— Я уверен, что эти материалы подготавливались для хищения и были ложно списаны. Мы имеем дело с уголовным преступлением! — гневно заявил он и тут же отдал распоряжение проверить, когда и как эти материалы попали на территорию института, а также сравнить их с ранее полученными через отдел снабжения.

Молва моментально облетела институт. Директора не любили, но и Родик всегда вызывал у коллег целую гамму чувств — от зависти до уважения. Конечно, были и друзья, которые откровенно поддерживали его не только словами, но и действиями. Однако основная масса сплетничала в курилках и с нетерпением ждала финала, предрекая крушение карьеры Жмакина.

А Родику снова повезло. Неизвестно почему, но после подсчета материалов комиссия повторно не опечатала помещения. Более того, его подписи на актах даже не потребовали. Появилась возможность все изменить, и прежде всего следовало быстро избавиться от материалов.

На территории института шла стройка, на которой давно выкопали огромный котлован. Как ни жаль было материалов, в основном состоящих из порошков особо чистых металлов, после окончания рабочего дня все отнесли в котлован и закопали.

Утром следующего дня сотрудник Родика оформил документы на въезд автобуса для получения опытных образцов для испытаний. Автобус ЛИАЗ был недавно по случаю куплен Родиком и зарегистрирован на научно-производственное объединение. Выписывание пропуска проходило без участия директора и тем более членов комиссии и не вызвало сложностей. Через несколько часов автобус благополучно покинул территорию института, а у охраны остались копии накладных, как две капли воды похожие на те, которые Родик дал директору. Конечно, целесообразно было хотя бы часть материалов отправить на автобусе и тем самым сохранить их, но Родик боялся рисковать — ведь автобус могли задержать на проходной, а дальше — химический анализ, доказательство происхождения, и вся история раскрутилась бы в обратную сторону. От накладных же легко отказаться под массой предлогов.

Комиссии потребовалось несколько недель на то, чтобы выполнить только первую часть поручения директора. Результаты были очевидны, но Родик не волновался. Он держал в руках акты, утвержденные директором, на списание всех материалов и накладные о возврате научно-производственному объединению их собственности. Пропал сам предмет обсуждения. Без ответа оставался только вопрос о том, как попали эти материалы в институт, но это не касалось Родика. Нарушение режима въезда на территорию института было вне его компетенции. Пусть разбираются с охраной. В остальном все хорошо. Получил материалы, отдал, а то, что их номенклатура совпадает с полученной институтом, так это случайное совпадение. Чего в жизни не бывает. Да и полного совпадения нет, поскольку количества отличаются.

Как ни старались, а обвинить Жмакина в чем-то серьезном не получалось. Родик не смог отказать себе в удовольствии пошутить по поводу закона Ломоносова о сохранении энергии: «Если где-то что-то убудет, то непременно где-то что-то прибудет».

Директор был взбешен. Родик не слышал, как он орал на заместителя по режиму и кадрам, но, зная директора, представлял себе это в лицах… Несколько успокоившись, директор вызвал всех, включая Жмакина, в свой кабинет.

Все молчали, понимая, что сделать уже ничего нельзя.

— Я вас предупреждал, что так и будет, — резюмировал заместитель директора по науке, обращаясь к присутствующим. — Если даже Родион Иванович что-то и сворует, то сделает это так, что ничего не докажешь. Мое мнение: Родиона Ивановича надо отпускать. Конечно, он должен все дела кому-то сдать. За отведенное по КЗОТу время этого не сделать. Надо попросить Родиона Ивановича пойти нам навстречу и сдавать дела по мере возможности и готовности…

На этом закончилось сражение Родика с директором. Он выиграл последний бой, определяющий исход всего сражения. А московская земля получила еще один клад, и, кто знает, может быть, потомки найдут его и будут строить научные гипотезы для объяснения столь странного его состава, защищать диссертации об экономическом могуществе первой в мире социалистической державы…

Вспоминая все это, Родик усмехнулся: «Здорово я их приделал… Представляю, как директор сейчас бесится, а народ расстраивается, лишившись зрелища. А что он может предпринять? Я практически уже не сотрудник института. Процесс, как выражается самый худший в нашей стране, пошел…»

Послышался звук открываемого замка, и в комнату вбежала дочка.

— Папчик, ты дома? — удивилась она. — Что-то случилось?

— У папчика сегодня неудачный день. Сначала в затор попал, потом лобовое стекло разбили. Пока менял, полдня прошло. Решил на работу не ехать, а сводить тебя в кафе. Не возражаешь?

— Вот здорово! Конечно, не возражаю. А как же мама? Она только вечером появится. Как мы без нее?

— Оставим записку, она к нам приедет.

— Хорошо. А куда мы пойдем?

— Право выбора за тобой.

— Тогда на улицу Горького, в кафе, которое напротив «Елисеевского». Помнишь, мы туда в конце прошлого года ходили и вы мне даже немного шампанского разрешили выпить?

— Поехали. Только шампанское не обещаю.

В пятницу после обеда Родик вместе с женой и дочкой уехал на дачу. Надо было подвязать малину, все убрать на зиму. Вернулись только утром в понедельник. В почтовом ящике Родика ждал большой пакет со множеством печатей. Отправителем, судя по обратному адресу, было посольство США. Родик поднялся в квартиру и аккуратно, подозревая неладное, вскрыл послание. Внутри лежал всего один листок. Текст был написан на русском языке и гласил, что на письменную просьбу Родика о предоставлении американского гражданства посольство предлагает ему явиться в определенный день и в определенное время для собеседования. Письмо было подписано консулом.

Надо заметить, что если бы Родик не работал в закрытом институте и не имел бы высшую форму допуска к секретным документам, то такому письму даже обрадовался бы. Перестройка дала негласное добро на эмиграцию, и тысячи людей уезжали каждый месяц. Возможность переезда в США интересовала любого советского человека, а для многих была очень желанной.

Для Родика же такое письмо таило целый комплекс возможных проблем и очень крупных неприятностей, из которых лишение его допуска к секретным документам было самым малым и после решения об увольнении не столь важным. Хотя еще несколько месяцев назад он воспринял бы это как трагедию, поскольку лишение допуска автоматически предусматривало увольнение и невозможность работы не только по специальности, но и в любых достойных местах.

Держа в руке письмо, Родик, в котором еще жил страх перед КГБ, выстраивал более страшную цепочку.

Во-первых, его двоюродная сестра и тетка в конце семидесятых, пользуясь благами еврейской эмиграции, уехали из СССР и теперь проживают в Нью-Йорке. Родик, естественно, не сообщил об этом в КГБ, хотя был обязан это сделать. Во-вторых, он тайно от российского КГБ и специальных служб института ездил за рубеж, нарушая тем самым массу инструкций и подписок. В-третьих, и это самое главное — Родик ничего не писал в американское посольство, но как это доказать. «Очевидно, у американцев есть мое письменное заявление, — размышлял он. — Кто-то это письмо изготовил».

Все вышеперечисленное складывалось в последовательную картину, способную заинтересовать КГБ. При желании ее не трудно раздуть в шпионскую историю, достоверность которой легко подтвердить на основе произошедшего летом инцидента. Родика пригласили в спецсектор и показали американскую статью, в которой описывались некоторые его разработки. Странными были многие совпадения, вплоть до буквенных обозначений, не говоря уже о результатах. Статью явно писал человек, как минимум читавший работы Родика, и, если оценивать объективно, все это больше походило на перепечатку. Тогда особого значения этому не придали и ограничились отпиской. Сегодня этот факт могли рассмотреть под иным углом — как передачу секретных документов.