В общем, страна, как и до отъезда Родика в Венесуэлу, бежала одновременно во все стороны, что по закону сложения векторов было совершенно бессмысленно.
Самолет приземлился поздней ночью. Родик, добравшись до дома, сразу завалился спать, отложив все рассказы, подарки, дружеские, родственные и любовные излияния на следующий день.
Проснулся он ближе к обеду от разноголосья телевизионного вещания, заполнившего всю квартиру.
— Ты там за бугром отстал от жизни, — увидев, что Родик не спит, заявила жена. — Наверное, даже и не слышал, что Борюсик опять нажрался пьяный и свалился в реку?
— Какой Борюсик? — спросил Родик, свернувшись калачиком и сладко зажмурив глаза. — Ничего не знаю и знать не хочу… Ты почему дома?
Его мозг и тело еще не адаптировались к домашней обстановке после почти двух суток дороги, семичасового сдвига во времени и огромного количества выпитого спиртного. Ему не хотелось ни о чем думать, и интерес жены к какому-то Борюсику был непонятен и не вызывал никаких эмоций.
— Я взяла отгул. Ты что, правда не в курсе? — вскричала жена с несвойственным ей возбуждением. — Все только об этом и говорят! Это важнее, чем Ленин на броневике. Это событие мирового значения! Если бы он утонул, то все успокоились бы, а он, алкаш, выплыл… Ну или воды было недостаточно… В общем, полон сил и ругает всех подряд, а особенно Горбачева. О себе же заявляет, что он оплот демократии.
— Это ты про Бориса Николаевича рассказываешь? — лениво спросил Родик. — Молодец, настоящий мужик. Иной напьется и в луже утонет, хотя пьяному «море по колено», а этот не тонет нигде. А как он в реке оказался? Они ведь пешком не ходят, все больше в автомобиле. В Венесуэле это не комментировалось.
— Гулял, говорят, — ответила Лена. — Небось, сам упал, а теперь врет, что это покушение. Мол, хотели утопить, да бог спас и не дал развернуть историю вспять.
— Сам — не сам — дело темное, — назидательно заметил Родик. — Факт налицо: теперь он герой и мученик. Все его отныне будут любить. А как же, ведь это не его хотели утопить, а демократию. С таких событий войны начинаются. Кстати, ты, наоборот, должна его любить и поддерживать. Сама же говоришь: если бы он утонул, все вспять могло бы повернуться, и мы опять начали бы бегать за кроликовыми шапками… Атак я тебе и Наташке таких подарков навез — закачаешься. Я прав? Или, может, за время моего отсутствия в магазинах что-то появилось и советские люди наконец стали жить в мире изобилия? Пусть дальше мутит воду. Чем бы дитя не тешилось…
— В магазинах вообще шаром покати, — несколько успокоившись, подтвердила Лена. — Даже у моих мясников — одни кости. Надо тебе съездить за продуктами, а то гостей нечем кормить. Многие звонили — хотят вечером заехать.
— Ладно, сейчас помоюсь-побреюсь и съезжу, а ты пока чемодан распаковывай. Что тут происходит?
— Я же по телефону тебе говорила…
— Давай подробнее.
— Недавно звонил Абдужаллол. Он был в Москве, но проездом, по-моему, в Россошь. Прислал нам с каким-то молодым человеком сухофрукты, миндаль, фисташки. Дня два-три назад звонил Григорий Михайлович, о котором ты мне говорил перед отъездом, просил с ним срочно связаться, как только приедешь… Вообще-то я записывала всех звонивших. Вот возьми список. Остальное знаешь…
Пока после душа сохли волосы, Родик успел сделать массу телефонных звонков.
Окса ничего нового тоже не сообщила. В Душанбе все более или менее успокоилось, хотя начался массовый отъезд немцев и евреев, а таджики, куда ни придешь, даже в банках, ругают русских и узбеков, требуют суверенитета. В райисполкоме предлагают переделать печати, разместив по большому кругу надпись на таджикском языке. По работе все спокойно — никаких проблем нет, отчетность уже сдали. Родик сказал, чтобы Окса попросила Абдужаллола как-нибудь с ним связаться. Разговор с ней получился почти официальным, и когда в конце она начала изливать свои чувства, он мягко прервал ее, пообещав перезвонить ближе к вечеру. Окса поняла, что ему неудобно говорить, и послушно замолчала…
Надо было пообщаться и с Абдулло Рахимовичем. Родик помнил его просьбу не звонить, однако судьба договора по «Волгам» беспокоила. Немного подумав, он набрал номер рабочего телефона замминистра, оправдав свои действия наличием официального договора.
Абдулло Рахимович по-восточному долго интересовался успехами Родика за границей, расспрашивал, как дети, как здоровье, как жена. Сообщил, что он следил за Оксой и Сергеем Викторовичем — чтобы у них все было нормально, и что события, происходящие в республике, не должны пугать Родика. По поводу «Волг» пока никаких изменений, разнарядку подтверждают, надо подождать. Родик, не надеявшийся на большее, в ответ проинформировал, что перед отъездом получил материалы по диссертации и займется ими вплотную уже на этой неделе.
Удалось застать на месте и Володю. Проблем никаких, работа шла своим чередом, изделий накопилось достаточно много и желательно прислать автобус, чтобы их вывезти, а заодно отправить почти тонну сырья и два мраморных памятника, давно сделанных по заказу Родика.
— Хорошо, — сказал Родик. — Мне только надо договориться с водителями. Думаю, в течение недели я это решу. Как поживает Коля?
— Все нормально. По-моему, он каждые выходные летает в Душанбе. Кстати, с хищением денег что-то выяснилось?
— Да, есть полная ясность. Вора поймали, но деньги назад я не получил и, наверное, не получу.
— Как Венесуэла — не спрашиваю, при встрече расскажешь, а то наговорим на миллион.
— В двух словах скажу: по деньгам — все еще в процессе, но кое-что заработали, а по опыту и познаниям — гигантский шаг. У меня голова градусов на сто повернулась. Новое «мышление», как говорит Горбачев. Ну и кое-что на будущее накопал.
— Интересно. Передавай всем привет, особенно Юре. Скажи: я ему такую яшму посылаю — пальчики оближет…
В завершение Родик позвонил Григорию Михайловичу. Все документы были уже готовы. Родик, сославшись на усталость с дороги, попросил один день тайм-аута. Договорились встретиться послезавтра в десять утра.
Вечером собралась большая компания — человек пятнадцать. Помимо Паши и Лены, приехали друзья по учебе в институте.
Всех, как и после приезда Родика из Токио, интересовало, что там за жизнь. Никто из присутствующих, за исключением Родика и Паши, не выезжал за границу. Для них это была неведомая запретная зона, а каждого попадающего туда считали описанным Стругацкими сталкером.
Родик рассказывал о сытой и спокойной, по сравнению с советской, жизни венесуэльцев, о тех достижениях, которые он увидел на выставке, о прекрасном климате, когда почти каждый день светит солнце, а температура воздуха не опускается ниже двадцати двух градусов, об ужасе, который устроил социализм на прекрасной Кубе, и о странных кубинцах, радующихся этому ужасу. Потом он сделал ряд обобщений о происходящем в стране, в том числе заявил, что если не начнется развитие предпринимательства и высоких технологий, то говорить о каком-либо прогрессе или даже экономических достижениях бессмысленно. По поводу высоких технологий никто не возражал, очевидно с трудом понимая, на какой уровень поднялся в этой части мир, а вот предпринимательство резко осудили почти все. Причем многие высказывания были направлены не столько против кооперативного движения, сколько против одного его представителя — Родика. По общему мнению, он непонятно откуда получил исходный капитал, и если отбросить слова и вникнуть в суть, то выходило, что он обыкновенный вор. Особенно усердствовали жены. Похожие обвинения Родик уже слышал в свой адрес, когда отмечали защиту его докторской диссертации. Тогда этих женщин очень волновал вопрос, почему Родик уже защитил докторскую, а их мужья еще даже не начали работать над кандидатскими.
Родик тогда очень разозлился и пытался объяснить, что они сами во многом виноваты, заставляя мужиков стирать пеленки и готовить обед, но остался непонятым. Некоторое время он даже, считая, что всему причина — банальная зависть, не приглашал институтских друзей с женами, но потом все как-то забылось.
