— Не пугайся, нам это по плечу, передай падишаху, что согласны.

Джигит снова заходит к падишаху и говорит:

— Давай сюда своих батыров.

Тот вызывает своих батыров. Поставил срок в три дня. Если в течение трёх дней победят борца, после этого обгонят бегуна, выпьют сорок бочек скипидара — то в таком случае он отдаст им свою дочь.

Девятого мая с девяти часов утра начали бороться и продолжали до шести часов вечера. Никто не взял верх. Так день прошёл. Десятого мая опять с утра начинают и до шести вечера, опять вничью. Одиннадцатого мая, в последний день, начинают борьбу в семь часов утра. Борются из последних сил до половины шестого, но победить друг друга не могут. До конца срока остается полчаса. Таш-батыр подбадривает товарища: «Ну-ка, Имян-батыр, что топчешься?» И Имян-батыр, собравшись с силой, поднимает противника и бросает оземь. Падишахский борец по пояс в землю уходит. Таким образом, один из богатырей побеждён.

Двенадцатого мая стали состязаться в беге Таш-батыр и два бегуна падишаха. Таш-батыр повёл дело хитро: отстал от бегунов, спрятался, ждёт, когда они вернутся, зажал песок в каждой пригоршне, как только бегуны приблизились, швырнул песок им в глаза. Те тут же упали. Таш-батыр прибегает первым. А его соперники прибыли с большим опозданием. Таким образом и бегуны побеждены.

Настала очередь пить скипидар. Девица, не моргнув глазом, в одну минуту выпила сорок бочек скипидара, чем очень расстроила падишаха. Нарушая своё обещание, велит он выпить ещё сорок бочек. Девица и с ними справилась. Тут не выдержал падишах:

— Выпьешь ещё сорок бочек, отдам дочку, не выполнишь — велю голову отрубить.

Девица выпивает и эти сорок бочек. Что ж, падишах соглашается отдать свою златокудрую дочь. Итак, на четвёртый день, нагрузив двенадцать возов добра, выделив провожатыми своих визирей, он расстаётся с дочерью. Таш-батыр, Имян-батыр, девица, джигит — все выходят в путь. Месяц идут, год, девица выливает выпитый скипидар. Приходят к тому озеру. Визири отправляются обратно. Девица, как и тогда, выпивает воду в озере, путники переходят на другую сторону. Девица добрыми словами напутствует их, а сама остаётся.

Путники идут своей дорогой. Идут-идут и, наконец, приходят к тому месту, где был Таш-батыр. Таш-батыр тоже остался. А джигиту дарит обоюдоострый меч.

Таш-батыр говорит:

— Когда приблизишься на три версты, аждаха станет тебя засасывать, будешь держать этот меч. Как только подойдёшь к пасти чудовища, рассечёшь его мечом.

И они расстались. Остальные продолжают путь. Месяц идут, год, приходят к лесу, где живёт Имян-батыр. Имян-батыр тоже остается, пожелав джигиту счастливого пути. Через несколько дней джигит вместе с девушкой и с двенадцатью возами добра приезжает домой. Его радостно встречают отец с матерью, меньшие братья. Оставив дома девушку, добро, джигит направляется к аждахе. За три версты аждаха начинает его засасывать. Джигит идёт, держа меч наготове, и когда аждаха собрался уже его проглотить, вспарывает ему туловище. Аждаха, прежде чем испустить дух, умоляет джигита:

— Ударь мечом мне по шее, джигит, не оставляй так.

Джигит отвечает:

— У джигита и слово, и дело бывает едино. Он не делает одно дело дважды.

Если бы он рубанул аждаху по шее, тот, оказывается, ожил бы. Джигит поэтому не стал рубить, отправился домой. В июне был я там, все живы здоровы.

В стародавние времена некий бедняк промышлял тем, что доставал из близлежащего леса хворост, продавал его и на вырученные деньги покупал себе пищу. Вот он раз пошёл за хворостом, и в другой раз отправился. И так бессчётное число раз ходил, только однажды встал он в лесу, бросил вязанку наземь и присел под высоким раскидистым деревом. Бедный человек так уж устроен: нет-нет да и призадумается. Сидит он, призадумавшись, под деревом и землю возле ног своих ковыряет: так ковыряет и этак пропашет. Жизнь у него нелёгкая, вот он сидит, призадумавшись. Ковырял землю, ковырял и доковырялся до какого-то железного кольца, думает: «Что за железяка такая?». Глядит со вниманием. Стал дальше копать, вышло — здоровенная железная крышка. «Это, — думает бедняк, — не иначе как воры здесь награбленное хранят, разбойники, они и крышку приспособили». Принялся он тут за дело: где палкой подденет, где камень подставит — откинул-таки крышку. Сунул в дыру длинный сук, воткнулся тот сук в нечто мягкое, податливое. Выдернул сук и глянул. «Ну, — думает, — это ведь прямо на мёд смахивает». Тронул он сук измазанный пальцем, и палец лизнул тотчас. Вышло — и вправду, чистейший мёд. И закрыл он тогда дыру крышкой и направился из лесу домой.

Пришёл из лесу домой. Взял ведро. Пошёл опять в лес, ведро мёдом наполнил, а крышку опустил на место. Двинулся в одну деревню, мёд продал, получил неплохую прибыль. Теперь уж хворостом не промышляет. Таскал-таскал мёд из дырки, притомился. И пошёл к соседу и сказал ему:

— Я тут одну вещь отыскал, ты не говори никому. Айда со мною, пошли.

Взяли с собой квасные вёдра, горшки с собою прихватили, отправились.

Дошли до места. У соседа глаза на лоб полезли. Черпают мёд из дыры, только шум стоит. Нагрузились, домой потопали. Мёду — невпроворот, уж и ставить-то дома негде. Но там, в дыре, всё подчистую выскребли. Ни единой капли не осталось — ну, в таком разе и сам бедняк, и сосед его вроде как успокоились.

Вот у бедняка опять все деньги кончились. Знает он, что мёда в дыре ни ложки, а страсть хочется ему ещё разок туда наведаться: вдруг, мол, чего появилось в дыре этой, а? Не стерпел как-то, двинулся в лес опять. Ладно, дошёл и крышку откинул. Набравшись духу, сам туда полез, в дыру эту. «Что-то, — думает, — непременно есть там, интересное». Спустился, глядь — а сбоку в стене ручка торчит на манер дверной: право, интересно. Увидел он ручку эту и загорелся: «Непременно там есть что-то!» Вздохнул и за ручку дёрнул. Открылась ему тогда картина: простор светлый, и там, в сиянии — клубками змеи вьются, да большие какие — страх! Посреди самого скопища возвышение белоснежным покрывалом застелено… и Белый змей на покрывале возлежит. Зашипели змеи, потянулись к бедняку: пасти смрадные разинули. В самый жуткий миг дёрнул Белый змей кончиком хвоста, словно приказал всем: «Смирно лежать, не трогать!» Возле того возвышения белый камень лежит. Блестящий весь. Змеи к нему так и тянутся, лизнуть норовят.

У бедняка тем временем от голода живот свело. Прямо сил больше терпеть нету, как ему есть хочется. И то: сколько уж времени ни крошки во рту не было. Махнул Белый змей хвостом, иди, мол, сюда — бедняку-то этому. А он сидит, шевельнуться боится: «Сожрут, — думает, — змеи, и пикнуть не успеешь». И в этот миг заговорил Белый змей человеческим языком:

— Джигит, послушай меня. Забрал ты весь мёд, который мне на пропитание был предназначен, продал его и заимел некоторую пользу. Опять сюда забрался. Не иначе — есть у тебя и жена, и дети: скучать по тебе станут. А ты уж больше их не увидишь, отсюда тебе вовек не выбраться. До конца теперь с нами жить будешь.

Заплакал бедняк, само собой, от такого сообщения, а Белый змей говорит:

— Ты не бойся, я тебя в обиду не дам. Ни одна тварь тебя не тронет, а есть захочешь — подойди, лизни вот этот вот камень. Тогда и сыт станешь, и жажду тем утолишь.

Делать нечего, хоть и боится бедняк, а пошёл, камень лизнул… И о голоде тотчас забыл, и жажды как не бывало.

Вот вспомнил однажды он свой дом, детей да жену, заплакал слезами горькими. Пожалел его Белый змей. А джигит возьми да скажи в тот самый миг:

— А сам-то ты кто будешь, если всех здешних гадов ничуть не боишься?

Почему бы и не поговорить с ним, коли уж Белый змей сам заговорил.

Белый змей говорит:

— Я, — говорит, — их падишах буду. А звать меня Шахмара.

Джигит говорит:

— А нельзя ли мне как-нибудь отсюда выбраться, ради всего святого, послушай ты меня, не отказывай!