На это письмо я ответил так:
«Дорогие друзья! Будучи человеком, обширно экспериментировавшим над жизнью как дома, так и в общине, с использованием живых людей в достоверных жизненных ситуациях, я сомневаюсь, что какие бы то ни было игрушки способны подготовить ребенка к миллионной доле того, что обрушится на его голову, не спрашивая, готов он к тому или нет.
Лично я считаю, что ребенку следует начинать экспериментировать с реальными людьми и реальными общинами по возможности с момента рождения. К игрушкам же следует прибегать, коль скоро подобных материалов не окажется под рукой.
Но отнюдь не к тем миленьким, славненьким, мягоньким, податливым игрушкам, что предлагаете вы, друзья!
В детских игрушках не должно быть ничего гармоничного, иначе дети вырастут, рассчитывая на мир и порядок, а их сожрут живьем.
Что же до снятия у детей агрессивности, то я против этого. Вся агрессия, на какую они только способны, еще как потребуется им для решающего выброса в мире взрослых. Назовите хоть одну великую историческую личность, кто не бурлил и не бесился в детстве, отпустив тормоза.
Позвольте вам заметить, что дети, вверенные мне на двадцать пять часов в неделю, никоим образом не отупеют за сорок пять часов общения с родителями. Поверьте мне, в это время они заняты отнюдь не тем, чтобы то грузить, то разгружать Ноев Ковчег разными фигурками. Нет, все это время они шпионят за настоящими живыми взрослыми, выясняя, почему те ссорятся, чего алкают, как удовлетворяют свою алчность, как лгут, что сводит их с ума, как всяк сходит с ума по-своему и все такое.
Не могу предсказать, в каких именно областях преуспеют эти мои детки, но всем им без исключения гарантирую успех в любом конце цивилизованного мира.
Ваш соратник в борьбе за дело реалистической педагогики,
Говард У. Кэмпбелл-младший».
А второе письмо?
Оно тоже обращалось к Говарду У. Кэмпбеллу-младшему, как к «Дорогому Другу», доказывая, что двое, по крайней мере, из трех сегодняшних корреспондентов никакого зла на Говарда У. Кэмпбелла младшего не держали. Письмо было от биржевого маклера из Торонто, Канада, и апеллировало к капиталистической стороне моей натуры.
Мне предлагали купить акции вольфрамового рудника в Манитобе. Но сначала надо разузнать побольше о компании. Главное — выяснить, обладает ли она достаточно авторитетным и компетентным руководством.
Я же не вчера на свет родился.
А третье письмо? Третье пришло прямо сюда, на мой тюремный адрес.
Н-да, это письмецо занятное. Его следует здесь привести целиком:
Дорогой Говард!
Устои дисциплины, в которой я прожил жизнь, рухнули, словно легендарные стены Иерихона. Кто здесь Иисус Навин и что пропели трубы? Бог весть. Музыка, так сокрушившая такие старые стены, звучала отнюдь не громко. Слабый такой, рассеянный, странный звук.
Может, это во мне заговорила совесть? Сомнительно — ведь я тебе ничего дурного не сделал.
Пожалуй, просто сказался зуд старого солдата к хоть и пустяшной, но измене. Изменой мое письмо и является.
Настоящим я нарушаю непосредственный и недвусмысленный приказ, отданный мне в наилучших интересах Соединенных Штатов Америки. Сообщаю свое настоящее имя и удостоверяю, что и был человеком, известным тебе под именем «Фрэнка Уиртанена».
Мое настоящее имя — Гарольд Дж. Спэрроу.
Я вышел в отставку из армии Соединенных Штатов в звании полковника.
Мой личный номер — О-61134.
Я существую. Меня можно видеть, слышать и осязать чуть ли не ежедневно в единственном человеческом жилище или подле него на берегу Коггин, в шести милях от Хинкливилля, штат Мэн.
Я подтверждаю, и готов подтвердить под присягой, что завербовал тебя на службу в американскую разведку. И что ты, ценою беспредельного самопожертвования, стал одним из самых эффективных разведчиков периода второй мировой войны.
И если уж Говарду У. Кэмпбеллу выпало предстать перед судом ханжествующего национализма, еще посмотрим, черт побери, кто кого!
Искренне твой, «Фрэнк».
Итак, я снова окажусь свободен и волен отправляться, куда угодно.
От такой перспективы меня тошнит.
Сдается мне, что сегодня ночью я повешу Говарда У. Кэмпбелла-младшего за преступления против самого себя.
Я знаю, что повешу его сегодня.
Говорят, когда человека вешают, ему слышится волшебная музыка. Жаль, что я в отца, а не в мою музыкальную маму — мне медведь на ухо наступил.
Но все равно надеюсь, что услышу что-нибудь иное, а не «Белое Рождество» Бинга Кросби.
Прощай, жестокий мир!
