Какое же «слово» (точнее, несколько слов) так слёзно просил убрать цензор из поэмы? Обиделся он, очевидно, на строки, затронувшие «честь цензорского мундира». Потусторонний «Главк» распределяет номенклатурных дураков по «кругам»:
Дуракам перетасовку
Учиняет на постах.
Посылает на низовку.
Выявляет на местах.
Тех туда, а тех туда-то —
Чёткий график наперёд.
Ну, а как же результаты?
Да ведь разный есть народ.
От иных запросишь чуру —
И в отставку не хотят.
Тех, как водится, в цензуру —
На повышенный оклад.
А уж с этой работёнки
Дальше некуда спешить…
Всё же — как решаешь, Тёркин?
— Да как есть: решаю жить.
Что же касается замечаний Хрущёва «по одной строфе», то речь шла вот о каком фрагменте:
Пусть мне скажут, что ж ты, Тёркин,
Рассудил бы, голова!
Большинство на свете мёртвых,
Что ж ты, против большинства?
Я оспаривать не буду,
Как не верить той молве.
И пускай мне будет худо, —
Я останусь в меньшинстве.
По настоянию Хрущёва эти строки были «сняты» в известинской и других публикациях поэмы. Восстановлены они были только в 2000 году[165].
Цензоры не забыли нанесённой им обиды. На возглавлявшийся Твардовским «Новый мир» сразу же посыпался град репрессий. Поэт записывает 4 ноября в своём дневнике: «Это, конечно, уже „личная“ месть цензуры, которую она обрушила в первую очередь на журнал (…) (прицепки, помехи, укусы при всякой малой возможности)»[166].
Наконец «чаша терпения» идеологов переполнилась: в 1969 году Твардовский был смещён с поста главного редактора лучшего оттепельного журнала.
Сама же поэма после снятия в 1964 году Хрущёва перепечатывалась в «застойные» годы лишь дважды: она вошла в пятитомник Твардовского в 1967 году и в посмертный шеститомник 1978 года. Не удалось, несмотря на все старания, включить её ни в соответствующий том серии «Библиотека всемирной литературы» (1968 год), ни в другие издания. Даже в начале перестройки, в 1986 году, вышедшие в «Большой серии» «Библиотеки поэта» «Стихотворения и поэмы» А. Т. Твардовского остались без этой замечательной поэмы.
Не тот балет
«Начальнику Леноблгорлита тов. Арсеньеву Ю. М. старшего цензора Липатова В. Ф.
Театр оперы и балета им. С. М. Кирова поставил балет „Далёкая планета“. (…) Либретто балета, написанное народным артистом СССР Н. М. Сергеевым, слабо в идейном отношении, путано и малограмотно. (…) Непонятна роль Земли. Как следует понимать этот образ? Земля — это не символ косной силы, инертной планеты, которая силой притяжения препятствует человеку покинуть её пределы. Нет, это символ человеческой цивилизации, она как мать тревожится за судьбу своего сына, которого в полёте ждут опасности. Но почему Земля старается его удержать, не пустить его в полёт? Непонятно. Мы знаем, что полёт в космос — это не стремление одиночек, а сознательный целенаправленный акт, подготовленный обществом. Общество посылает своих сынов в космос.
(…) Идёт борьба Человека с Далёкой планетой, планета покорена, побеждена, завоёвана. Эта интерпретация покорённости, неясно выраженная в либретто, утверждается спектаклем. Там побеждённая Человеком Далёкая планета, как полонянка, склоняется ниц к его стопам. И в этом серьёзный идейный просчёт либретто. Да, мы знаем, что идеологи империализма утверждают идею враждебности цивилизаций вселенной, говорят о войне миров, о том, что в космосе отношения между цивилизациями будут устанавливаться силой. Мы отвергаем эту концепцию, мы говорим, что цивилизации протянут друг другу руки братской помощи, и если человек Земли достигнет планеты с иной, более высокой цивилизацией, его встретят по-братски, ему не придётся вести борьбу за овладение „лучом-символом новых знаний“, не придётся покорять другие народы, ему дадут этот „луч“. (…)
Человек на Далёкой планете борется, побеждает, завоёвывает красавицу. Покорная, она склоняется перед ним. Ни о каком „луче-символе новых знаний“, „ключе к тайнам Вселенной“, как о том говорится в либретто, в спектакле ничего нет. Возникает мысль, что Человеку надоела красавица иного мира, и он возвращается на Землю. Казалось бы, гостью, которая отдала „луч-символ новых знаний“, должны были бы радостно встретить, отблагодарить, но её встречают враждебно. Человек встревожен, испуган, недоволен, он старается избавиться от ненужной гостьи и буквально выгоняет её, выбрасывает. Откуда, почему у Человека такое потребительское, негуманное, никак не вяжущееся с нормами коммунистической морали отношение к женщине с другой планеты? (…)
Либретто спектакля не было предварительно представлено в Горлит, поэтому у нас не было возможности указать на его слабости и идейные просчёты. Считаю, что либретто нуждается в исправлении.
Цензор Липатов 30 апреля 1963 г.»[167].
И не те пословицы…
«10 октября 1963 г. Леноблгорлит
Справка о вмешательствах политико-идеологического содержания в 3-м квартале 1963 г.
Издательство „Художник РСФСР“. Не разрешён к печати календарь на 1964 г. „Времена в старых русских пословицах“. Темы приводимых пословиц не вызывают ассоциации с современной жизнью, а календарь на 1964 год!
Ряд приводимых пословиц содержит чуждые нашему миропониманию понятия:
„Отложи шашни да примись за пашни“ — стр. 14.
„Не моли лета долгого, а моли тёплого“ — стр. 18.
„В июне есть нечего, да весело: цветы цветут, соловьи поют“ — стр. 20.
„Не от росы урожай, а от поту“ — стр. 20.
Представленная в настоящей подборке тематика — это напоминание о давно минувших невзгодах и заботах трудового человека, его зависимости от сил природы, что особенно усилено иллюстрациями к пословицам, представляющими картины быта прошлого. Замысел авторов определён на обложке пословицей — „Пословица — всем делам помощница“, однако указанная подборка поставленной цели не выполняет.
Не разрешён к печати сборник художника Гальбы „Сто улыбок“ (редактор И. А. Бродский). (…) Слабые в идейно-художественном отношении листы, лишённые подлинно здорового юмора, сюжеты надуманны, нарочито абсурдны, и „шутки“ обывательски примитивны. В двух случаях сюжеты трактуются двусмысленно, со злым намёком на нехватку продуктов питания — стр. 46, 53. Сборнику „весёлых рисунков“ предпослано предисловие Б. Ф. Ефимова. Это предисловие необъективно в отношении собранных в сборнике рисунков по мотивам, изложенным выше. Тем более, что Б. Ф. Ефимов считает возможным провести аналогии к рисункам Гальбы „Сто улыбок“ в работах Ж. Эффеля, Бидструпа, Лады»[168].
«ЗАСТОЙ»
«Закон маятника» российской истории сработал после свержения Хрущёва в 1964 году: выморочная «оттепель» сменилась заморозками. Цензурные правила вновь были ужесточены. После «дела Синявского-Даниэля» в 1966-м и, особенно, подавления «пражской весны» в 1968-м тиски цензуры стали сжиматься с новой силой. Многие писатели эмигрировали или были насильственно высланы. Началось очередное «преодоление Гутенберга» — так в своё время Марина Цветаева назвала возврат к рукописному способу производства после революции. Однако времена всё же изменились: воцарились сам- и тамиздат, хотя хранение и тем более распространение зарубежных книг или изготовленных кустарным способом (на машинке, ксероксе и т. п.) копий было далеко не безопасно.
