Чегемцы, впервые столкнувшиеся с представителем странного народа, живущего не на своей земле, засыпают его вопросами, на которые он отвечает легко, не задумываясь. Но один из вопросов чуть было не поставил его в тупик.

— Ответь нам на такой вопрос, Самуил, — спросили чегемцы, — еврей, который рождается среди чужеродцев, сам от рождения знает, что он еврей, или он узнает об этом от окружающих наций?

— В основном от окружающих наций, — сказал Самуил и добавил, удивленно оглядывая чегемцев: — Да вы совсем не такие простые, как я думал!..

Вопрос и в самом деле свидетельствует о том, что чегемцы — совсем не такие простаки, какими могли показаться. Этим вопросом они попали, что называется, в самую точку. Ухватили самую суть.

Это на самом деле очень глубокий, если угодно, — метафизический вопрос.

Мартин Бубер (в статье «Еврейство и евреи», 1911 г.) приводит слова некоего, увы, неведомого мне, Морица Геймана, который, оказывается, сказал по этому поводу следующее:

То, что еврей, занесенный на необитаемый, непосещаемый остров, представляет себе как еврейский вопрос, — только это и есть еврейский вопрос.

Предполагается, очевидно, что еврей, оказавшийся на необитаемом и непосещаемом острове, узнает (если узнает!) о том, что он еврей, не «от окружающих наций».

Во всяком случае, там он уж точно не услышит того, что в обитаемом мире ему приходилось слышать постоянно:

От всего этого, пожалуй, и в самом деле можно спрятаться только на необитаемом острове. Но если только это считать еврейским вопросом, придется признать, что смысл процитированной Бубером реплики Морица Геймана целиком и полностью сводится к знаменитой реплике одного персонажа Ильфа и Петрова, утверждавшего, что в Советском Союзе никакого еврейского вопроса нету. «Как это так? — недоумевая, спрашивал у него корреспондент иностранной (сионистской) газеты. — Ведь евреи у вас есть?» — «А вот так, — отвечал, он. — Евреи есть, а вопроса нету».

Но и Мориц Гейман, и цитирующий его Мартин Бубер, судя по всему, тоже уверены, что там, где есть евреи, непременно возникнет еврейский вопрос. Даже на необитаемом острове! Но только там, на необитаемом и непосещаемом острове, этот проклятый вопрос обретет наконец свой истинный смысл.

Именно там, освободившись от необходимости стесняться своего еврейства, отрекаться от него («отъевреиваться»), равно как и от противоположного комплекса, проявляющегося в стремлении подчеркивать свою кровную («не той кровью, что течет в жилах, а той, что течет из жил») связь с преследуемым, истребляемым народом, — только там, оставшись наедине с собой, еврей сможет докопаться до своей еврейской сути. Иными словами, только на необитаемом острове пресловутый еврейский вопрос предстанет перед ним как вопрос сугубо метафизический, экзистенциальный.

Это — довольно длинное — отступление понадобилось мне для того, чтобы объяснить, в чем все-таки состояла разница между отношением к «еврейскому вопросу» Ильи Эренбурга и лирической героини поэмы Маргариты Алигер «Твоя победа».

Лирическая героиня поэмы Алигер про то, что она принадлежит к иудейскому племени, узнаёт «от окружающих наций». На необитаемом и непосещаемом острове она и не вспомнила бы о том, что она еврейка.

Эренбург остался бы евреем и на необитаемом острове.

Про еврея на необитаемом острове был такой анекдот.

Близ его острова затонул корабль. Вся его команда и все пассажиры погибли. Спаслась только одна пассажирка — прелестная юная дама.

Встретившись с новоявленным Робинзоном, она спрашивает его, сколько времени он провел на своем острове в полном одиночестве. Тот отвечает:

— Двадцать лет.

— Ну что ж, — лукаво объявляет ему прелестница. — Сегодня вы наконец получите то, о чем мечтали все эти двадцать лет.

— Боже мой! — дрожа от восторга, восклицает наш новый Робинзон. — Неужели вы догадались захватить с собой мацу?

Над чем смеемся? Куда, как любил говорить Зощенко, направлено жало этой художественной сатиры?

Ну, во-первых, смеемся, конечно, над собой: ясно же, что анекдот этот сочинили о себе сами евреи. Но смеемся все же над вполне определенным свойством, над одним — якобы непременным — качеством еврея: над его упрямой приверженностью своему еврейству, своей вере, своему ритуалу, своей маце, которая для него превыше всего на этом свете.

При этом само собой подразумевается, что еврей, изменивший этим внешним атрибутам своего еврейства, — уже как бы и не еврей.

Эта точка зрения, в анекдоте выраженная в иронической, комической форме, по существу является общепринятой. Во всем цивилизованном мире слово «еврей» обозначает принадлежность к иудаизму. И только. Еврей, принявший христианство (католичество, лютеранство, православие), — уже не еврей.

Так же на это дело, насколько мне известно, смотрят и в Израиле.

Позвонил мне как-то мой друг Эма Мандель (Наум Коржавин) и тоном, не терпящим никаких возражений, потребовал, чтобы я сейчас же, немедленно приехал к нему в Беляево-Богородское. Ехать в эту чертову глушь мне отчаянно не хотелось, но по тону взволнованного поэта мне показалось, что случилось что-то чрезвычайное. И я поехал.

В небольшой коржавинской квартире собралось довольно много народу — человек, наверно, двадцать. Все они сгрудились вокруг молодой пары откровенно иностранного вида, жадно глядели им в рот и засыпали их вопросами. Молодые люди, как оказалось, прибыли из Израиля, и были они, если не ошибаюсь, сотрудниками то ли Хиаса, то ли Сохнута. Попросту говоря, они агитировали — или, лучше сказать, просвещали — московских евреев, подумывающих об эмиграции, но еще колеблющихся.

Происходило все это в начале семидесятых, когда крохотная калитка в железной стене (железном занавесе) слегка приоткрылась. Отьезд был уже делом возможным, хотя и рискованным (Можно было просидеть в отказе несколько лет, да так и не получить долгожданного овировского разрешения.)

Друг мой Мандель к отъезду был тогда еще не готов. Окончательно подтолкнули его к роковому решению более поздние события, решающим из которых стал вызов в прокуратуру. Но голова у него тогда уже кружилась — от одного только сознания, что граница, которая так долго была на замке, вдруг обнаружила некую брешь. Он слегка тронулся, стал чуть ли не регулярно ездить в аэропорт, провожая даже не очень близких приятелей и знакомых, отправляющихся на «историческую родину». И вот теперь «докатился» до того, что устроил в своей квартире что-то вроде подпольной встречи с агентами вражеского государства, с сионистскими, так сказать, вербовщиками.

Сионисты меж тем оказались очень милыми ребятами. Они честно отвечали на все задававшиеся им вопросы, среди которых были и не имеющие никакого отношения к существу обсуждаемых проблем, и просто глупые.

Один из не самых умных вопросов задал я. Меня в то время очень возмутил дошедший до нас слух, что евреем в Израиле признается далеко не каждый из тех, кто числится таковым у нас.

Да, ответил мне молодой сионист. Евреем в Израиле считается лишь тот, кто рожден еврейской матерью. Или же человек любого этнического происхождения, принявший и исповедующий иудаизм

Когда я услыхал, что какой-нибудь Григорий Исаакович Фогельсон, рожденный русской матерью от еврейского отца и полной мерой хлебающий все прелести, связанные с нашим анкетным «пятым пунктом» (в том числе, кстати, и мой собственный сын), в Земле обетованной евреем признан не будет, возмущение мое поднялось до самого высокого градуса. И тогда я пошел дальше.