Он распахнул портьеры — и действительно, кроме Цзюе-синя, там находились Цинь, Юнь и Шу-хуа. Шу-хуа что-то говорила, но, заметив краешком глаза Цзюе-миня, прервала свой рассказ и повернулась к брату:

— А, Цзюе-минь. Ты где это сегодня пропадал? Даже не пришел поужинать с гостями.

— Я задержался по делу. Думал, что успею вернуться, — нарочито спокойным голосом ответил Цзюе-минь.

— Небось опять редакционные дела? — непринужденно улыбнулась Шу-хуа. — Я вижу, тебе и дня не хватает? Мне просто неловко, когда я сравниваю тебя с собой.

От первого вопроса сестры Цзюе-минь слегка изменился в лице, но никто, кроме Цинь, не заметил этого, а Цзюе-минь тут же спрятал беспокойство под напускной улыбкой.

— А как идут твои уроки, Шу-хуа? — ответил он вопросом на вопрос сестры.

— Сегодня гости, и мы с тетей Шэнь долго гуляли в саду. Думаешь, у меня было время взяться за книги? Пусть сегодня будет отпуск, — смеясь, отвечала Шу-хуа.

— Ты все такой же неисправимый лодырь, — шутливо упрекнул ее Цзюе-минь. — Будь я твоим учителем, я бы всыпал тебе палок!

— Исправиться нужно. Разве нельзя исправиться, если только решиться? Поступлю в колледж — стану другой. Вот увидите, я тогда буду самой старательной, — с напускной серьезностью рассуждала Шу-хуа, но первая не выдержала и при последних словах расхохоталась.

Словно не слыша, Цзюе-минь отвернулся лицом к стене и, не обращая внимания на сестру, начал тихо декламировать:

— «Завтра, завтра, не сегодня, подожду еще лишь день…»

— Хватит, не разыгрывай, — громко и несколько самонадеянно перебила его Шу-хуа. — Я знаю, что там дальше: «Так вся жизнь проходит в «завтра», а сегодня — делать лень». Только, если я сказала, что сделаю, — обязательно сделаю, когда придет время. Вот увидите. К тому же.

дом, очевидно, будут продавать, и если я не порезвлюсь еще несколько дней в саду, то потом поздно будет жалеть.

— Продавать? От кого ты слышала? — забеспокоился Цзюе-минь.

Вместо Шу-хуа ему ответил Цзюе-синь:

— Дядя Кэ-ань и дядя Кэ-дин говорили об этом с дядей Кэ-мином. Правда, он не согласен, но говорят, — с горечью добавил Цзюе-синь, — что они теперь ищут повод к ссоре. Они утверждают, что прошлый раздел не был доведен до конца, что дядя Кэ-мин якобы действовал в своих интересах.

— Конечно, им ни к чему этот дом, если у них квартиры есть, — возмутился Цзюе-минь. — Как ни говори, а дело не иначе, как в деньгах. Что ж, пусть, продают — ведь в свое время этот дом был куплен за несколько грошей, принесших нам несчастье…

— Нет, тут речь не о нескольких грошах. Каждая семья получит как минимум больше десяти тысяч. Только что пользы от этих денег? Ведь этот дом — детище нашего деда. Старик всю жизнь трудился, чтобы мы все жили в счастье и довольстве, а они даже не могут сохранить дома, который он спланировал и построил. Это же, вопиющая несправедливость. — На лбу у Цзюе-синя от волнения легли глубокие складки. Этот дом вызывал у него так много горьких воспоминаний, а он все же любил его больше, чем кто-либо из находившихся сейчас в комнате.

Снаружи тихонько позвали: «Цзюе-синь!» — Но они не слышали. Неожиданно раздвинулись занавеси и вошла госпожа Шэнь: бледная, губы посинели, в руке — инкрустированный серебром чубук. Видя, что все ее приветствуют, она через силу улыбнулась и сказала тихим, извиняющимся голосом:

— Мне нечего делать, а дома одной невыносимо тоскливо. Вот я и пришла поболтать с вами.

— Садитесь, тетя. Вы ведь сегодня тоже устали, и вам неплохо бы отдохнуть, — сочувственно улыбнулся Цзюе-синь.

Госпожа Шэнь медленно опустилась на стул; все ее движения были какими-то вялыми. Отсутствующим взглядом посмотрев на Цзюе-синя, она, с трудом подбирая слова, ответила:

— На сердце у меня тяжело. Закрываю глаза и вижу Шу-чжэнь. Подумать только, как я виновата перед ней! Ведь она у меня единственная дочь была. А для дяди твоего я — ничто. — При этих словах из глаз ее побежали слезы.

— Все дело в том, тетя, что вам нужно немного забыться. Убиваться бесполезно — только испортите себе здоровье. Шу-чжэнь об этом теперь уж все равно знать не будет, — мягко, но с легкой иронией уговаривала тетку Цинь. Правда, убитое выражение на изможденном лице тетки расстроило и саму Цинь, но она все же не удержалась, чтобы не подумать с горечью: «Что же ты не была такой раньше?»

— Я ценю твое внимание, Цинь, но тебе не понять того, что я никак не могу забыться. Сама не знаю, почему я раньше так обращалась с Шу-чжэнь. Скажи-ка мне честно: есть ли такие матери, как я? Почему я совсем не думала об этом прежде? — Угрызения совести еще больше обезобразили ее бескровное лицо, и только полные слез маленькие глаза казались прекрасными из-за глубокого раздумья и чистой нежности, светившихся в них. Горе одинокой матери всегда вызывает самую искреннюю симпатию, и госпожа Шэнь могла больше не бояться ни брезгливого отвращения, ни холодного равнодушия, которыми ее обычно здесь встречали. Она почувствовала это и потому пришла к ним забыться в беседе. — Я уже написала брату, — продолжала она. — Собираюсь пожить у него некоторое время, может быть, настроение немного улучшится.

— Сейчас дорога на восток не очень спокойная, пожалуй, очень много неудобств будет, — заботливо сказал Цзюе-синь, у которого это известие, несмотря на всю его неожиданность, вызвало еще большее сочувствие к тетке.

— А мне все равно, — апатично отозвалась та. — К тому же я долго не выдержу, — нахмурилась она. — Не смогу забыть мою Чжэнь-эр, если останусь здесь. А тут еще Кэ-ань и Кэ-дин шумят, что нужно продать дом. Если, не дай бог, это случится и мне придется уехать отсюда вдвоем с Кэ-дином, вряд ли у меня жизнь хорошая будет. Я уж думала-думала — вижу, что лучше мне на время расстаться с этим местом.

И это была правда — просто не верилось, что это могла сказать госпожа Шэнь: так изменила эту глупую, недалекую, но честную женщину беда, неожиданно обрушившаяся на нее. Весь ее облик носил следы тяжких страданий. Она беспомощно раскрыла этой молодежи свою душу; ее бесхитростные чувства тронули их, пробудив в них чувство симпатии и жалости. Во взглядах их были прощение и сочувствие. Каждому хотелось хоть что-нибудь сказать ей, но никому не удалось сделать этого, так как в комнате, распахнув занавеси, неожиданно появился радостный и приглаженный Цзюе-ин.

— Цзюе-синь, папа велел мне вместе с тобой отправиться в переулок Чжу-шисян навестить дядю Кэ-аня, — обратился он к старшему брату, успев обежать своим быстрым взглядом всю комнату и остановив его на Юнь. Та отвернулась.

— Дядю Кэ-аня? А что случилось? — встревоженно спросил Цзюе-синь.

— Говорят, дядя заболел, и папа велел нам проведать его. Я уж заодно погляжу, какая у него квартира! — захихикал Цзюе-ин и скорчил гримасу Шу-хуа, — Цинь-гуй и Янь-сун ждут нас на улице.

— Какие еще Цинь-гуй и Янь-сун? — поморщилась Шу-хуа, не переносившая уличного жаргона младшего брата.

— Цинь-гуй да Янь-сун — вот и получается Цинь-сун, Немного переиначил, а ты уже не понимаешь? — ликовал Цзюе-ин.

— Фи! Кто поймет твой жаргон!

Пока Цзюе-ин разговаривал с Цзюе-синем и Шу-хуа, Цзюе-минь тихо сообщил Цинь важную новость:

— Сегодня получено срочное письмо из Чуньцина. Местные власти направили телеграмму в наш город; очень заинтересовались нашей редакцией. Юбилейный номер там запрещен. Нам велят быть осторожнее. Поэтому мы сегодня после обеда прятали кое-что.

Цинь изменилась в лице и, боясь, чтобы это не заметили, поспешно опустила голову.

— Все спрятали? — шепотом спросила она. — Я не знала, а то бы я пришла помочь.

— Все. Унесли все, хоть сколько-нибудь важное. Осталось только немного обычных книг да старых газет. Хорошо, что весь юбилейный тираж раздарили и распродали, — успокоил ее Цзюе-минь.

— Это хорошо, — обрадовалась Цинь. — Много вас было? Вы быстро управились?

— Шесть человек. Я кое-что принес домой, — спокойно сообщил Цзюе-минь.