— Разумеется! Разве, по-твоему, я когда-нибудь не сдержала своего слова? — несколько самодовольно ответила Шу-хуа, и никто не возразил ей. Наоборот, все одобрительно смотрели на нее, и она поторопила Цуй-хуань: — Ну, что же ты ждешь? Идти — так сейчас! — Она встала, готовая отправиться.

Но ведь госпожа велела мне быть здесь и прислуживать барину, — неожиданно заколебалась Цуй-хуань и взглянула на Цзюе-синя.

— Ничего, можешь идти куда тебе нужно, — поощрительно кивнул Цзюе-синь и, повернувшись к Шу-хуа, предупредил: — Будь осторожна, Шу-хуа. Неизвестно, какая болезнь; может быть, заразная.

— Знаю, — почти не слушая Цзюе-синя и пропуская его слова мимо ушей, небрежно бросила Шу-хуа и вышла вместе с Цуй-хуань.

Они направились к двери, прошли через гуйтан, затем под окнами Кэ-аня и вышли через небольшую дверь. Перед ними у стены, где росли деревья грецкого ореха и платаны, а на земле повсюду валялись сломанные ветки, была темная, покосившаяся хибарка из двух комнат. Когда девушки подошли к дверям, Цуй-хуань вдруг спросила:

— Вы, наверное, здесь и не бывали, барышня?

— Была раза два-три только очень давно, — улыбнулась Шу-хуа. Вдруг послышались слабые стоны, и улыбка сбежала с ее лица.

Первой переступила порог Цуй-хуань. В комнате никого не было; глазам их предстали только грубо сколоченный стол, скамейки да топчаны; резкая вонь била в нос; на сыром земляном полу можно было поскользнуться. Отсюда Цуй-хуань и вслед за ней Шу-хуа через другую дверь прошли во вторую комнату.

Здесь было еще теснее и еще темнее, чем в первой комнате. Стол, два низких топчана да две скамейки составляли всю обстановку комнаты. На одном из топчанов, что был подальше от входа, лежала Цянь-эр; на скамеечке перед топчаном стояла пустая чашка для лекарства, у изголовья кровати — грязное ведро. Первое, что бросилось в глаза Шу-хуа, когда она вошла в комнату, было худое темное лицо, покоившееся на подушке.

— Цянь-эр, барышня Шу-хуа пришла навестить тебя, — ласково обратилась к больной Цуй-хуань, подходя к кровати.

Больная попыталась что-то сказать, но не смогла произнести ни слова и только застонала. Голова ее медленно повернулась к дверям.

Шу-хуа приблизилась, бросила взгляд на лицо больной и ласково позвала:

— Цянь-эр!

Больная, наконец, нашла взглядом лицо Шу-хуа, слабо пошевелила губами, через силу выдавив улыбку. Но тут же слабая, улыбка превратилась в гримасу боли.

— Барышня… — промолвила она, опираясь рукой о кровать и пытаясь приподняться.

— Не надо вставать, Цянь-эр. Отдыхай как следует, — поспешила жестом остановить ее Шу-хуа и обратилась к Цуй-хуань: — Скажи ей, чтобы не вставала.

Наклонившись, Цуй-хуань что-то сказала больной. Та шевельнулась, приподнялась из последних сил, но тут же руки ее ослабели и, тяжело застонав, она рухнула обратно. Прошло немало времени, пока она открыла глаза и, задыхаясь, проговорила:

— Большое спасибо, барышня.

— Тебе сегодня лучше? — спросила Шу-хуа, которой было искренне жаль девушку.

— Пожалуй, нет… на сердце… очень тяжело… — задыхаясь на каждом слове, с трудом выдавила Цянь-эр, благодарно глядя на Шу-хуа широко раскрытыми глазами; но тут же веки ее опустились. Две мухи ползли по ее лицу, — она не отгоняла их. По краям топчана и по тонкому одеялу грязноватого цвета тоже спокойно ползали мухи. Мухи сидели и на скамейках и на чашке для лекарства. Когда Цянь-эр умолкла в комнате слышалось только жужжание мух.

— Почему так много мух? — брезгливо спросила Шу-хуа, сгоняя движением руки муху, которая пристроилась у нее на рукаве.

— А кому здесь подметать, если Цянь-эр заболела? — вопросом же ответила Цуй-хуань, присев на топчан больной. Затем снова наклонилась к Цянь-эр:

— Не жарко здесь? Тебе даже веера не дали!

— Немного жарко, только я сейчас уже не чувствую, — чуть слышно отвечала больная. Она снова посмотрела на Шу-хуа, потом попросила Цуй-хуань: — Мне чаю хочется. Не знаю — есть в той комнате? Если не трудно, налей мне полчашечки холодненького.

Взгляд Шу-хуа невольно устремился на стол: ни чашки, ни чайника.

Цуй-хуань сердито поднялась:

— Этой Ли хоть бы что! Чайник — и то не могла принести. — Она вышла, вернулась с чашкой чая и поставила ее на скамеечку со словами: — Вот, Цянь-эр, только холодный. Подожди, пока я принесу от своей госпожи горячего, хорошо?

При виде чашки глаза Цянь-эр заблестели, и она поспешно протянула руку.

— Дай скорее, Цуй-хуань, — заволновалась она, — я выпью холодненького — во рту сухо.

— Холодного нельзя, пожалуй, хуже тебе станет, — попыталась отговорить Цуй-хуань.

— Не станет, не станет. У меня внутри все горит — хочу холодного, — хватая ртом воздух и задыхаясь, с трудом говорила Цянь-эр. Глаза ее, в которых, казалось, угасала последняя искорка, при виде чашки с чаем снова разгорелись. — Мне ни чашки чая не дали, — жаловалась она, — никого упросить не могла. Пожалей меня, Цуй-хуань.

— Дай ей, Цуй-хуань, пусть пьет. — У Шу-хуа защемило сердце от жалости; она думала лишь о том, чтобы удовлетворить эту незначительную просьбу больной — до остального ей не было сейчас никакого дела.

Помедлив, Цуй-хуань взяла чашку со скамеечки и поднесла больной. Та приподнялась и трясущейся рукой взяла чай; Цуй-хуань быстро поддержала ее. Держа чашку обеими руками, больная поднесла ее к губам так, как будто в ней был не крепкий, холодный чай, а нектар. Цуй-хуань успела еще сказать:

— Пей поменьше, — но Цянь-эр, нагнув голову, пила жадными, большими глотками, проливая чай на себя; он стекал по подбородку и капал на одеяло. Через несколько секунд в чашке ничего не осталось. Она с облегчением вздохнула, вернула чашку Цуй-хуань и в изнеможении упала на топчан.

— Идите, барышня. Здесь очень грязно, — медленно произнесла Цянь-эр, взглянув благодарным взглядом на Шу-хуа и заметив, что та не сводит глаз с ее лица.

— Ничего, — мягко ответила Шу-хуа и успокоила больную: — Поправляйся, болезнь не серьезная. Через несколько дней будешь здорова.

— Большое спасибо, барышня. Только лекарство что-то не действует. Мне с каждым днем все хуже, наверное, я не выживу, — с отчаянием в голосе сказала Цянь-эр, в глазах ее показались слезы.

На душе у Шу-хуа было тяжело; взглянув на Цуй-хуань, она обнаружила, что и у той глаза покраснели. Она стояла молча, кусая губы, слушая, как Цуй-хуань говорит больной:

— Болезнь-то ерундовая, не может быть, чтобы не вылечили. Выкинь эту ерунду из головы. Сейчас я пришлю тебе веер. Ты когда сегодня пила лекарство?

— Сегодня утром — один раз. Это лекарство я пила всего один раз, — тихо ответила Цянь-эр.

— Значит, сейчас опять нужно пить. А они даже не заварили тебе лекарство, — сказала Цуй-хуань, шаря взглядом по комнате в поисках банки с лекарством. Оказалось, что банка, которую она искала, стоит у ножки скамейки. — Я тебе заварю. Разве ты выздоровеешь, если не будешь пить лекарство? — И Цуй-хуань нагнулась за банкой.

— Если и завтра лучше не будет, нужно пригласить более опытного врача. Я поговорю с Цзюе-синем, — мягко произнесла Шу-хуа, желая вселить надежду в Цянь-эр.

— Хорошо. Вы идите, барышня, я приготовлю ей лекарство, а потом приду поухаживаю за барином, — сказала Цуй-хуань, держа в руках банку.

— Спасибо, барышня. Идите, — с трудом повернула голову больная. — Я вам не прислуживала, а вот вы пришли ко мне. Выздоровею — еще раз вас отблагодарю, — В ее беспомощном взгляде светилась глубокая признательность.

— Отдыхай, отдыхай как следует. Цуй-хуань о тебе позаботится. А что ты ела? — спросила растроганная Шу-хуа.

— Ничего. Тетушка Ли приносила мне кой-чего, но мне ничего не хочется. За день пью только немного чаю. и то потом часто тошнит, — слово за словом выдавливала из себя Цянь-эр, глядя на Шу-хуа.

— Тетя Ван тоже хороша! — возмущенно произнесла Шу-хуа. Затем, уже другим тоном, прибавила: — Ну, ничего. Скажи Цуй-хуань, чего тебе хочется, и я велю купить. Если тебе завтра будет лучше, велю приготовить тебе немного рисового отвара.