, — быстро сказала Лариса, но было уже поздно.

— Разве ты не знаешь, мальчик? — с жесткой усмешкой произнес Борис. — Мы ели друг друга.

Выйдя из здания аэропорта, Саша посмотрел на бездушный фасад в стиле Третьего рейха. Уже смеркалось, воздух дышал холодом и сыростью. Саша подошел к водителю, стоявшему у черных «Жигулей». Такие машины стали уже редкостью. Водители теперь предпочитали иномарки.

— До «Астории» довезете? — спросил Саша по-русски.

— Садись, — ответил водитель, бросая окурок на землю.

Саша сел в машину, которая, развернувшись, выехала на шоссе, ведущее в Санкт-Петербург.

Саша рассеянно смотрел в окно, за которым мелькали березы и сосны. Разбитая машина отчаянно дребезжала. На разделительной полосе стояли недавно восстановленные верстовые столбы, указывающие расстояние между Петербургом и Царским Селом. Саша стал слушать радио, по которому передавали новости и легкую музыку.

Пейзаж за окном постепенно менялся. Промелькнул разрушенный монастырь, следом за ним — несколько ветхих церквей. Потом появились небольшие деревянные домики и жилые кварталы постройки шестидесятых. После памятника защитникам Ленинграда потянулись городские дома. Этот район был построен сразу после войны. Огромные дома в стиле «сталинский ампир» стояли вплотную один к другому, как древнеримские фаланги. Подобно породившей их сталинской эпохе, они пришли в упадок и медленно разрушались, роняя штукатурку с фасадов.

Вскоре машина проехала через Московские ворота и перед Сашей возникли виды старого Петербурга. В темнеющем небе вспыхивали розовые и зеленоватые огоньки. На Невском зажглись уличные фонари.

Саша заметил, что многие дома начали реставрировать. Однако оставалось еще много ветхих. Возвращение в Санкт-Петербург было похоже на встречу с бывшей возлюбленной. Ставшая чуть старше, она по-прежнему была обворожительной и притягивала с неодолимой силой.

Перед Фонтанкой начались дворцы. В сумеречном свете мягко рдели темно-красные стены Сергеевского дворца, построенного в девятнадцатом веке. Его барочные балконы поддерживали могучие руки атлантов. Машина въехала на Аничков мост. Там по-прежнему рвались на волю вздыбленные кони. В отреставрированных Шереметевском, Шуваловском и Строгановском дворцах ярко горели окна.

На Невском было многолюдно. Все торопились к станциям метро. Многие были прекрасно одеты, в руках у некоторых были пакеты с логотипами «Эсти Лаудер», «Шанель» и «Версаче», словно они жили в Париже или Нью-Йорке.

Но Санкт-Петербург совсем не похож на Нью-Йорк, подумал Саша, взглянув через арку Росси на залитый огнями Эрмитаж. Он стоял в лесах — видимо, старинному дворцу требовалась основательная реставрация. Когда машина проезжала мимо Адмиралтейства, самой знаменитой башни города, его тонкий золоченый шпиль вдруг вспыхнул в темноте, как сигнальная ракета, выпущенная в ночное небо.

Выехав на площадь Исаакиевского собора, машина подкатила к «Астории», одной из самых знаменитых гостиниц Петербурга. Построенная в начале двадцатого века, она занимала среди питерских гостиниц такое же место, как «Мавритания» среди океанских лайнеров, и олицетворяла представления о красоте, роскоши и современных веяниях, как их понимали 1910 году. «Астория» сохранила свою притягательность и после падения Российской империи. Гитлер собирался устроить здесь прием по случаю своей победы и даже велел отпечатать меню. Однако в прекрасный ресторан «Астории» попасть ему так и не удалось.

Выйдя из машины, Саша ощутил дуновение петербургской зимы: в лицо ударил влажный ледяной воздух с резким запахом морской соли и гранита. Ноги застыли от холода, проникавшего сквозь тонкие подошвы английских ботинок. Саша уже знал, что согреться в такую погоду можно только водкой или в крайнем случае коньяком. Расплатившись с водителем, он вошел в гостиницу.