– Извини, я хотела сказать – тридцать лет назад, конечно! – усмехаюсь я, а потом добавляю себе под нос: – Или десять?

Платиновый Блондин указывает на что-то в стороне от шумной толпы туристов, ожидающей катер на пристани, рука его направлена в открытое море, где покачиваются на волнах деревянные парусные лодки, раскрашенные в яркие цвета – красный, синий и зеленый. Мама улыбается и пожимает его руку. Я отворачиваюсь и смотрю на берег – и дальше, за линию магазинчиков на набережной. Я пытаюсь понять назначение темно-красного здания, которое разительно отличается от своих кремовых соседей. Мне с трудом удается различить слово «farmacia»[23]. Надо не забыть купить таблетки от морской болезни на обратную дорогу.

Когда я снова оборачиваюсь к маме, Платиновый Блондин уже куда-то делся.

– Отель «Луна»! – голос старается перекричать одуряющий гомон толпы.

– Это мы! – радостно взвизгивает мама, шаря глазами по сторонам и пытаясь высмотреть зовущего в мешанине чемоданов и локтей.

– Мы никогда не найдем его в этой давке, – отчаиваюсь я и подпрыгиваю на месте, чтобы лучше оглядеться.

На такси до нашего отеля не добраться, а о том, чтобы самим тащить чемоданы по бесконечным тупичкам, мощенным булыжником, даже подумать страшно. Вдруг экскурсанты и отдыхающие расходятся в стороны, и к нам выходит человек в капитанской фуражке, на которой золотым кантом выложено название отеля – «Луна». На нем темно-синий блейзер, и он точь-в-точь похож на Томми Кертиса, когда тот переодевается в плейбоя – хозяина яхты – из фильма «В джазе только девушки». Пока мы таращимся на него, он бесстрастно конфискует у нас чемоданы и спрашивает:

– Вы – мать с ребенком?

– Да, – расцветаю я, обрадованная, что он заметил разницу в возрасте и при этом искренне надеясь, что он понимает: младшая – это я.

Вычеркивая что-то из списка, он провожает нас к фуникулеру и обещает встретить в отеле «через полчасика».

Мы как в тумане проталкиваемся сквозь толпу, мимо забитых товаром лавочек с футболками, мимо такси – белые «фиаты-мореа», которые так похожи на корабли, что кажется – стоит заехать на них в море, как у них откуда ни возьмись вырастет винт. У кассы фуникулера мы платим 2400 лир (около 80 пенсов) и забираемся в поскрипывающую и покачивающуюся кабину. Пока дверь не успела закрыться, туда же набивается группа японских туристов, и они начинают оживленно беседовать. Неожиданно одна туристка начинает резко и гнусаво смеяться.

Мама взвизгивает:

– Прямо как ослик! – И в точности имитирует ее смех.

Я сохраняю каменное выражение лица все восемь минут поездки, а когда кабина пустеет, поворачиваюсь к ней и говорю:

– Два момента. Во-первых: если ты не говоришь по-японски, это еще не значит, что они не говорят по-английски. И во-вторых: даже если они и не говорят по-английски, они не глухие. Если ты их передразниваешь, они это услышат.

Мама поражена, она в ужасе закрывает рот руками.

– Я не хотела нагрубить, – расстраивается она.

– Я знаю, но представь, как бы ты себя почувствовала, если бы услышала, как кто-то говорит «Смотрите, старушка – а одета, как молодка!».

У нее такой ошарашенный вид, будто я ее ударила.

Мы спускаемся по лестнице, молча, красные от угрызений совести.

Понятия не имею, откуда берутся эти ехидные замечания. Но стоит мне побыть с ней какое-то время вместе – и меня уже распирает от злобы, а язык никак не удержать за зубами. Я думала, это пройдет, если нам общаться пореже, что было не сложно, когда я работала переводчиком за границей, но за последние два года мне пришлось придумывать кучу нелепых отговорок. Мне очень жаль, но каждый раз, когда мне кажется, что на этот раз будет иначе, и я заставляю себя навестить ее, все опять идет по-прежнему.

Постепенно к маме возвращается уверенность в себе, и вот она, обуреваемая воспоминаниями, уже с интересом смотрит по сторонам и то и дело восклицает:

– В мое время все было по-другому!

Или:

– Ты только посмотри, как она одета!

Меня же завораживают смешные тележки с багажом, которые снуют туда-сюда, то и дело сигналя. Четыре колеса, металлическая платформа и водитель – но мама утверждает, что они совершенно необходимы.

– Смотри, на машине по таким узким улочкам не проедешь, – объясняет она, – а туристы не смогут ездить и по главным улицам, потому что на острове нет услуг по аренде машин.

– Похоже на игрушечный город, – смеюсь я, когда мимо проезжает очередная вагонетка и нам приходится вжаться в стену, чтобы дать ей дорогу.

– Виа Эмануэле! Она нам и нужна! – восклицает мама и спешит вперед по суматошной улице, набитой бутиками.

Она – в своей стихии, а мне кажется, что бутики «Феррагамо» и «Картье» презрительно надо мной насмехаются, чтобы я не забыла, что мне не место среди их высокого стиля. Из-за наплыва покупателей мне приходится замедлить шаг, так что не остается ничего иного, кроме как пялиться на витрины. Некоторые из моделей могли родиться только от любовного союза Мег Меттьюс с Евротрешем, но ювелирные лавки – это чистый декаданс: смехотворно броские драгоценности для тех, кто долгое время подчинялся всем законам тонкого вкуса, пока скулы не свело, и теперь, утратив всякую связь с реальным миром, ищет чего-нибудь чудовищного и эпатажного.

– И кто только такое наденет! – ворчу я, разглядывая брошь в виде кита из жемчужин размером с морской буй, украшенных бриллиантами.

Смешно представить, сколько такая штука может стоить (уж, черт побери, побольше, чем мои пять тысяч фунтов наследства, это точно), не говоря уже о том, сколько существует способов куда лучшим образом потратить эти деньги.

– Посмотри, какая прелестная фотография, – это София Лорен в пятидесятых! – восхищенно ахает мама, заглядывая в витрину обувного магазина.

Мне хочется ей напомнить, что по правилам произносится «Лоран», как Лоран Бакалл, а не «Лорен», но я решаю воздерживаться от критики.

– Почти пришли, – жизнерадостно восклицает мама и прибавляет шагу, так что мы очень скоро оставляем позади пьянящий коктейль из «Гуччи Раш» и «Кензо Джангл» и быстрым шагом направляемся по мощенной булыжником улочке, сквозь ароматы пекущегося печенья.

В конце улочки нам попадается небольшая рощица вертушек с открытками и лоток, где продают свежевыжатый сок. А между ними – вывеска «Отель „Луна“», выписанная от руки на синих керамических плитках. Мы совершаем вираж вокруг группы немецких туристов и проходим в низенькую калитку. Закрывая ее за собой, с облегчением вздыхаем – нас охватывает чувство, будто мы наконец спаслись от мародерствующих толп. Земля вдоль пустынной дорожки потрескалась от безжалостного солнца, но чем ближе мы подходим к отелю, тем живее и разнообразнее окружающая растительность.

– Что это? – спрашиваю я, указывая на череду высоких арок песочно-желтого цвета, которые образуют большой внутренний двор слева от нас.

– Чертоза ди Сан Джакомо. Когда-то это был монастырь. Он не является частью отеля, но его близость, по-моему, придает отелю спокойствие и умиротворение, – задумчиво говорит мама и со счастливой улыбкой на губах вдыхает ароматный воздух.

Про себя я не могу не согласиться, что «Луна» – райский уголок. «Между небом и землей, на самом краю утеса…» – тихо шепчу я, когда отель постепенно появляется перед глазами, – Клео читала мне эти слова с какой-то веб-странички.

Нам бы направиться к стойке администратора, но ноги сами выносят нас на залитую ярким солнцем террасу. Выцветшие от дождя и солнца плетеные стулья накрыты кобальтово-синими подушками.

Мама берет меня за руку, – так, рука об руку, мы и проходим на террасу. Я пережидаю несколько секунд, а потом высвобождаю руку под тем предлогом, что хочу достать фотоаппарат и сфотографировать скалы Фаральони, которые так заворожили Клео.

Мы разглядываем внушительные груды обветренного известняка, показывается лодка и легко проскальзывает между ними, обводя их основания белой пенной полосой.