Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

История часто идет рука об руку со спортом.

У Крафта нашлась шахматная доска. Расставив на ней мои фигурки, мы сели за игру.

И тот толстый, шипастый, защитного цвета кокон, что я соткал вокруг себя, прохудился на швах, дал достаточную слабину, пропустив бледный лучик света.

Я ощутил вкус к игре и даже сумел напрячь интуицию и придумать достаточно интересных комбинаций, чтобы моему новому знакомому было интересно разделаться со мной.

После чего на протяжении года мы с Крафтом играли не менее трех партий в день. Отношения, сложившиеся между нами, трогательным образом заменяли тепло домашнего очага, в котором мы оба нуждались.

И у меня, и у Крафта пробудился вкус к еде. Мы начали совершать скромные гастрономические открытия в окрестных лавках, принося свои находки домой угостить друг друга. Как-то помню, когда появилась клубника, мы с Крафтом устроили такой гвалт, будто случилось второе пришествие Христа.

Особенно трогательной в наших отношениях оказалась ситуация с вином. Крафт разбирался в винах куда лучше меня и часто приносил к ужину какую-нибудь коллекционную диковинку, всю в пыли и паутине. Но, хотя подле его прибора всегда стоял наполненный бокал, старался Крафт лишь ради одного меня. Сам он был алкоголик и, позволь себе пропустить глоточек, ушел бы в загул не менее чем на месяц. Вот это и было правдой из того, что Крафт рассказывал о себе. Он вот уже шестнадцать лет как состоял в «Анонимных алкоголиках». И хотя использовал их собрания как почтовые ящики для своих шпионских дел, питал неподдельную жажду к их духовному содержанию. И однажды совершенно искренне сказал мне, что величайшим вкладом Америки в мировую цивилизацию, вкладом, который запомнится на тысячи лет, было изобретение «Анонимных алкоголиков».

То, что институт, столь глубоко почитаемый им, Крафт использовал в своих шпионских целях, было типичным проявлением его шпионской шизофрении.

Типичным проявлением его шпионской шизофрении было и то, что, будучи верным моим другом, он тем не менее изыскал, в конечном счете, способ самым жестоким образом употребить меня в интересах своей страны.

12: СТРАННЫЕ ПОСЛАНИЯ В МОЕМ ПОЧТОВОМ ЯЩИКЕ:

Поначалу я лгал Крафту о том, кто я и что я. Но мы так быстро, так глубоко сдружились, что вскоре я выложил ему все.

— Какая несправедливость! — воскликнул Крафт. — Мне просто стыдно, что я — американец! Почему же правительство не вмешается и не заявит: «Хватит! Человек, которого вы оплевываете — герой!»

Крафт кипел возмущением и, насколько я могу судить, возмущением неподдельным.

— Никто меня не оплевывает, — возразил я. — Никто и по знает даже, что я до сих пор жив.

Крафту загорелось прочитать мои пьесы. Когда я объяснил, что не сохранил ни единого экземпляра, он заставил меня воспроизвести их ему сцену за сценой — заставил меня разыграть их для него.

Крафт нашел мои пьесы восхитительными. Может, он восторгался искренне, — не знаю. Мне-то они казались пресными, но не исключено, что ему действительно могли понравиться.

Его, по-моему, больше привлекали принципы искусства, чем то, как я воплотил их.

— Искусство, искусство, — рассуждал он вслух как-то вечером. — Не понимаю, почему я так поздно осознал, насколько оно важно. Ведь в юности я относился к искусству свысока. А теперь, думая о нем, хочется с рыданиями рухнуть на колени.

Стояла поздняя осень. Снова начался устричный сезон, и мы пиршествовали, купив по дюжине каждый. Со времени нашего знакомства с Крафтом прошел год.

— Цивилизации будущего, Говард, — говорил он мне, — лучшие цивилизации, чем наша, будут судить о каждом по его таланту художника. Найди археолог будущего наши работы, чудом сохранившиеся на какой-нибудь городской помойке, и о нас с тобой будут судить по уровню нашего творчества. И ничто иное в нашей жизни не будет иметь значения.

— Гм, — пробурчал я.

— Тебе надо снова начать писать, — продолжал Крафт. — Подобно тому, как кустик маргаритки расцветает цветком маргаритки, а куст розы — цветком розы, ты должен расцвести писателем, а я — художником. А все остальное в нашей жизни просто неинтересно.

— Покойники редко хорошо пишут, — отмахнулся я.

— Какой же ты покойник! — запротестовал Крафт. — Ты полон мыслей. Ты же можешь говорить часами напролет.

— Треп, — отмахнулся я.

— И никакой не треп! — возразил Крафт пылко. — Женщина — вот единственное, что тебе нужно, чтобы начать писать снова и лучше, чем когда-либо раньше.

— Что-что? — переспросил я. — Кто мне нужен?

— Женщина, — повторил Крафт.

— С чего тебе вдруг стукнуло в голову? Устриц переел? Ну, ладно, если ты заведешь женщину, то и я заведу. Идет?

— Э, мне уже не поможет, я слишком стар, — сказал Крафт, — а ты — нет.

И снова, пытаясь отделить действительность от фальши, я должен подчеркнуть, что он действительно в это верил. Он искренне желал, чтобы я начал писать, снова, и был убежден, что женщина может побудить меня к творчеству.

— Я почти уже готов пройти через унижение, неизбежное для меня, попытайся я показать себя мужчиной даме, если и ты согласишься обзавестись женщиной, — заявил Крафт.

— У меня есть женщина, — возразил я.

— У тебя была женщина. Это абсолютно разные вещи.

— Я не хочу говорить об этом, — сказал я.

— Но я все равно буду говорить об этом, — гнул свое Крафт.

— Ну и говори, — я встал из-за стола. — Играй в сваху, сколько влезет. А я пойду посмотрю, чем сегодня порадовала почта.

Крафт досадил мне, и я решил спуститься за почтой просто для того, чтобы дать улечься раздражению. Почта меня нисколько не интересовала. Я ее неделями вообще не вынимал. Да и получал-то я одни лишь чеки дивидендов, уведомления о собраниях акционеров, да рекламки всякой всячины, а также учебников и учебных пособий.

Почему именно учебников и учебных пособий? Однажды я пытался получить место преподавателя немецкого в частной школе в Нью-Йорке. Где-то году в 50-м.

Места я не получил, да не очень-то и хотелось. Я и подал-то заявление только, наверное, для того, чтобы доказать самому себе, что все еще существую как личность.

Подавая заявление, я вынужден был выкручиваться, заполняя положенные документы, и ложь моя столь очевидно была шита белыми нитками, что администрация школы даже не удосужилась ответить, что я им не подошел. Как бы там ни было, но имя мое затесалось, видимо, в списки так называемых педагогов. Вот и пошли эти рекламки бесконечным потоком.

Сейчас в ящике скопилось почты за последние три-четыре дня.

Чек от компании «Кока-кола». Уведомление о собрании пайщиков «Дженерал моторс». Письмо от отделения «Стандард ойл» в Нью-Джерси с просьбой одобрить новую программу выплаты вознаграждения акциями моим должностным лицам. Рекламка восьмифунтовой гири, сделанной под школьный учебник.

Целью ставилось дать школьникам поупражняться на переменках. Рекламка подчеркивала, что по физической подготовке американский школьник уступал школьнику чуть ли не в любой стране мира.

Но рекламка странной гири оказалась отнюдь не самой странной вещью в моем почтовом ящике. Там оказались вещи еще куда более странные.

Прежде всего — письмо в стандартном официальном конверте из отделения Американского легиона имени Фрэнсиса Донована, г. Бруклин, штат Массачусетс.

А затем — какая-то плотно свернутая газетенка, отравленная из почтового отделения вокзала Гранд Сентрал.

Сначала я развернул газету. Это оказался номер «Уайт крисчен минитмен» («Белый партизан-христианин») — скабрезного, безграмотного, антисемитского, антинегритянского, антикатолического погромного листка, издававшегося преподобным Лайонелом Дж. Д. Джоунзом, доктором богословия и медицины. «Верховный суд, — гласила „шапка“, — стремится преврати. США в страну полукровок!»

И заголовок, набранный чуть помельче: «Красный Крест вливает белым негрскую кровь!»

Ну, меня такими заголовками не проймешь. Я, в конце концов, тем же самым зарабатывал на жизнь в Германии. А уж заглавие заметки в углу первой страницы — «Международное еврейство — единственный настоящий победитель второй мировой войны» — так совсем в былом стиле Говарда У. Кэмпбелла-младшего.

9
{"b":"252447","o":1}