Селим надолго остановился взглядом на ее холодном чувственном лице, перевел глаза на пульсирующую жилку у нее на шее, ниже — к высоким и крепким, конусообразным грудям и еще ниже, где между полами халата угадывалась стройная линия ног.

От Зулейки не ускользнул его заинтересованный взгляд, и она, наклонившись, шепнула ему на ухо:

— Не отказывай мне в святой мести, мой господин. Вспомни двух своих сыновей, погибших от рук персов.

— Все будет так, как ты хочешь, моя грозная тигрица… — мрачно осклабившись, ответил султан. — Шаннез, перед тобой сидит моя бас-кадина, госпожа Сайра. Что до моей третьей жены, госпожи Зулейки, то ее ты знаешь.

— Султан ошибается, — ровным, спокойным голосом ответила Шаннез. — Я никогда не встречалась с его женами.

— Нет, это ты ошибаешься Шаннез. Представляю себе, как ты ликовала, когда думала, что удалось избавиться от китайской принцессы. Ты, конечно, уже много лет считала ее мертвой или жалкой рабыней в руках какого-нибудь погонщика верблюдов, не так ли? Зулейка, любовь моя, открой свое лицо, чтобы Шаннез могла хорошенько тебя рассмотреть.

Третья кадина султана повиновалась. Шаннез смертельно побледнела, но быстро оправилась от потрясения, посмотрела Зулейке прямо в глаза, усмехнулась и проговорила:

— Значит, ты не умерла, такая уж судьба. Ты появилась здесь, чтобы отомстить? Что ж, я готова. Я прожила хорошую жизнь.

— Я не стану тебя убивать. О нет, Шаннез! Я пощажу тебя так же, как ты в свое время пощадила меня. Но со мной у тебя тогда вышла небольшая осечка, сейчас осечки не будет. — Зулейка смерила красавицу холодным взглядом и обернулась к охраннику. — Приведи его!

Все взоры обратились к дверям, в которых исчез солдат. Через минуту он вернулся и привел с собой невероятного уродца. Это был кряжистый горбун, вся одежда которого состояла из набедренной повязки и маленького грязного тюрбана, который нелепо сидел на голове, словно плоская лепешка. У него не было одного глаза, а другой шустро вертелся по сторонам, обозревая разом весь огромный зал.

В зале было жарко, и персы-придворные от духоты и страха перед турецким султаном начали потеть. Но запах этот не шел ни в какое сравнение с той вонью, которую принес с собой этот горбун. Рухнув у подножия трона, он хрипло прокричал:

— Приветствую тебя, о мой господин, да продлится эра твоего правления вечно!

— Встань, — приказал султан. Горбун поднялся.

— Имя?

— Абу, повелитель.

— Ты мой раб?

— Да, повелитель.

— Чем ты занимаешься?

— Выметаю навоз из твоих конюшен, повелитель.

Селим мельком оглянулся на Зулейку, в одном взгляде выразив и веселье, и восхищение.

— Ты честно работаешь, Абу, и знай, что твои вставании не остались незамеченными. Главный конюх говорит мне, что конюшни — образец чистоты. — Селим подавил смешок. — Подобное прилежание не должно остаться без награды. Сегодня я дарую тебе свободу с условием, что ты еще послужишь мне один год. По истечении этого срока тебе заплатят двенадцать золотых монет, и ты сможешь пойти, куда хочешь. Или остаться у меня. На твой выбор.

Абу рухнул на колени, подполз к султану, схватил полу его халата и поцеловал ее.

— Подожди, Абу. Это еще не все. Свободному человеку для полноценной жизни нужна женщина. Как тебе вот эта? Она была фавориткой старого шаха. Много лет назад она причинила большую боль госпоже Зулейке.

— Матери маленького принца Нуреддина?

— Ты знаешь моего сына?

— Да, повелитель. Они заходят на конюшню, когда хотят покататься на пони. Угощают меня сладостями и инжиром. Мы с ними большие друзья. Ты хочешь, чтобы я убил эту женщину ради тебя, повелитель?

— Нет, Абу. Я решил пощадить ее и подарить тебе за твою верность. Отныне она твоя рабыня. Научи ее жизни и используй по твоему желанию.

За всю жизнь Абу всего лишь несколько раз был с женщиной. Низкая должность уборщика конюшен и внешность не располагали к общению с прекрасным полом. Он оглядел здоровым глазом Шаннез с ног до головы. Она была красива. Селим отнюдь не слыл любителем грубых розыгрышей, значит, он и правда подарил ее…

— О, великий султан! Щедрость твоя, проявленная к недостойному слуге твоему Абу, да будет прославлена в веках! — Затем, обернувшись к Шаннез, он бросил:

— Ты! Идем со мной.

— Только попробуй приблизиться ко мне, грязное животное! Я убью тебя! — прошипела красавица.

Тогда горбун, не долго думая, наотмашь ударил ее, и она свалилась на пол. Схватив ее за тонкую, изящную руку, он выволок женщину из зала.

С минуту в тронном зале стояла гнетущая тишина. Затем Селим вновь заговорил:

— Вы все были свидетелями тому, как я проявил милосердие по отношению к женщине, предавшей дочь императора великой державы. Я подарил ей жизнь. Но это не конец, и вы еще увидите, что такое страшная месть султана!

Есть только один истинный бог — Аллах. И есть Его Пророк Магомет, да будет благословенно его имя. Кто из вас осмелится не признавать их? Кто из вас оплакивает имама Хусейна и следует учению шиитов? — Тишина была ему ответом. — Я обрушу весь свой гнев на тех, кто насмехается над Господом и Его Пророком, будь то мужчина, женщина или ребенок!

Тебя я пощажу, шах Исмаил. Ты увел своих людей с пути истинного, но ты способен и вернуть их туда. Слушайте меня все! Тех, кто не отречется публично от ереси, ждет смерть. Это говорю вам я, султан Селим!

С этими словами он поднялся с трона и вышел из зала в сопровождении двух своих жен. Когда они отошли достаточно далеко, он спросил у Зулейки:

— Ты удовлетворена, мой цветок? Должен признаться, месть твоя была поистине дьявольской. Даже не думал, что в твоем сердце было столько ненависти. Неужели ты все эти годы была со мной так несчастна?

Китаянка поймала руку султана и поднесла ее сначала ко лбу, затем к губам и наконец прижала к сердцу.

— Двадцать два года я жила ради тебя, а потом еще и ради наших детей. С тобой я знала только счастье и ни разу не слышала от тебя ни одного недоброго слова. Но память о том, что та женщина сделала со мной, жила во мне, хотя именно благодаря ее предательству я нашла свою судьбу и свое счастье. Так или иначе ей нельзя было простить то, что она посмела поднять руку на дочь императора Китая. Мой род у себя столь же славен, как и твой у нас в Турции. Скажи, разве ты не поступил бы на моем месте точно так же?

Селим обнял ее одной рукой, притянул к себе и нежно поцеловал.

— Да, моя тигрица, на твоем месте я поступил бы точно так же. Но теперь твоя душа, надеюсь, очищена от бесов ненависти?

— Не до конца, мой господин, но тех немногих, что еще остались, я изгоню сама.

— Что ж, оставляю тебя для этого. — Он повернулся и ушел по вымощенной плиткой галерее.

Сайра во время их разговора тихо стояла в тени. Теперь Зулейка подошла к ней и спросила:

— Ты пойдешь со мной? То, что мы увидим, может быть ужасно, но я должна знать, что Шаннез окончательно унижена и раздавлена, иначе не успокоюсь.

Сайра согласно кивнула. Они прошли по нескольким коридорам, спустились вниз по лестнице и наконец дошли до маленькой дверки, которая вела на конюший двор дворца персидского шаха. Там квартировал уборщик султанских конюшен Абу. Только они вышли во двор, как до их слуха донеслись крики. Зулейка мрачно усмехнулась.

— Сюда, — сказала она, и Сайра последовала за ней через открытый двор к маленькой, почти незаметной лесенке в стене конюшни. — Наверх, — сказала Зулейка, поднимаясь на плоскую крышу постройки.

Женщины отыскали в крыше небольшое отверстие, легли, и им открылось то, что происходило сейчас в конюшне.

Сайра широко раскрыла глаза, ее охватила дрожь. Нагая Шаннез лежала на грязном одеяле. Ноги и руки ее были широко разведены и привязаны кожаными ремнями к колышкам, воткнутым в пол конюшни. Над ней стоял Абу. Он уже сделал свое дело и встряхивал набедренную повязку, чтобы вновь надеть ее.

— Какой большой жезл для такого коротышки, — вполголоса заметила Зулейка.