— Ну а если, — задал я коварный вопрос, — сын, рожденный еврейской матерью, крестился? Принял, скажем, православие? Как тогда?
— Если он стал христианином, — пожал плечами молодой сионист, — значит, он уже не еврей.
Гул негодования прошел по рядам внимавших ему московских евреев, среди которых, как я понял, многие уже сделали свой выбор в пользу Иисуса Христа. Но юноша из Сохнута даже не понял, чем, собственно, вызвано это всеобщее негодование. Его ответ казался ему не просто само собой разумеющимся, но и единственно возможным.
И тогда я спросил:
— Ну а если человек, рожденный еврейской матерью, равно далек и от иудаизма, и от христианства?
— То есть если он атеист? — уточнил сохнутовец.
— Да, — подтвердил я.
— Тогда он, безусловно, является евреем, — последовал ответ.
— Но почему?! — искренне удивился я. — Ведь он тоже отошел от иудаизма! Не все ли равно, ушел человек от веры своих отцов в другую веру или в безверие?
— О, это совсем не все равно! — терпеливо объяснил мне, немолодому уже человеку, этот израильский юнец. — Еврей, принявший христианство, уже сделал свой выбор. А атеист еще сам не все про себя знает.
Илья Эренбург по всем этим параметрам подпадает вроде под эту последнюю категорию.
Не принадлежа к иудаизму, так сказать, конфессионально, он не примкнул и ни к какой другой конфессии.
Но однажды он был близок к такому решению.
В автобиографии, опубликованной в 1928 году, рассказывая о раннем, парижском периоде своей жизни, он вспоминает:
Предполагал принять католичество и отправиться в бенедиктинский монастырь. Говорить об этом трудно. Не совершилось.
Писатели. Автобиографии и портреты
современных русских прозаиков.
М., 1928. С. 385.
Поскольку «не совершилось», у него остаются все законные основания продолжать считать себя евреем.
Но вся штука в том, что, даже если бы это и совершилось, Эренбург (для себя, в собственных своих глазах) продолжал бы не только считать себя, но и на самом деле быть, оставаться евреем. Потому что еврей для него — категория не этническая, не конфессиональная и даже не религиозная, а — экзистенциальная.
Примерно в то же время, когда он был готов (под влиянием Франсиса Жамма, стихами которого был тогда очарован) принять католичество, вылились у него из души такие стихотворные строки:
Евреи, с вами жить не в силах,
Чуждаясь, ненавидя вас,
В скитаньях долгих и унылых
Я прихожу к вам всякий раз…
Отравлен я еврейской кровью,
И где-то в сумрачной глуши
Моей блуждающей души
Я к вам таю любовь сыновью,
И в час уныний, в час скорбей,
Я чувствую, что я еврей!
О строке «отравлен я еврейской кровью» уже не скажешь, что речь в ней идет о той крови, «что течет из жил». Нет, это о той крови, что течет в жилах.
Так что же все это значит?
Чем была для него и как проявляла себя в нем, в его душе, в его ощущениях, словах и поступках эта «отрава»?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо обратиться к главной книге Эренбурга — к его знаменитому роману «Необычайные похождения Хулио Хуренито».
* * *
Как я уже говорил, роман этот замечателен во многих отношениях. Но более всего поражает он сегодняшнего читателя высказанными в нем — на тот момент казавшимися совершенно невероятными, но вскоре сбывшимися — пророчествами.
Иные из этих пророчеств были достаточно просты. Но и они поражают. Не столько даже тем, что полностью подтвердились дальнейшим развитием событий, сколько своей потрясающей конкретностью.
— Чтобы не забыть, я заготовлю текст приглашений, а ты, Алексей Спиридонович, снесешь их завтра в типографию «Унион».
Пять минут спустя он показал нам следующее:
В недалеком будущем состоятся торжественные сеансы
УНИЧТОЖЕНИЯ ИУДЕЙСКОГО ПЛЕМЕНИ
В БУДАПЕШТЕ, КИЕВЕ, ЯФФЕ, АЛЖИРЕ
и во многих иных местах
В программу войдут кроме излюбленных
уважаемой публикой традиционных
ПОГРОМОВ
также реставрирование в духе эпохи: сожжение
иудеев, закапывание их живьем в землю,
опрыскивание полей иудейской кровью
и новые приемы, как-то: «эвакуация»,
«очистки от подозрительных элементов»
и пр. и пр.
— Учитель! — воскликнул в ужасе Алексей Спиридонович. — Это немыслимо! Двадцатый век — и такая гнусность! Как я могу отнести это в «Унион» — я, читавший Мережковского?
— Напрасно ты думаешь, что сие несовместимо. Очень скоро, может быть, через два года, может быть, через пять лет, ты убедишься в обратном. Двадцатый век окажется очень веселым и легкомысленным, а читатели Мережковского — самыми страстными посетителями этих сеансов! Видишь ли, болезни человечества не детская корь, а старые, закоренелые приступы подагры. У него имеются некоторые привычки по части лечения… Где уж на старости лет отвыкать!..
Повторю еще раз: поразительно не то, что пророчество это сбылось. Застарелые болезни человечества действительно трудноизлечимы. Поразительно, что предсказания эти сбылись даже в деталях. Были и «эвакуации», и «депортации», и «очистка от подозрительных элементов», и многое другое. Разве только место читателей Мережковского заняли читатели Ницше, Гауптмана, Гамсуна, Эзры Паунда и Габриэля д’Аннунцио. Впрочем, читатели Мережковского тоже были там не в последних рядах. Да и сам Мережковский не побрезговал нанести почтительный визит одному из главных устроителей этих «сеансов» — сеньору Бенито Муссолини, пытаясь (кажется, впрочем, безуспешно) выклянчить у него пенсию.
Главное, однако, не в этих сбывшихся пророчествах, которые автор «Хулио Хуренито» вложил в уста своего героя, почтительно именуемого им Учителем.
Главное — то, что происходит непосредственно вслед за этим примечательным диалогом Учителя и Ученика.
— Учитель, — возразил Алексей Спиридонович, — разве евреи не такие же люди, как и мы?..
— Конечно, нет!.. Иудеев можно любить или ненавидеть, взирать на них с ужасом, как на поджигателей, или с надеждой, как на спасителей, но их кровь не твоя, их дело не твое. Не понимаешь? Не хочешь верить? Хорошо, я попытаюсь объяснить тебе это вразумительно. Вечер тих, нежарко, за стаканом легкого вуврэ я займу вас детской игрой. Скажите, друзья мои, если бы вам предложили из всего человеческого языка оставить одно слово, а именно «да» или «нет», остальное упразднив, какое бы вы предпочли?..
В «игре», затеянной «великим провокатором», участвуют все его ученики — мистер Куль, мсье Дэле, Алексей Спиридонович Тишин, Карл Шмидт, Эрколе Бамбучи, негр Айша и «русский поэт Илья Эренбург».
Каждый из них — не просто представитель той или иной национальности: немец, француз, итальянец, русский… И даже не просто некий национальный тип, вобравший самые узнаваемые черты национального характера немца, француза, итальянца, русского. Уместнее тут было бы другое слово: архетип. То есть — образец, квинтэссенция всех типовых свойств американского бизнесмена, французского рантье, русского интеллигента, итальянского лаццарони…
