— Энна, Энна, — твердил он. — Я еду в Энна.

Там сидели еще два солдата, а когда мы загрузились, в машине стало плюнуть негде. Чернявый щелкал миндаль, и его примеру тут же последовали Тури и Карлик. Американцев мы тоже угостили орехами; они смеялись и повторяли: «Гуд, гуд». Встречный ветер обдувал нам лица; вдали показалось наше Минео.

Американцы высадили нас на развилке дорог и потом долго махали нам на прощанье.

С тех пор мы больше не встречали военных машин. Через наши места американцы теперь не проезжали, а с ними отступила и дьявольская жара. Лунатику, Тури и Карлику тоже приспичило ехать в Катанию, они только, ждали вестей от Нахалюги и Марио. Но те словно в воду канули, даже торговцы, часто наезжавшие в город и знавшие там все закоулки, ни разу их не видели.

Шайка наша собиралась чуть не каждый день, а домой, в деревню, мы заглядывали редко — большей частью проводили время возле замка, где трава уже пожухла, а деревья гнулись к земле под первыми осенними порывами ветра. Мы садились на краю обрыва и всё ждали, не появится ли на дороге какая-нибудь машина. Но вокруг стояла тишина, лишь изредка с грохотом срывался вниз камень. Нам было скучно, говорить не хотелось, и мы угрюмо долбили пятками глинистую землю.

Однажды вдали послышался неясный гул, но тем дело и кончилось. Должно быть, где-то за горами пролетал самолет или журавлиная стая покидала остров.

— Может, расстегнем штаны да померим, у кого больше? — предложил Чернявый.

— А поумней ничего не придумал? — огрызнулся мой брат.

— Да, здесь мы подохнем со скуки, — завел Тури свою вечную пластинку. — Пора и нам двигать в Катанию, днем раньше, днем позже — какая разница!

— А правда, что Джованни Зануда все еще выискивает дохлых кошек на берегу Фьюмекальдо? — поинтересовался Золотничок.

И кто его только за язык тянул!

— Ура! — взвизгнул Карлик и со всех ног понесся к реке. Мы потянулись за ним.

фальшиво заквохтал Кармело.

Обжора и мой брат подхватили песенку, но как-то уж очень заунывно:

Чернявый, как всегда, нас опередил. Как быстроногий конь, он прыгал через кусты, валуны и лужайки увядших ромашек, а уж под гору этого оглашенного и подавно было не остановить.

— Эй, куда мчишься, черт с рогами? — кричал я ему.

Правда, и мы пятки смазали, даже Пузырь не отставал.

По дороге добежали до крепостных ворот, откуда когда-то вошли в Минео американцы, засыпавшие нас шоколадом. Затем свернули направо, в рощу дона Якопо Алоизи. Смоковницы сгибались под тяжестью спелых плодов.

— В атаку, на врага! — надрывался Обжора.

Но тут нас самих атаковали: к нам подскочил мужик, размахивая дубинкой.

— Ты чего кипятишься, деревенщина! — осадил его Обжора, — Иль не слыхал, что война идет?

— Отвоевались! — рявкнул мужик. — Теперь кто в мою рощу, залезет — башку расшибу. Вот только суньтесь, рвань подзаборная!

Но плевать мы хотели на какого-то паршивого мужичонку и на его угрозы — прошли мимо как ни в чем не бывало.

— Эй, ты, дерьмо собачье! — крикнул Чернявый, даже не оборачиваясь. — Все одно твою рощу обчистим, так и знай!

— У-у, башку расшибу-у! — вопил уже издали бедняга, видимо отчаявшись нас догнать.

Наконец добрались до полей дона Мальвичино, которые террасами поднимались к Лысой горе; глаза нам застилала мелкая пыль.

Тури остановился и громко окликнул остальных:

— Вы что, в самом деле собираетесь искать Зануду по такому пеклу?

Кармело тоже стал как вкопанный.

— И правда, вон ежевика, давайте в кустах отдохнем.

— Пожевать бы чего! — мечтательно произнес Обжора, у которого урчало в животе.

— А пошли в поле колосьев наберем, — предложил Агриппино. — Кто со мной?

Карлик, мой брат и Чуридду стали продираться за ним сквозь колючки, выбирая, где кусты пореже.

Пузырь порыскал своими свинячьими глазками по ежевике и в одно мгновение нарвал целую горсть ягод.

— Спелые? — спросил Обжора. — Дай попробовать.

— На! — Пузырь разом проглотил всю горсть и показал Обжоре фигу.

— У-у, сволочь толстозадая! — обругал его Обжора.

Ягоды оказались очень сладкими. Мы с удовольствием ели эти синие пуговки с куста, закрывавшего нас от все еще знойного солнца. Многие ягоды были поклеваны дроздами.

— Вот паразиты! — негодовал Обжора. — И откуда только они берутся?

Ежевичник тянулся до самой оливковой рощи, хотя ягод было мало — какие уже обобрали, какие сами сгнили, — дело-то к поздней осени шло. Все собранные ягоды мы высыпали на предварительно очищенный от грязи камень.

— Навались! — крикнул Обжора, потирая руки.

— А других, значит, ждать незачем?! — напустился на него Тури. — Ну и собака, же ты!

— Эй, Агриппино, Карлик, Тутý! — позвал я.

Издалека донесся приглушенный голос.

— Где вас черти носят?!

Наконец мы их дождались: они шли от речки с целым ворохом колосьев.

— Между прочим, Зануда там, в пещере, — сообщил Карлик. — Всё псалмы поет.

— Ну да? — вскинулся Чернявый.

— Черт побери, может, сначала все-таки поедим! — разъярился Обжора.

Мы стали лущить колосья: зерна были твердые как камень.

— Да что я, осел, чтоб эту дрянь жевать? — возмутился Пузырь.

— Надо их испечь на костре, — подал совет Тури.

— А как? Спичек-то у нас нету.

Агриппино, крестьянский сын, и тут нашел выход: насобирал веток, сухой травы, взял два гладких камня и с силой потер их друг о друга. Мой брат стал смеяться. Обжора тоже было заулыбался, но зверское урчание в желудке заставило его скривить морду и ударить себя по животу кулаком.

— Надо же, я такого отродясь не видал! — удивлялся Тури.

— Ну еще бы! — поддел его Пузырь. — Ты же ни одной книги отродясь не прочел и потому не знаешь, что в каменном веке у людей спичек не было.

От напряжения на шее у Агриппино вздулись вены. Старался он не зря: из камней наконец посыпались искры, сперва сверкнули и погасли, но потом ветки занялись, по ним будто прошли оранжевые иголочки, и сухие листья вспыхнули.

— Горит, горит! — завопили мы.

— Наш огонь, наш, мы сами его добыли! — захлебывались от радости Пузырь и мой брат.

Мы ссыпали зерна в крохотный костерок, и они сначала светились, словно кораллы, а затем с треском лопались.

— Хлебушком пахнет! — расчувствовался Обжора.

И правда, когда Агриппино подал нам испеченные и очищенные от золы зерна, на нас дохнуло свежим хлебом. Наслаждаясь этим запахом, мы дули на горячие зернышки.

Чернявый приосанился и, по своему обыкновению, понес околесицу:

— Горе тому, кто прикоснется к моему жареному барашку! — Он царственным жестом взял горсть зерен и отправил в рот. — Ох, простите, я ошибся, это был жареный фазан. А вам я оставляю цыплят, куропаток и перепелок.

Обжора, не слушая его, греб себе в рот горстями — и так бы все один и сожрал, если бы Тури и я не вдарили ему по рукам. До чего же вкусное было это зерно, будто медом помазано.

— А я ем мясо жар-птицы! — объявил Пузырь.

— А я — свиную печенку, обжаренную на угольях, — сказал Кармело: кто-кто, а уж он-то, как сын мясника, в мясных блюдах знал толк.

— А я выбираю жир, как дон Микеле Риццо, — возразил Карлик.

— А я говорю — фазаны! — настаивал Чернявый. — Вы что, по запаху не чувствуете?

— Нет-нет, куриные жопки, обжаренные на оливковом масле! — выдал свою версию Золотничок.

После мясных блюд мы перешли к десерту. Скоро и руки, и рожи у нас были в лиловых пятнах от спелой ежевики. Жаль только, что досталось нам маловато. Я медленно, чтобы продлить удовольствие, клал в рот ягодку за ягодкой.