— Твоих идей, твоих убеждений я не касаюсь. Я прошу тебя только об одном: выслушай меня ради уважения к нашему умершему отцу и матери. Пока тебе еще нужно учиться — прекрати временно свою деятельность, не участвуй ни в каких организациях, не пиши статей в газете. — И тут же быстро прибавил: — Но, если хочешь, можешь сам заниматься исследованием этих вопросов.

Цзюе-минь закусил губу и не ответил. «Я все знаю, — думал он, — и, пожалуй, не меньше, чем ты. Тебя я слушать не буду».

Не дождавшись ответа брата, Цзюе-синь потерял последнюю надежду. Он знал, что решимость Цзюе-миня поколебать нелегко. Но он сделал еще одну попытку:

— У меня только два брата — ты и Цзюе-хой. Он в Шанхае безусловно вступил в какую-нибудь революционную партию. Я постоянно волнуюсь за него. Писать ему бесполезно — он же не послушает меня; придется предоставить все судьбе. Теперь и ты хочешь пойти его дорогой. А что буду делать я, если с вами что-нибудь случится? Отец перед смертью оставил вас на меня. Как я на том свете взгляну ему в лицо, если не сумею уберечь вас? — Глаза его наполнились слезами, он не вытирал их, а все говорил, говорил. Под конец он уже умолял: — Ну, брат, хоть на этот раз послушайся меня, Пойми, что я думаю только о тебе.

Цзюе-минь пытался подавить сострадание, начавшее было овладевать им. Он не хотел показаться хоть немного слабым. Он боролся с собой. Борьба эта требовала усилий, но он все же вышел из нее с победой.

— Я понимаю твои чувства ко мне, Цзюе-синь, — с горечью, но все так же решительно произнес он, — и могу только благодарить тебя за них, но согласиться с тобой я не могу. Я пойду своим путем. Я знаю себя, конечно, лучше, чем ты. Наши воззрения слишком различны, и ты не поймешь меня.

— Не так уж они различны. Я очень хорошо понимаю тебя. Это ты не понимаешь меня! — возразил Цзюе-синь, начиная сердиться. — Я также ненавижу старые силы и люблю новые идеи. Но что вы можете противопоставить сейчас старым силам? Хотите пробить лбом стену? Только зря пожертвуете собой.

— А когда же в таком случае это можно будет сделать? Когда каждый будет стоять в стороне и никто не захочет пожертвовать собой? — спросил Цзюе-минь, еле сдерживаясь.

— Жертвы нужны тогда, когда они оправдываются. А ведь до тебя очередь пока не дошла! — горячо возразил Цзюе-синь. В этот момент на электростанции пронзительно и протяжно завыл гудок.

— Не стоит так переживать, Цзюе-синь. Ведь, по сути дела мы еще ничего не сделали. Что уж тут говорить о жертвах, — мягко успокаивал брата Цзюе-минь, чувствуя, как между ними растет отчужденность. Эта отчужденность выводила его из душевного равновесия, он хотел сказать что-то еще, но появившиеся в это время в комнате Шу-хуа и Цуй-хуань помешали дальнейшей беседе братьев. Поспешное появление девушек и их вид говорили о том, что произошло какое-то несчастье.

— Цзюе-синь, — с тревогой обратилась к брату Шу-хуа, — Цянь-эр плохо!

— Что с ней? — взволнованно поднялся тот.

— Она уже говорить не может, барин. Глаза закатились… задыхается… Помогите ей! — прерывающимся голосом умоляла Цуй-хуань; глаза ее были полны слез. -

— А что говорит тетя Ван? — хмуро спросил Цзюе-синь.

— Она даже не хочет пойти взглянуть на нее. Говорит, много шума из-за пустяков. Считает, что мы, челядь, и болеем-то только для того, чтобы полодырничать дескать, Цянь-эр не помрет! — ответила оскорбленно Цуй-хуань. — Скажите, барин, разве госпожа захочет что-нибудь сделать? — Прямой, умоляющий взгляд ее глаз был устремлен на Цзюе-синя.

— Цзюе-синь, сходи к Цянь-эр, посмотри, чем можно ей помочь, — уговаривала его Шу-хуа. — Неужели мы настолько бессердечны, что так и дадим ей умереть? Я тоже пойду к ней!

— Пойдемте! Я иду вместе с вами, — решился вдруг Цзюе-синь.

— Я сначала пойду вперед, принесу фонарь, — обрадовалась Цуй-хуань. Она улыбнулась, морщинки исчезли с ее лица, и слезы, застилавшие глаза, наконец, нашли выход. Стараясь скрыть их, она отвернулась и быстро пошла к выходу.

— У меня в комнате есть фонарь, — напомнил ей Цзюе-синь.

Цуй-хуань вернулась и пошла в спальню Цзюе-синя.

— Как горячо она помогает людям! — одобрительно сказал Цзюе-минь, стоявший у стола.

— Что? — обернулся Цзюе-синь, взглянул на брата, но ничего не прибавил.

— Мне кажется, что служанки более человечны, чем наши старшие родственники, — гневно вырвалось у Шу-хуа.

— Только ли старшие? — иронически бросил Цзюе-минь, но Шу-хуа уже вышла вслед за Цзюе-синем.

Электричества уже не было, Из комнаты Цзюе-синя вышла с фонарем в руке Цуй-хуань. Следуя за ней, они прошли гуйтан и вышли во двор.

Листья платанов и деревьев грецкого ореха сплетались в плотное, черное покрывало, нависавшее над ними; сквозь бумажное окно правой комнаты проникал мутный свет; у стены и под крыльцом стрекотали цикады.

— Пришли, барин. Здесь, — напряженным шепотом произнесла Цуй-хуань.

Цзюе-синь кивнул и молча вошел вслед за Цуй-хуань в помещение. Тяжелый запах ударил ему в нос. На столе стоял глиняный светильник, обгоревший фитиль которого чадил и почти не давал света. Расплывчатые тени скользили по стенам. В каморке никого не было.

Из соседней двери вразвалку вышла Тан-сао, — высокая, крупная женщина. При виде Цзюе-синя на лице ее появились испуг и вместе с тем радость. — Как хорошо, что вы пришли, барин! — воскликнула она. — Посмотрите, пожалуйста, выживет ли Цянь-эр. На нее глядеть страшно.

Цзюе-синь поспешно прошел в соседнюю комнату. Шу-хуа последовала за ним. В комнате все осталось без изменений с того дня, как Шу-хуа была здесь: та же чашка для лекарства на скамеечке у кровати, то же худое, темное лицо на подушке — слабое пламя светильника не давало возможности разглядеть его выражение.

Приблизившись к кровати, Цзюе-синь увидел, что рот Цянь-эр чуть-чуть приоткрыт и она задыхается. Боясь, что Цзюе-синю плохо видно, Цуй-хуань, стоявшая рядом, подошла поближе к топчану и подняла фонарь, осветив лицо Цянь-эр.

Черные зрачки широко раскрытых глаз больной закатились, запавшие щеки напоминали черные провалы, сквозь мелко дрожавшие губы прорывалось учащенное дыхание.

— Цянь-эр! — мягко позвала Цуй-хуань. Больная, казалось, не слышала. Цуй-хуань позвала громче; в голосе ее слышалось страдание. На этот раз зрачки больной дрогнули; она чуть-чуть повела глазами, затем шевельнула головой; губы ее дернулись, и из горла вырвался хрипящий звук. По-видимому, она пыталась что-то сказать, но была не в силах произнести ни слова. — Цянь-эр, молодой барин пришел навестить тебя. — Хочешь сказать ему что-нибудь? — громко произнесла Цуй-хуань, наклоняясь к ней.

Цянь-эр повела глазами, словно пытаясь отыскать Цзюе-синя или кого-либо другого; кожа на лице больной судорожно натянулась. Она перевела взгляд на фонарь, который держала Цуй-хуань, из глаз ее медленно выкатились две слезы и остались у переносицы. Как, по-вашему, барин, можно еще сделать что-нибудь? Спасите ее! — жалобно умоляла Цуй-хуань, не выдержав и поворачиваясь к Цзюе-синю.

— Это серьезно, барин? — спросила перепуганная Тан-сао.

— Неужели она умрет, Цзюе-синь? — проговорила Шу-хуа. В голосе ее звучало страдание.

Цзюе-синь шагнул к топчану, положил руку на лоб больной и постоял некоторое время.

— Нужно немедленно пригласить хорошего врача, — взволнованно произнес он. Затем отошел от постели и после секундного колебания решительно добавил: — Пойду посоветуюсь с тетей Ван. Остается только это — может быть, ее еще можно спасти.

— С тетей Ван? — Шу-хуа была ошеломлена: она вспомнила, что произошло несколько дней назад в саду и в комнате госпожи Чжоу.

— Разумеется, прежде всего нужно переговорить с тетей, — не задумываясь, ответил Цзюе-синь и обратился к Цуй-хуань: — Неси фонарь. Пойдешь со мной к тете.

Когда Цзюе-синь, Шу-хуа и Цуй-хуань пришли в гуйтан, дверь в комнату госпожи Ван была уже закрыта, но внутри виднелся свет. Пройдя под окном теткиной спальни, они вошли в ее столовую. Шу-хуа осталась, а Цзюе-синь и Цуй-хуань направились в комнату госпожи Ван.