— Пошли на дорогу. Небось Гарри-то нас еще ждет, — сказал Золотничок. — Пешком нам и к ночи до дому не добраться.
Слева зеленела совсем крохотная апельсиновая рощица, где мы впервые увидели Пеппу.
— Завтра вернусь и как пить дать ее поймаю, — пообещал Агриппино.
V
Всего за несколько дней поток американских машин с солдатами почти иссяк.
Теперь уже нечего было ходить к Замку и глядеть на дорогу, не появится ли джип со стороны Виццини. А раз не прибывали американцы, то и к Пеппе мы потеряли всякий интерес, хотя Обжора и Агриппино время от времени напоминали нам, что хорошо бы с нею поквитаться. Чарльз тоже уехал. Американцы оставили в деревне лишь небольшой гарнизон, которому было поручено добывать провизию для фронта, проходившего теперь уже под Мессиной.
И все же однажды Золотничок вывел нас на американского сержанта, которому понадобилась наша помощь. С большим трудом тот объяснил, в чем дело:
— Ваш бой сказаль, что в ближней кантри йест кавз — теленки. Так?
— Конечно, есть, — заверил Чернявый.
Никто из нас, ясное дело, и слыхом не слыхал ни про каких телят, но у Чернявого был нюх на приключения, и уж он ни за что бы не упустил новый случай позабавиться. Агриппино делал нам предостерегающие знаки, но никто не обращал на них внимания.
— Да идите вы со своими телятами! — взорвался он наконец. — Я осла у деда выпросил. Доедем до той речки и наверняка чертовку Пеппу изловим.
Однако и его союзник Обжора на сей раз присоединился к нам.
— Хрен с ней, с Пеппой! Тут, может, будет чем поживиться.
Сержант, выпятив губу, недоверчиво разглядывал нас с головы до ног: наши лохмотья, видно, вызывали у этого сарацина подозрения. Потом все-таки спросил, куда ехать.
— Туда. — Золотничок показал в сторону Альберо Бьянко.
Мы уже приготовились забраться в два грузовика.
— Ноу, чилдрен, ноу, — забеспокоился сержант. — Все нет. Поедет ты и ты. — И ткнул пальцем в Золотничка и Пузыря.
Золотничок ухмыльнулся.
— Тогда гуд бай, — бросил он и, весело насвистывая, пошел прочь.
Солдаты — всего их было шесть — поглядели на нас с любопытством, а сержант нахмурился и запыхтел своей трубкой, обдав нас облаком ядовитого дыма. Было видно, как ему не хочется тащить с собой десять голодных ртов.
— Карашо, — наконец процедил он сквозь зубы. — Летс гоу, маленки итальянски сволочь.
Золотничок тут же вернулся обратно и полез в крытый брезентом кузов. За ним я, потом Чуридду и остальные. Последним мы втащили за руки Пузыря.
— Доунт фогет, мне нужен теленки, — предупредил сержант. — Или я вам задам.
— Задам, задам по задам! — насмешливо пропел Карлик.
Водитель включил мотор, и машина понеслась по дороге, подпрыгивая на ухабах, брезент раздувался от ветра и больно хлестал нас по головам.
— Вот это скорость! — радостно воскликнул Марио Гулициа.
Чтоб не упасть, мы уселись на пол. Тури все прикидывал, сколько может весить теленок. Нахалюга и Чернявый затянули песню:
Черное личико, черная попка…
— Вы что, — напомнил я, — это же фашистская песня!
— А, плевать! — отозвался Чернявый. — Мне нравится. Подпевай и ты.
Мы невольно подхватили задорный мотив.
— Стойте, не все сразу, — вмешался Тури. — Один заводит, остальные подтягивают.
До чего ж ты хороша, красотка эфиопка! —
надрывались, не слушая его, Чернявый, Нахалюга, Обжора и Пузырь.
Золотничок, Агриппино и Марио Гулициа молотили в такт по борту машины: бам-бу-бу-бам-бу-бу-бам-бу-бу-бам.
Грузовики мчались по усыпанной гравием дороге, вздымая пыль.
— Шат ап, шат ап! — кричал нам из кабины сержант, но, видя, что мы не унимаемся, заставил водителя остановиться и просунул голову под брезент. — Я не терпеть этот бордель!
— Ах так, — проговорил Золотничок, поднимаясь. — Тогда счастливо оставаться. — И полез через борт.
Сержант стиснул волосатые кулаки, но тут же овладел собой, хитрец, и вместо проклятий, которыми он был готов нас осыпать, у него вырвался сдавленный смешок.
Мы снова тронулись в путь и на этот раз заголосили так, что даже рева мотора не было слышно:
Юность, высота, жизни красота, тра-та-та!
Из кабины донеслись ругательства. Теперь уж он нам не спустит, подумал я.
Но паузы в нашем пении заполнила тягучая печальная музыка, и мы стали горланить еще громче, чтоб разогнать тоску, навеянную этими звуками и унылым видом старых скрюченных олив, проносившихся вдоль дороги.
— Тсс, — сказал я. — Слышите?
Эти болваны, оказывается, подпевали нам. Но, надо признать, выходило у них куда лучше, чем у нас.
Завидев на склоне деревушку, мы начали стучать в стенку кабины.
— Вы что? — откликнулись американцы.
— Ничего. Слезай, приехали!
В рот нам набилась пыль, и мы пошли к чистому ручейку, что струился невдалеке. Напились, сполоснули лица, а потом из суеверия сплюнули в воду.
Солдаты последовали нашему примеру.
— Ну, пошли, — сказал Золотничок, взявший на себя командование.
По тропинке, вьющейся меж смоковниц, мы добрались до дома, где жило семейство Маммана.
— Эй вы, идите сюда, дело есть! — завопили мы в один голос.
Но хозяева почему-то не отзывались на наши крики.
Сержант уже приготовился опять наброситься на нас с кулаками, но тут Чернявый придумал одну из своих бесчисленных хитростей.
— Выходите, мы вас видели! — крикнул он. — Не то всех перестреляем.
Братья Минико, Саридду и Винченцо с поднятыми руками появились из-за кактусов. Все расхохотались, даже сержант.
— Гляди, совсем очумели! — воскликнул Золотничок. — Им богатство в руки плывет, а они в штаны наложили. Вот эти хотят у вас теленка купить. Не хотите — пойдем к Буккерезе.
Но эти темные мужики — известное дело — никому не верят. Братья замялись, заныли: мол, откуда у них телята.
— Ой-ой, сейчас американцы зададут нам перцу! — всполошился Карлик.
Да только Чернявого не так-то легко было смутить.
— Врете, мошенники, — сказал он и вместе с Агриппино направился к дому, утопавшему в зелени.
А хозяева даже не сдвинулись с места, верно, подумали: пропадать — так с музыкой. Залаяла собака, и женский голос позвал:
— Саридду, Минико!
Мы хотели было пойти за Чернявым, но по знаку сержанта солдаты окружили нас.
— Гляди-ка ты, ровно на войне, — заметил мой брат.
И мы начали поносить американцев на чем свет стоит. Они угрюмо глядели на нас, ничего не понимая.
— Козлы вонючие!
— Фашисты американские!
— Дерьмо!
— Падлы краснокожие!
— Сучьи олрайты!
— Да, олрайты! Воюйте у себя дома!
Олрайтыолрайтыолрайты! Мы были в восторге от нового ругательства, а солдаты выпучили на нас глаза и обливались потом.
Из хлева раздалось протяжное мычание.
— Идите сюда! — крикнул нам Чернявый.
— Что? Что? В чем дело? — перепугались братья Маммана.
— А в том, что вы еще почище этих болванов! — презрительно бросил им Обжора.
Братья кинулись к сержанту, забормотали, что сперва не поняли, о чем речь, а теперь готовы все для него сделать.
Хозяйка, мать троих братьев, увидев американцев, принялась истошно голосить:
— Господи Иисусе, они хотят отнять наших быков!
— Да будет вам, донна Рири, — уговаривал ее Агриппино. — Они заплатят, у них же денег полные мешки.
В общем, сторговались. Теленок обошелся американским олухам втридорога.
— У, злыдни, вот заложу вас, — пригрозил Обжора братьям Маммана.
— Ты что, дурак? — оборвал его Тури. — Тебе-то какая печаль, кто кого облапошил? Главное — тут и нам будет чем поживиться.
Мы вместе с сержантом вошли в хлев. Надо сказать, свое дело он знал туго: заглянул телятам в рот, погладил по бокам и наконец объявил:
