И в самом деле: крапнуло, крапнуло — и хлестануло.

Несущие гроб пошли скорей, чуть не побежали, но опомнились, остановились — «Табуретки, табуретки давайте!» Поставили гроб на табуретки, сильные струи дождя обливали покойницу, омывали её маленькое сморщенное лицо с выступающим подбородком — и все, как зачарованные, смотрели на это.

«Да что ж вы!,.» — Нина накрыла лицо белым кружевным полотном.

Подъехал задом катафалк, гроб поместили в нём — а тут и дождь кончился. Всё вокруг засверкало, как новое.

Хоть опять вынимай и неси, — сказал Маракурин. — По такой-то погоде — милое дело!

Но родственники и близкие уже рассаживались в катафалке, в автобусе, многим же соседским старухам не досталось места, и они, обиженные, побрели по домам, чтобы опять собраться на поминках. Им очень хотелось посмотреть, как всё будет на кладбище, поэтому они и обиделись.

У меня-то больше людей наберётся, и автобусов Васька с атыпы (АТП, автотранспортное предприятие) хоть десять пригонит. У меня такого не будет! — говорила одна старуха.

Разь можно! — соглашалась другая. — Это Коська-алкагольник не постарался. Пропащий.

Похоронить путём не умеют, — поддакивала третья старуха, тоскуя о том, что сын её тоже пьяница и ей самой, возможно, через год-два не миновать такого позора…

На кладбище быстро, почти без слов попрощались, закрыли гроб крышкой, заколотили, опустили в могилу, штатные могильщики бросили по несколько лопат, оправдывая свою должность, а потом предложили мужикам размяться, мужики согласились охотно, работали и поглядывали на водку и стаканы, которые Нина доставала из большой сумки.

Лёгкая земля, — сказал стоящий рядом с Неделиным Маракурин. — Сыпучая, сухой пескозём. А тёщу я, помнишь, в том угле хоронил? Там земля тяжелая, глина. А это лёгкая земля, тут одно удовольствие хоронить.

Закончили, стали в круг, чтобы выпить над могилой. Дали стакан и Неделину.

Вот он для чего тут, — сказал. Лена. — Не водка, он и не явился бы к родной матери.

Выпить кто не любит! — пошутил Маракурин.

Лена, потом, потом, — сказала Нина.

Да мне что. Пусть хоть зальётся.

На похоронах грех не выпить, — защищая Неделина, по-мужски сказал Леонид.

Но Неделин отдал свой стакан кому-то.

Как же, Костя? За маму? — сказала Нина.

После.

Ну и это правильно. Успеем.

Выдргочивается, скотина, — печально сказала Лена.

Побрели к автобусу, ехать домой, на поминки.

Неделин задержался у могилы, у чёрного холмика, на котором были яркие бумажные венки и поставлен был памятник — остроконечная железная пирамидка, крашенная серебром, го звездой наверху. Большинство памятников были такими. И у матери Неделина, он вспомнил, был такой же памятник.

И он, похоронив сейчас эту чужую старуху, только теперь понял, что он ведь недавно похоронил свою мать, он понял её смерть, осознал наконец, что он сирота и никто никогда его не будет так любить, никому он так не будет нужен, как матери. Неделин вспоминал её лицо и не мог вспомнить. Нет, он помнит, помнит, это он в такую минуту не может вспомнить, когда всё заслоняет лицо старухи, он, конечно, вспомнит, стоит лишь сосредоточиться. Неделин закрыл глаза — и увидел лицо матери. Ярко, словно освещённое близким светом. Глаза в глаза. Страшно стало. Он повалился на могилу, заплакал, плечи тряслись.

На поминках Неделин всё смотрел на мальчишек, сыновей Лены (и Фуфачёва), как они с удовольствием едят сладкую кутью большими ложками. Они чуждались его взгляда. Лена сказала:

Всё кобенишься, скот?

Лена. Ле-на, — предупредительно сказала Нина.

А чего он кобенится? Или тут не знает никто, что он алкоголик? Чего он не пьёт-то, скотина такая?

Он выпил! — сказал Маракурин. — Я с ним рядом это самое. Мы вместе. Ноздря р. ноздрю.

— Я не пью, — сказал Неделин.

Вот врать! — весело крикнул Маракурин.

Врёт, точно, — сказала Лена. — Вся порода их — вральная.

Это как же понимать? — тихо ожесточилась Нина, устав быть обо всём внимательной.

— А так! Радуйтесь теперь, вы тут полные хозяева! Весь дом ваш теперь. Пусть теперь тут братик Костя с бабой алкашкой поселится. Детей-алкашат заведут, А мы чё ж! — Она встала и резко обняла сыновей так, что они стукнулись головами, младший заплакал и получил тут же тычка в затылок. — Мы чё ж! Мы и в чужих людях поживём, и в общежитии поживём! С тараканами! У нас отца-то нету! Он еcть — а нет его!

А ты бы хотела здесь жить? — со смыслом спросила Нина.

Зачем? Здесь ты будешь жить. Тебе с Леонидом мало собственного дома, давай и материн. Спасибо, мама, что померла.

Да ты… Леонид!

Маракурин постучал вилкой о край тарелки.

Поскольку это самое, — рассудил он, — то жить здесь Константину. Но у него тоже жильё его бабы. Поэтому это самое. Продать дом.

Этого они и хотят! — сказала Лена. — Людям жить негде, а они продать хотят.

Купи — тебе продам, — сказала Нина.

Между прочим, — вразумительно, негромко сказала Лена, — с твоим сучьим братом я не в разводе ещё. Я тут тоже права имею.

Леонид, ты смотри! — пригласила мужа Нина. — Ты смотри!

Но Леонид мрачно смотрел на скатерть, разводя пальцем пятно на ней.

— Тихо! — сказал Неделин, быстро в уме решивший, как поступил бы Фуфачёв в этой ситуации. — Дом мамин. Значит, теперь мой и сестры. Так?

И Мишкин ещё, — сказала Нина.

— У Мишки дом казённый ещё на пять лет! — засмеялся Маракурин. — Если не это самое. Досрочно освободят.

Так вот, — сказал Неделин. — Я ушёл оттуда. От этой женщины. Я буду жить здесь. С женой и детьми.

Нужен ты, — обронила Лена. Нина же с лёгкостью обрадовалась:

Правда, Костя? Ну и живите вы, Господи! Мамы нет, она бы-то прямо засчастливилась вся!

И заплакала.

— Костя! — сказал Леонид. — Ты человек!