В сознании Конана/Вуда, разумеется. Ибо, как диктует нам логика наших рассуждений, он ощущает себя Конаном, а не Вудом. Он, например, не испытывает ни малейшего желания восстановить себя прежнего. На самом деле, он, возможно, ужасается самой мысли о том, что однажды он снова станет тем аморальным типом, которым он в свое время был.

Прежде чем сказать, что этот человек просто отрицает правду, подумайте о том, что он жил в образе Конана в течение двух лет; и не все его прошлое вымышлено. Подумайте также о том, что люди могут страдать от обширной амнезии. Если вы ударились головой и потеряли все свои воспоминания, за исключением двух последних лет, то вы, конечно же, изменитесь после этого, но не станете совершенно другим человеком.

Поэтому трудно увидеть, как Конана/Вуда можно представить Вудом. Просто Конан существует всего два года, и все его воспоминания до этого времени являются ложными. Тот факт, что он начал жить как искусственное существо, еще не отрицает того, что в течение двух лет он жил как настоящий человек.

Если этот случай можно рассмотреть с обеих точек зрения, то как нам решить, какая из них более убедительна? Если мы зададим разные вопросы, мы получим разные ответы. Признали ли друзья Вуда в нем того человека, которого они знали? За кого, по ее мнению, вышла замуж новая жена Конана? Что будут утверждать должники Конана? Кем себя считает Конан/Вуд? Вместо того чтобы спрашивать о фактах, нам, возможно, нужно спросить о том, какой из этих вопросов является самым важным, а следовательно, какой из ответов мы должны принять.

Смотрите также

2. Отправьте меня…

30. Из этого состоят воспоминания

54. Ускользающее «я»

65. Душевная сила

За одну минуту Грегу предстояло принять мучительное решение. К пересечению железнодорожных путей, на котором он сейчас стоит, стремительно приближается потерявший управление поезд. Далее по дороге, слишком далеко от него, работают в туннеле сорок человек. Если поезд доедет туда, то он наверняка убьет многих из них.

Грег не может остановить этот поезд. Но он может повернуть переводной рычаг стрелки и направить его по другому пути. Далее по этому второму пути, в другом туннеле, работают всего пять человек. Количество погибших будет явно меньше.

Но если Грег повернет этот рычаг, то сознательно навлечет смерть на этих пятерых. Если он не тронет рычага, то его вины в смерти тех, кто погибнет в первом случае, не будет. Он должен либо вызвать смерть нескольких человек, либо позволить погибнуть еще большему количеству людей. Но разве не хуже убить людей, чем просто позволить им умереть?

Рельсы гудят, шум тепловоза становится все громче. На принятие решения у Грега есть всего несколько секунд. Убить или позволить умереть?

Источник: статья Филиппы Фут «Проблема аборта и доктрина двойных последствий», переизданная в журнале «Добродетели и пороки» (Оксфорд Юниверсити Пресс, 2002).

Дилемма Грега иногда выявляет сильные интуитивные реакции. Одним кажется очевидным, что он должен повернуть рычаг. Делая так, он почти наверняка уменьшит количество смертей, а именно это и должен сделать любой разумный, нравственный человек.

Другим покажется, что, когда Грег поворачивает рычаг, он уподобляет себя Богу, который решает, кому жить, а кому умереть. Конечно, мы должны пытаться спасти жизни людей, но только не тогда, когда, делая это, мы убиваем других. Если мы оправдываем убийство тем, что благодаря ему мы спасаем чьи-то жизни, то мы становимся на скользкий и опасный путь.

Проблема этой второй точки зрения состоит в том, что, похоже, Грегу все равно придется выбирать, кому умереть, независимо от того, повернет он рычаг или нет Он не выбирает себе роль Бога, она навязывается ему. Важно не то, будет ли он действовать или не будет, а то, что в его власти действовать или не действовать и что в любом случае он должен брать на себя ответственность за свой выбор.

Разве не верно утверждение о том, что мы настолько же ответственны за то, что мы могли с легкостью сделать, но не сделали, как и за то, что мы делаем? Если мне известно, что вода в стакане отравлена, и я вижу, что вы собираетесь ее выпить, то не несу ли я ответственность за вашу смерть, если позволяю вам сделать это, так же, как и в том случае, если я прошу вас выпить эту воду? Если я вижу девочку, идущую по оживленной автомагистрали, и прохожу мимо, когда могу легко вернуть ее на тротуар, то не несу ли я пусть частичную, но ответственность за ее возможную смерть? И не будет ли заблуждением говорить о том, что Грег в ответе за смерть рабочих в туннеле, если он поворачивает рычаг, но он не несет абсолютно никакой ответственности, если он не поворачивает этого рычага?

И, однако же, если мы не проведем некоторого нравственного разграничения между убийством и позволением умереть, то не приведет ли это к более неприятным последствиям?

Или возьмем более очевидный случай. Если мы считаем, что врачи вправе позволять смертельно больным пациентам умирать, а не продолжать жить помимо своей воли, то почему они не вправе помогать им умереть легкой и безболезненной смертью, если пациенты сами попросят об этом? Менее очевидным, но более вопиющим является утверждение о том, что мы в ответе за смерть людей в развивающихся странах, которым мы позволяем умирать из-за отсуствия воды, пищи, медикаментов, которые мы могли бы довольно легко им дать, без особых затрат для себя.

Если утверждение о существовании огромной разницы между убийством и позволением умереть кажется неразумным, то противоположное утверждение о том, что такой разницы не существует, создает целый набор новых нравственных дилемм.

Смотрите также

15. Обыкновенный героизм

29. Зависимость от чьей-то жизни

53. Двойная неприятность

71. Жизнеобеспечение

Джордж Бишоп стал внимательно вглядываться в стоявшую перед ним чашу с апельсинами, а затем мысли его пошли в другую сторону.

Он начал с того, что провел четкую границу между характеристиками апельсинов, которые касались их видимой сущности, и теми качествами, которые они имели на самом деле. Цвет, к примеру, является простой видимостью: мы знаем, что дальтоники или животные, имеющие другую физиологию, видят «апельсин» совершенно не так, как обычный человек. Вкус и запах апельсина тоже являются простой видимостью, поскольку они тоже зависят от кого-то или чего-то, что воспринимает этот фрукт, хотя сам фрукт остается тем же самым.

Но когда Джордж начал убирать с фруктов «простую видимость», то обнаружил, что у него не осталось практически ничего. Мог ли он говорить о реальном размере и форме этих фруктов, когда данные характеристики, казалось, зависят от того, как его зрение и осязание воспринимает их? По-настоящему представив фрукт сам по себе, без видимости воспринимаемой органами чувств, он остался со смутным представлением о чем-то, чего он не знал. Так что же такое настоящий фрукт: призрачное «нечто» или все же набор простых видимостей?

Источник: Джордж Беркли, «Принципу человеческого знания» (1710).

Чтобы понять разницу между видимостью и реальностью, не нужно много размышлять. Как и младенцы, мы являемся «наивными реалистами», считающими, что мир представляет собой то, что мы видим.

По мере взросления мы учимся понимать разницу между тем, какими вещи кажутся нашим органам чувств, и тем, какими они являются на самом деле. Некоторые из таких различий — например, разница между действительно маленькими предметами и предметами, которые кажутся маленькими, потому что просто находятся вдали, — настолько очевидны, что о них едва ли упоминают. Другие различия, такие, как вариации вкуса и цвета в зависимости от человека, нам известны, хотя в повседневной жизни мы игнорируем или забываем их.