Дверь напротив распахнулась, и на пороге появилась молодая женщина, она подняла руки, потянулась и зевнула. Женщина была высокая, темнокожая, лет двадцати девяти. На ней был черный халат, расшитый алыми драконами. Один рукав был разорван, на плечи спадали густые не расчесанные волосы. Вид у нее был довольно неряшливый, но, может быть, такое впечатление создавалось при взгляде на комнату за ее спиной, где все так же оставалась не заправленной кровать, на столе стояли немытые стаканы и пепельницы с окурками, а со спинок кресел свисало заношенное белье. Но при взгляде на ее лицо Стелла тотчас же почувствовала, что в ней нет ничего от неряшливого и убогого духа комнаты и что ее грязные парчовые шлепанцы и потертое великолепие алых чудищ не были признаком испорченной натуры. Стелле она показалась красивой. На лице ее читалось спокойное достоинство. В продолговатых, с тяжелыми ресницами глазах, казалось, навеки поселилась безмятежная нежность.

— Вы только что приехали? — спросила женщина ровным глубоким голосом.

Стелла кивнула.

Женщина сверкнула глазами и сказала:

— Значит, они послали вас сюда. Вы должны были поселиться в доме номер шестнадцать.

— Да, — подтвердила Стелла. — Но кто-то занял мою комнату.

— Здесь не то что там. — Она отвернулась и открыла дверь пошире, чтобы взглянуть на электрический чайник на полу. — Здесь крысы, это место так и кишит ими. Все разваливается. Им следовало бы залатать домик, прежде чем селить нас сюда. Может, он и годится для какого-нибудь чокнутого антропа. Их здесь множество, селятся где попало. Да, с жильем здесь туго. Нам еще повезло, что мы не оказались в палатке.

— Чокнутого антропа? — переспросила Стелла. Она выжидающе смотрела на женщину.

— Входите, я заварю чай. — Она прошла в комнату, и Стелла, тронутая ее добрым взглядом, последовала за ней. — Парень, который раньше был здесь хозяином, — она убрала одежду с кресел и бросила ее на кровать, — Дэвид Уорвик. Я ничего о нем не слышала, но меня он и не интересует.

С полки за занавеской она сняла две чашки, бутылку молока, чайник и коробку с печеньем и расставила все это среди пепельниц, стаканов и бутылки джина.

— Он покончил с собой, — сказала она, глядя на закипающий чайник.

Стелла тоже взглянула на чайник и ничего не ответила. Впервые с тех пор, как покинула Австралию, она чувствовала себя спокойно. Она забыла о пестром, как попугай, небе и о руке, потянувшейся сорвать цветок. Ощущение враждебности оставило ее, и она почувствовала себя дома.

— Почему? — тихо спросила она.

— Долги. Посмотрите вокруг, все разваливается на глазах. Довоенные дома сразу узнаешь — они большие, просторные, с верандами. А после войны нас распихали по коробкам, в которых живут люди там, где снежные зимы. Полагают, что так оно цивилизованнее.

— А у него и вправду были долги?

— Недавно выяснилось, что огромные. Он занимал деньги у друзей. Но он был знаменитостью — знаете, что-то вроде национального героя, — и некоторые долги ему прощали, и он выходил сухим из воды. Наверное, он не умел обращаться с деньгами. Просто они его не волновали…

— Я не понимаю, — сказала Стелла, — как человек, не заботящийся о деньгах, мог покончить с собой, потому что их у него не оказалось.

Женщина выловила из чайника клок волос и протянула чашку Стелле.

— Я совершенно согласна с вами.

— Вы хотите сказать, что не верите, будто бы это самоубийство?

— Из-за денег? Нет. — Она говорила с легким акцентом. — И еще многие не верят в это. Это просто так говорится — ну, чтобы только что-нибудь сказать.

— Тогда из-за чего?

Женщина помешала чай. Веки ее были опущены, лицо омрачилось.

— Кажется, некоторым не нужен повод, — проговорила она. — Достаточно пожить здесь.

— Но этого не достаточно! — с чувством воскликнула Стелла.

Женщина продолжала мешать чай.

— Некоторые здесь не приживаются, — сказала она. — Нужно быть толстокожим. — Она подняла глаза, в которых светилась томная улыбка. — Как я. Я никогда ни на что не жалуюсь. Много солнца. Я люблю солнце, и купаться люблю. Мне нравится гулять целыми днями. У некоторых же сдают нервы.

— Только не у него! — воскликнула Стелла. — Он прожил здесь много лет.

— Нет. — Женщина отпила глоток. Если она и была удивлена осведомленностью Стеллы, то не подала виду. — Может быть, и нет.

— Но если люди не верят — я имею в виду долги, — тогда почему они ничего не делают? — Стелла подалась вперед. Чашка задребезжала на блюдце. Она поставила ее и сцепила дрожащие руки.

— А что они могут сделать? — Женщина подмигнула Стелле из-за поднимающейся струйки пара. — Что не пьете чай?

— Но ведь если они не верят, то им нужно докопаться до правды.

— Он умер, мы в его доме. Кому нужна эта правда, да и что будет, если она откроется? Что дальше? — Она отставила чашку и начала соскребать лак с ногтя большого пальца. — Всю жизнь я прожила среди людей, которые хотели знать правду — обо мне, о самих себе, обо всем. Я не забиваю себе этим голову.

Блестящие глаза Стеллы были прикованы к лицу сидящей перед ней женщины.

— Истина и справедливость — это главное в жизни.

— Думаете? — Женщина рассматривала кусочек розового лака на ладони. Последние пять лет своей жизни она прожила среди сильных, или старающихся быть сильными, людей, и неавстралийская горячность Стеллы не тревожила ее. — А я думаю, что это не так уж много значит. Когда я вообще думаю, — добавила она, — что бывает нечасто, как мне говорят. Я мещанка. Я против знаний и истины. И уж точно против справедливости. Если бы все было по справедливости, многим хорошим людям не поздоровилось бы.

Стелла взяла чашку. Руки ее перестали трястись.

— Где его нашли?

— Он был в этом доме, один, если не считать гекконов.

— Гекконов?

— Эти малютки. — Она указала на потолок, где, распластав ножки, застыли две ящерки. — Не бойтесь их. Они безобидные. Есть поговорка, что, если у человека нет в доме геккона, ему нельзя доверять. — Она окинула Стеллу быстрым изучающим взглядом. — Кстати, меня зовут Сильвия Харди.

— Я Стелла Уорвик, — сказала Стелла, не глядя на нее. Она поставила на стол пустую чашку.

— Еще чаю? — спросила Сильвия, потянувшись за чашкой.

— Нет, спасибо. — Стелла встала и посмотрела на дверь, но ей не хотелось уходить. Ее отчаяние передалось и этой маленькой неубранной комнате, и ее хозяйке. — Вы знаете человека по имени Тревор Найал?

— Да, его все знают. Он из местных сливок общества.

— Вы знаете, где он живет?

— На холме. Где живут все большие люди. Пойдете по дороге по склону. Третий дом сверху.

Стелла направилась к двери.

— Не опаздывайте к обеду. Он полседьмого, а сейчас уже пять, — сказала Сильвия. — Он ваш друг?

Стелла покачала головой.

— Не совсем. — Ей показалось, что она заметила в глазах Сильвии недоверчивую усмешку. — Мне сказали, он может мне помочь.

— Наверняка он тепло вас встретит, — заметила Сильвия. — Это в его духе.

Стелла поднималась по крутому склону, вдоль дороги в пышных садах тонули дома. Некоторые внешне были похожи на только что оставленный ею дом — бунгало с верандами и откидывающимися, словно бока картонной коробки, стенами. Другие больше походили на австралийские жилые здания, квадратные, с забранными сетками окнами. Повсюду цвели деревья с черными стручками и перистыми листьями. Грозди цветов украшали пышные волосы двух папуасок, попавшихся ей навстречу у подножия холма. Она поднималась все выше, и внизу постепенно разворачивался вид на побережье, но Стелла не оборачивалась. В ней опять проснулось беспокойство, и она шагала быстро, не глядя по сторонам. Мимо проехал грузовик, прошла женщина в белом ситцевом платье, с теннисной ракеткой в руке. Она посмотрела на Стеллу, но не улыбнулась.

Скоро подъем стал еще круче, дорога сузилась. Деревья редели, впереди показались три дома, последний из которых стоял на самой вершине холма. Дом был новый, из свежеспиленного дерева и казался грудой розовых костяшек домино. Стелла остановилась у лестничного пролета и посмотрела вверх.