— Ты, Фирузи?

— Да, Хаджи-бей.

— Зулейка?

— Да.

— Отлично! Согласившись на такое, вы подвергаете себя большому риску. В молчании — ключ к успеху. Не вздумайте обсуждать с кем-либо наши планы. Даже между собой о них не говорите. Я за всем уследить не в состоянии. В серале полно соглядатаев, которые только и занимаются тем, что подслушивают, о чем говорят между собой обитательницы гарема, и потом докладывают куда надо. Одно неосторожное слово с вашей стороны, и ваша участь будет печальна: мешок на голову, камень к ногам — ив море.

А теперь ступайте к себе и ложитесь спать. Завтра вечером мы будем в Константинополе. Отныне я не друг вам, а ага кизляр. Но не бойтесь, я не выпущу вас из виду и по возможности стану оберегать от опасностей.

Они ушли. Выждав паузу, Хаджи-бей поднялся, подошел к сундуку, стоявшему у дивана, и достал кисет из черного бархата. Он извлек оттуда плоскую хрустальную пиалу, поставил ее на стол и плеснул в нее немного воды. Сев перед ней, он молча уставился на воду и несколько минут был неподвижен, наблюдая за образами и видениями, которые возникали в пиале.

Легкая улыбка тронула его губы.

— Все будет хорошо, — прошептал он. — Слава Аллаху! Все будет хорошо.

В ту самую минуту когда Хаджи-бей смотрел в свою магическую пиалу, Пьетро ди Сан-Лоренцо сошел на берег в Аркобалено. Он вынужден был задержаться в пути из-за шторма, изрядно потрепавшего его корабль. Был даже момент, когда кузен герцога Себастьяна утратил веру в спасение. Но все обошлось, и по возвращении он первым делом отправился на виллу графа Гленкирка.

Граф был убит принесенными ему скорбными известиями.

— Неужели ничего нельзя было поделать? — спросил он.

— Милорд, до самой последней минуты я верил в успех. Ставку багдадского халифа перебил сразу на пять тысяч золотых. И Абдула бен Абдула уже поднял молоток, дабы завершить торги. Но тут Хаджи-бей предложил тридцать тысяч. Я пытался протестовать. Даже просил других купцов ссудить мне деньги в долг, но среди них не нашлось ни одного человека, который посмел бы бросить вызов владыке Османской империи. А моих собственных средств не хватало. Такие торги всегда проходят только за наличные.

— Но может быть, султан согласится взять за нее выкуп? — с надеждой в голосе проговорил граф.

— Об этом и речи быть не может, милорд. Вашу дочь купил не просто евнух, а Хаджи-бей, ага кизляр султанского гарема. Это самый могущественный человек в серале Баязета помимо самого султана. Он вообще редко покидает Константинополь. В его обязанности не входит покупка женщин для гарема. Однако люди говорят, что на этот раз он путешествовал вдали от турецкой столицы в течение нескольких месяцев. Говорят, ага купил в Багдаде какую-то китаянку, а в Дамаске — красавицу блондинку. Когда стало известно, что в Кандии на аукцион будет выставлена ваша дочь, он тут же поспешил туда. Совершенно ясно, что леди Джанет наряду с двумя другими девушками приобретена им не просто так, а с какой-то определенной целью. О выкупе не может быть и речи.

Спустя полтора месяца убитый горем Патрик Лесли, его сын Адам и Мэри Маккей вернулись в Шотландию. Когда король вскоре осмелился предложить графу новый дипломатический пост, тот взорвался;

— Я отдал вам три года своей жизни и в результате потерял единственную дочь, Джеймс Стюарт! Больше вы не получите ничего! Я возвращаюсь в Гленкирк, и будь я проклят, если вы еще хоть раз увидите меня!

Рудольфе ди Сан-Лоренцо переживал потерю невесты всего три месяца, а потом его отцом были проведены соответствующие переговоры, и молодой герцог обвенчался с тулузской принцессой Марией-Еленой.

Третий сын султана Баязета, Селим, был высоким стройным юношей. От матери ему передались серые глаза и светлая кожа. Волосы у него были темные, чуть вьющиеся. Высокие скулы, тонкий, четко очерченный нос, узкие чувственные губы. Его гладко выбритое лицо неизменно хранило серьезное выражение.

Поскольку Селим был младшим сыном султана и шансы его когда-нибудь занять отцовский трон официально были весьма невелики, на него мало обращали внимания начиная с самого его рождения. Это вполне устраивало его мать, которая не могла забыть об убийстве своего первенца и радовалась, что Селим растет как бы в тени.

С разрешения деда Селима султана Мухаммеда Киюзем и ее сын стали жить в стороне от гарема, в самой удаленной части Эски-сераля, которая называлась Двором тюльпанов. Их ревниво охраняли наиболее доверенные ага кизляру люди из числа солдат и немых евнухов, а прислуживали фанатически преданные рабы. Мать с сыном редко покидали пределы своего жилища, и вообще Селим воспитывался и рос в обстановке почти полной изоляции.

Подобный образ жизни не мог не наложить своего отпечатка на ребенка. Он редко улыбался и, играя, никогда не поднимал веселого шума, как это свойственно детям. Когда ему исполнилось три года, он говорил и поступал так, как будто ему было уже по крайней мере лет семь-восемь. Селим с младенчества воспринял уроки бдительности и осторожности, преподанные ему матерью, и неизменно сторонился чужих людей, которые, впрочем, весьма редко показывались во Дворе тюльпанов.

С некоторых пор тайком от матери и своих нянек Селим стал выбираться из покоев, чтобы навестить, например, отцовскую конюшню или тихо поиграть одному в султанском саду. Он всегда был настороже и предпринимал все меры к тому, чтобы остаться незамеченным. Селиму никто прямо не говорил, что его жизни угрожает опасность, но мальчик интуитивно чувствовал, что чем неприметнее он будет, тем дольше проживет.

Однажды — Селиму тогда было шесть лет — он сидел на дереве, спрятавшись в густых ветвях, в султанском саду, как вдруг увидел своих братьев. До сих пор он ни разу в жизни не встречался ни с одним мальчиком, поэтому его охватил большой соблазн слезть с дерева и присоединиться к ним, но внутренний голос удержал юного принца от опрометчивого шага, и Селим остался на месте. Позднее он расспросил о них своих сестер Лейлу и Эйши, дочерей госпожи Рефет, которые были единственными детьми, допускавшимися в дом его матери.

Тот, что постарше, был принцем Ахмедом, наследником султана. Ему уже исполнилось десять лет, но он был нисколько не выше Селима — толстый, с кожей оливкового цвета, в прыщах, с темными колючими глазками. Он держался высокомерно и частенько побивал своих слуг, если те мешкали с исполнением его приказов. Понаблюдав за ним какое-то время, Селим даже обрадовался, что усидел на дереве.

Второй мальчик был выше Ахмеда. У него были темно-русые вьющиеся волосы и большие голубые глаза. Он держался со всеми чрезвычайно серьезно и был неизменно вежлив с теми, кто служил ему. Это был восьмилетний принц Коркут. От него веяло таким царственным благородством, что даже Ахмед не осмеливался смотреть на него свысока при их встречах, которые были, впрочем, весьма редки. Селим чувствовал, что, будь воля Коркута, этих встреч не было бы вовсе, но законы вежливости следовало соблюдать.

Примерно год Селим просидел на дереве, из-за густых ветвей наблюдая за братьями, которые играли, как правило, отдельно друг от друга со свитскими. У принцев были свои дворы и свои придворные. Селим часто спрашивал себя, сидя в засаде: «Почему они могут свободно играть в дедовском саду, а я не могу?» Но он держал эти мысли при себе, ибо знал, что если спросит об этом у матери, она прознает про его тайные вылазки из Двора тюльпанов, и за ним станут приглядывать еще строже.

Однажды он услышал снизу голос:

— Почему ты все время там прячешься?

Селим вздрогнул от неожиданности и не нашел ничего лучшего. как ответить:

— Чтобы меня не было видно.

— А зачем тебе это?

— Мама говорит, что так надо.

— А кто твоя мама?

— Киюзем-кадина.

— А, так, значит, ты мой брат Селим!

Селим глянул вниз, и на его лице показалась робкая улыбка.