— Цзюе-минь! — тихо предупредила брата Цинь, взглядом давая ему понять, что он не должен строго судить Цзюе-синя. Цзюе-минь сдержал гнев, заставил себя улыбнуться сестре и кивнул.

Но Кэ-дин уже подошел к ним вместе с Кэ-анем. Гордо скрестив руки на груди, Кэ-дин сказал:

— Ну, Цзюе-минь, дядя пришел, говори!

— О чем говорить? — прикинулся непонимающим Цзюе-минь.

— Разве только, что ты не насмехался над дядей Кэ-анем?

— Я уже говорил, что ни над кем не насмехаюсь.

В этот момент мимо пробегали Цзюе-ин, Цзюе-цюнь и другие ребятишки. Услышав шум, они окружили спорящих.

Между тем Кэ-дин стоял на своем:

— Ты смеялся над Кэ-анем и утверждал, что он не может быть главой семьи!

— Я вообще не знаю, при чем тут глава семьи, — по-прежнему хладнокровно заявил Цзюе-минь.

— Ты ругал нас за то, что мы хотим продать дом.

— Дом строил дедушка, он был против продажи дома, а я тут ни при чем.

— Не отнекивайся, ты еще упомянул Чжан Би-сю!

— Чжан Би-сю — известный певец. Как же не упомянуть его? — вызывающе отвечал Цзюе-минь.

— Цзюе-минь, я прошу тебя замолчать! — вмешался Цзюе-синь. Лицо выражало страдание, словно ему нанесли горькую обиду. Цзюе-минь не обратил внимания на слова Цзюе-синя. Этим воспользовался Кэ-ань.

— Ты еще говоришь о Чжан Би-сю! Я, мать твою… — Кэ-ань вдруг почернел от ярости и разразился потоком брани. Не помня себя, он замахнулся и дал Цзюе-миню пощечину. Вокруг заволновались. Некоторые сочувствовали Цзюе-миню, другие испугались гнева Кэ-аня, кое-кто втайне радовался.

«Все кончено!» — в ужасе подумал Цзюе-синь. Словно черная туча покрыла лицо Цзюе-миня. Только глаза сверкали. Он спокойно, но с силой сжал иссохшую руку Кэ-аня и сказал:

— Выбирайте слова, дядя, мама в комнате. Посмотрим, что вы ей сделаете. — В его словах слышались достоинство и гнев.

В хилом теле Кэ-аня совсем не было сил. Опиум, придававший ему бодрость, перестал действовать. Энергичный отпор Цзюе-миня показался ему громом среди ясного неба. Кэ-ань, поняв, что в минуту ярости наговорил бог знает чего и дал Цзюе-миню козырь в руки, начал заикаться и не смог ничего ответить.

— Теперь другие времена, дядюшка, придется поменьше драться, да и не мешает сначала разобраться, в чем дело, а потом пускать в ход руки. Так можно невзначай и поплатиться, — сказал насмешливо Цзюе-минь, с презрением отпуская руку Кэ-аня.

— Ты вздумал поучать меня! С каких это пор дядя не может поколотить племянника? — продолжал ругаться весь красный Кэ-ань. Он продолжал браниться, но руки поднять не решался и умерил свой пыл.

— Я не слышал, что дядя имеет право обзывать племянника последними словами да поминать его мать, — холодно отпарировал Цзюе-минь.

— Ты еще будешь со мной препираться? Нахальный сопляк! — Кэ-ань не удержался, затопал ногами и вновь начал площадно ругаться.

— Дядя, Цзюе-минь молод и многого не понимает, не сердитесь, не ставьте себя на одну доску с ним, пожалуйста идите к себе, а я поговорю с братом, — униженно молил перепуганный Цзюе-синь, стараясь остановить Кэ-аня. Он боялся одного, как бы скандал не разросся, он жаждал тишины и покоя, он до сих пор еще верил в возможность мирного разрешения спора.

Услышав примирительный тон Цзюе-синя, Кэ-ань вновь разошелся:

— Нет. Я еще заставлю его поклониться мне в ноги в зале предков и попросить прощения. Сукин сын! Чтоб тебе…

— Видите, вы опять бранитесь, дядя! Кто же в конце концов из нас… — Цзюе-минь не докончил, его остановил умоляющий, но настойчивый голос брата:

— Цзюе-минь! Опять?

Поведение брата выводило Цзюе-миня из себя еще больше, чем слова Кэ-аня. Он не в состоянии был дольше сдерживаться и, сердито оттолкнув Цзюе-синя, закричал:

— И ты еще меня уговариваешь! Ни на грош собственного достоинства! Ты позволил, чтобы из тебя козла отпущения сделали, мать и отца позоришь и еще мне указываешь!

Цзюе-синь закрыл лицо руками, опустил голову и отступил на несколько шагов. Слова брата больно ранили его. Он получил заслуженную кару. Жгучий стыд и раскаяние мучили Цзюе-синя, сдавливали голову, тело, душу. Его прежние убеждения исчезли. Он не мог возразить Цзюе-миню, только сейчас он понял, как много правды было в словах брата. Он действительно вел себя позорно. Собственно говоря, сейчас ему следовало бы уйти, но он даже в этот момент заботился о Цзюе-мине. Он хотел знать, чем кончится схватка и продолжал стоять возле брата. Цинь считала, что Цзюе-минь слишком резок; она знала, как его слова отзовутся в душе Цзюе-синя. Ей было немного жаль Цзюе-синя; подойдя к нему, она шепнула несколько успокоительных слов. Отповедь Цзюе-миня брату и его гнев произвели на всех присутствующих глубокое впечатление. Кэ-ань и Кэ-дин явно отступили. И, конечно, Цзюе-минь не захотел упустить такой случай.

— Дядя Кэ-ань, одна моя мать в доме, другая в могиле, мой отец был вашим старшим братом, ничем не провинился перед вами. За что же вы теперь поносите его сына? Вы только что говорили об извинениях — так вот вам и придётся сегодня на коленях молить о прощении перед духом моего отца. Я заставлю вас попросить извинения и у моей матери. — Оттеснив Цзюе-синя, Цзюе-минь с решительным выражением лица, схватив своей сильной рукой Кэ-аня за плечо, словно провинившемуся мальчишке, бросал эти безжалостные слова ему в лицо.

Такой оборот дела для всех оказался неожиданным. Никто не мог знать, как накипело на душе у Цзюе-миня. Его тяжелые, как камни, слова несколько напугали всех. Кэ-ань словно получил внезапный удар; опиум почти перестал действовать, и он, стоя лицом к лицу с Цзюе-минем, не знал, что предпринять. Об извинениях уже не было речи, но он пытался еще оправдываться:

— Я не оскорбил твою мать.

— Не оскорбили? Трижды вы сделали это, а теперь отнекиваетесь. Все слышали. Ну как, пойдете извиняться? — усмехнулся Цзюе-минь. Он понимал, что подрезал крылья Кэ-аню. Однако ему хотелось до конца перед всеми унизить дядю, чтобы этот самодовольный глава семьи не решился больше никого терроризировать.

— Ну и сказал. А что ты мне сделаешь, мать твою… — расходился Кэ-ань и не мог удержаться от ругательств.

— Если вы скажете еще хоть одно слово о моей матери, я надаю вам пощечин, дядя! Я заставлю вас извиниться перед мамой. И посмотрю, как это вы увильнете при всех; — наступал Цзюе-минь на своего противника.

Вокруг было тихо, никто не решался вмешиваться. Госпожа Ван и Чэнь итай тоже стояли в толпе; обе они не произнесли ни слова.

— Ни за что не пойду! — сопротивлялся Кэ-ань.

Но Цзюе-минь не отступал:

— Придется пойти! Вы же первый заговорили об извинениях. Так вот — когда вы извинитесь перед моими родителями, тогда и я извинюсь.

— Отпусти руку! — Кэ-ань сделал вид, что хочет зевнуть, а сам в это время собирался с силами. Но тут же добавил устало: — Мне пора идти.

— Уже уходите, дядя? Ведь Кэ-дин звал вас рассчитаться со мной, — издевался Цзюе-минь.

— Мне с тобой мало радости рассчитываться, рассчитаюсь с твоим старшим братом! — вмешался Кэ-дин.

— Не выйдет, старший брат тут ни при чем, не думайте, что если Цзюе-синь слаб, так вам удастся обидеть его, придет время, и он заговорит по-другому. — Цзюе-минь, не церемонясь, грозил старшему поколению. — Не надейтесь, дядюшки, что я испугаюсь вас, в нашей семье теперь никто никем не командует — нет таких прав!

Цзюе-минь заметил, что Кэ-ань то бледнеет, то краснеет, вид у него был жалкий, лицо напоминало маску комика в старом театре. Кэ-ань смотрел в землю, он не мог выдержать сверкающего взгляда племянника и как-то весь обмяк. Цзюе-минь с отвращением поглядел на Кэ-аня, усмехнулся и продолжал едко:

— Вас проняло, однако, вон как переполошились. А ведь, по правде говоря, и у меня нет времени на ваши извинения. — Он, наконец, отпустил руку Кэ-аня, но, увидев, что тот сдвинулся с места и выпятил грудь, поспешил вновь захватить инициативу: — Вы своего не добьетесь! Думаете, я не знаю ваших планов? Да я вас насквозь вижу, ваши грязные делишки со служанками мне хорошо известны. С проститутками знаетесь, с артистами путаетесь, опиум курите. Скажете, не так? И у вас еще хватает наглости передо мной тут благородных люден разыгрывать? Почему Шу-чжэнь в колодец бросилась? А вы, ее отец, что сделали? Не попытались спасти ее, а убежали в свой притон. В жизни своей не видел таких бессердечных людей! Об этикете и церемониях толкуете, других в непочтительности обвиняете. Вот вы-то и есть отступник от этикета! Вы деда со света сжили, дядю Кэ-мина замучили. Когда он болел, вы приставали к нему с продажей дома, утверждали, что он один хочет все заграбастать. Это все вы сделали. Теперь вы только и думаете, как разделаться с дедовским домом. А вы помните, что сказано в его завещании? О приличиях говорите, а сами по дедушке не то что три года, и год траура не проносили, а уже взяли себе в дом служанку и прижили с ней ребенка. Скажите, вы сделали в жизни что-нибудь хорошее, человеческое? Что вы оставили нам в наследство? Каждый из вас мнит себя главой семьи! Никогда еще глава семьи Гао не ронял себя так! Чему вы нас научите? — Развратничать с проститутками, заводить наложниц, развращать служанок, соблазнять нянек? Или вы покажете нам, как ловко можно продать землю, имущество и дом? Жаль, что у нас только этот дом. Ладно, хватит и этого! Я знаю, что дом все равно не удержать. Что ж — продавайте! Дома не будет — и семьи не будет, все разойдутся по своим дорогам. Главенствуйте тогда над своими семьями! Что касается общего имущества, которое еще осталось, так можете им подавиться. Жить за счет отцов не очень славное занятие: в один прекрасный день ничего не останется. Я не пойду по вашим стопам и буду жить своим трудом. Знать не хочу никакого главы семьи! Я знаю только себя и только себе буду подчиняться!