И мы снова стали поглощать хлеб, колбасу, инжир и прочие яства. До того наелись, что еле языками ворочали. А в ящиках и корзинах оставалась еще добрая половина провизии. Порешили все это спрятать здесь, под гулкими, мрачными сводами пещеры, а назавтра вернуться и продолжить пир. Спустившись в деревню, мы разошлись кто куда. Я и Золотничок направились по длинной притихшей улице к церкви Святой Марии, все еще утопавшей в зное.

Проснулся я поздно. Надо мной стояла мать и читала мне проповеди, молитвенно сложив руки.

— Что ж ты делаешь, сынок? Отец пятый год воюет за вас в Абиссинии, тебя заместо кормильца оставил, а ты где-то шляешься до поздней ночи!

Я согласно кивнул и начал одеваться. Но стоило матери выйти в другую комнату, откуда доносились крики моих сестер, не поделивших кусок хлеба, как я шепотом попрощался с ней и выскользнул на улицу. На паперти ни души. Я спустился по проулку, на ходу жуя хлеб, смоченный в уксусе, и оглядываясь по сторонам. Куда же они все запропастились? У дома Яно Фунджи я наткнулся на Зануду.

— Ах ты гад! — приветствовал он меня. — Надо бы тебе всю морду разбить. Из-за тебя моя шайка разбежалась.

— Чем я виноват, если им надоели твои дурацкие игры?

— А ну подойди, сука, я из тебя котлету сделаю!

Я схватил камень и крикнул:

— Только попробуй, убью как собаку!

Старая Катерина Ла Тариола замахнулась на нас палкой.

— Угомонитесь, идолы окаянные! Мало вам, что отцов на войне убивают?

— Еще встретимся! — пригрозил Джованни и пошел прочь.

За околицей тоже никого не оказалось. Я уж было совсем приуныл, но тут услышал откуда-то сверху негромкий свист.

— Мы здесь, разуй глаза-то.

Чернявый, Агриппино и Чуридду съезжали на задницах с крутого склона, подымая пыль и обдирая штаны об эти чертовы колючки.

— Мы к фашистам, — сообщил Чернявый. — Идешь с нами?

— Вы что, психи? Про вчерашнее забыли?

— Да ты же ничего не знаешь! Нынче утром Салеми нас встретил на площади и давай обнимать. Молодцы, говорит, что сбежали с ослом. Солдаты, мол, нас предали, испугались американцев. Когда американцы придут, вы уж не забудьте, как мы вас накормили.

— Вот собака! — взорвался я. — Чует, что теперь ему крышка, и готов на брюхе ползать. Только вы как хотите, а я к фашистам ни ногой.

— Ну и оставайся.

Что ты будешь делать с этими олухами! Благодарение судьбе, зловещий дом на площади был заперт.

— Не надо! — в последний раз попытался я остановить Агриппино и Чуридду, когда они подошли к двери.

Тут подоспели запыхавшиеся Нахалюга и Карлик.

— Стойте, стойте! Слыхали, под Катанией немцы перешли в контрнаступление?

Дверь дома отворилась, и чья-то рука, высунувшись, ласково поманила нас внутрь.

— Заходите, не тушуйтесь!

Нам ничего не оставалось, как войти.

— Ага, попались! — загоготал Брачилитоне.

— Всыпьте-ка им по первое число, — приказал Пирипо, зеленый от злости. — Они думали, американцы победят. Рано обрадовались, змееныши!

Брачилитоне и Коста сняли длинные ремни и сложили их вдвое.

— А ну-ка идите сюда!

— Уж я их отделаю, — пригрозил Рачинедда и приготовился дубасить нас палкой.

Мы вжались в стену. Чернявый схватил кий с бильярда, а Нахалюга вытащил перочинный ножик. Раз так, будем драться до конца. Я тоже наставил острие ножа на медленно приближавшихся к нам фашистов.

— Сейчас мы вам покажем, как чужую колбасу жрать, — брызгал слюной Рачинедда.

Нас выручил негромкий стук в дверь.

— Откройте, это я, Маргароне.

На Маргароне жалко было смотреть.

— Есть новости, — выдавил он из себя и показал взглядом, чтоб нас убрали из комнаты.

— Докладывайте, — распорядился Пирипо. — Эти маленькие изменники родины все равно в наших руках.

— Американцы уже у Никкьяры. Тури Папó мне сказал. Он самолично с ними разговаривал, недаром же двадцать лет в Нью-Йорке прожил.

Воцарилось гробовое молчание; фашистам явно стало не по себе: кто побагровел, кто сделался белым, как полотно, у кого на лбу выступил холодный пот. Так вам и надо, паскуды!

— Вспорем им брюхо? — предложил Нахалюга.

— Ты что, обалдел? — прошептал Чернявый. — Спрячь нож и помалкивай. Поглядим, что дальше будет.

У Рачинедды палка выпала из рук, а штаны, по обыкновению, сползли ниже пупка. Пирипо весь переменился в лице — куда девалась презрительная мина, — почернел, как сарацин, от страха и втянул голову в плечи. Брачилитоне и Коста выронили свои ремни. А Салеми беспомощно переводил взгляд с портрета короля на портрет дуче, которые теперь казались грязными пятнами на стене.

— Мужайтесь! — нарушил наконец молчание учитель. — Роковой миг настал. И кто вверг нас во все эти беды? Они, вот эти двое!

Гневно тыча пальцем в портреты, он разразился потоком страшных проклятий: обзывал дуче и короля ослами, чудовищами, исчадиями ада, посланными на погибель людям.

— Вон, уберите их вон!

Рачинедда вдруг вспомнил про нас.

— Это была шутка, милые, разве я кому позволю вас хоть пальцем тронуть? Да ни за что! Таких умных деток… Запомните, вы у меня дома всегда будете желанными гостями.

— Лестницу принесите! — сказал приходский священник Скрофани, до сих пор не произнесший ни слова.

— Где ее взять-то? — возразил Брачилитоне. — Стол давайте подставим.

Учитель Салеми бросился к бильярдному столу.

— Ну помогите же мне кто-нибудь!

Вместе с Брачилитоне они подтащили стол к стене. Брачилитоне взобрался на него, но портреты висели слишком высоко.

— Как же, достанешь до них! — буркнул он.

Ему подали еще стул, но без толку! Снизу фашисты растерянно глядели на него: голова у них, видно, шла кругом.

— Что же делать-то? — со слезами в голосе твердил Рачинедда.

— А мы на что? — вылез Чернявый.

— Только попробуй, прирежу как собаку, — пригрозил Нахалюга.

Но Чернявый в ответ только прищурился, и мы поняли: он что-то замышляет.

— Говори, сынок, говори, что придумал! — обрадовался Рачинедда.

— Влезу кому-нибудь из вас на плечи — и готово дело.

— Давай, — сказал Коста, — полезай. — И, согнувшись, подставил Чернявому спину.

— Нет, — объяснил Чернявый, — так мне не достать. Они ведь под самым потолком висят. Надо бы повыше кого. Вот вы подойдете. — Он ткнул пальцем в секретаря.

Пирипо и впрямь был из них самый длинный. Все взгляды устремились на него, он переменился в лице и скрипнул зубами.

— Ну, решайте, — добавил Чернявый. — Время не ждет.

Фашисты сверлили глазами своего главаря, но заговорить никто не осмеливался.

— К оружию! — вдруг истошно завопил. Пирипо. — Готовьсь! Пли!

— Да где ж его взять, оружие-то? — отважился спросить Маргароне. — Правда, у нас есть винтовки авангардистов, но, сами знаете, они только ребятишкам для забавы годятся.

— Бум! Бум! Та-та-та-та!

От криков секретаря дребезжали окна.

— Боже правый, да он с ума сошел! — всплеснул руками Рачинедда.

Тут священник встал с дивана и подошел к Пирипо.

— Успокойтесь, успокойтесь! Вы же не Всевышний, чтоб брать на себя вину за мирское зло. Все в руце божией. Эти адские, дьявольские образы надо убрать. Идемте со мной. — Он подвел его к бильярдному столу.

Пирипо как во сне вскарабкался на стол; глаза у него сразу осоловели, а цвет лица стал сизым. Чернявый, как кошка, прыгнул с плеч Косты на плечи Пирипо и начал потихоньку подтягиваться к портрету, при этом он со всей силы сдавил ногами шею фашистского главаря.

— Эй ты, поживей там! — прохрипел Пирипо. — Я так долго не простою!

Мы с трудом сдерживались, чтобы не прыснуть. Ой умора! Вдоволь погарцевав на хребте Пирипо, Чернявый наконец снял со стены портрет короля.

— Держите. — Он протянул его Брачилитоне.

— Так, теперь дуче, — с удовлетворением сказал Рачинедда. Бильярдный стол подвинули к противоположной стене.

Но Чернявый вдруг объявил: