– Можно было бы изменить здесь отделку… – рассуждаю я, оглядывая нашу яркую и очаровательно разношерстную квартиру.

Вот чего у нас никогда не будет слишком много, так это подушек. Особенно из косматой овчины и из искусственного меха. А последняя роскошь, которую мы себе позволили – это пара пуховых одеял специально для того, чтобы уютно заворачиваться в них, когда смотрим допоздна фильмы. Нам пригодился бы сундук, чтобы их туда складывать. И может, пару подносов побольше, чтобы на них уместились все более изобретательно-дерзкие обеды Клео.

– И наверное, надо купить пару новых подставок под горячее, – говорю я, глядя на кофейный столик, который Марлон, брат Клео, сделал из двери, найденной на свалке.

– И тогда у нас все равно останется еще четыре тысячи девятьсот восемьдесят восемь фунтов. Тебе надо мыслить масштабнее, – советует Клео.

– Шампанское! – радостно кричу я.

– Слушай, ты до каких чертиков напиться хочешь? – ахает Клео.

– Да нет, я купила шампанское, чтобы отметить, – говорю я и несусь на кухню.

Это шипучка из соседнего магазинчика, на вкус похожая на шерри, который пропустили через старый автомат для газированной воды.

Потянувшись за штопором, вдруг ловлю в окне свое отражение – нечто растрепанно-неряшливое.

– Новый гардероб? – предлагаю я.

– По-моему, у тебя есть уже все виды пижам, известные человечеству.

– То есть?

– Ким, ты никогда из дома не выходишь – я и не помню уже, когда в последний раз видела тебя одетой.

– Ты и сама не ходишь дальше «Фотофиниша», – надуваюсь я.

Когда Клео решила переехать в Кардифф и основать приют для эмоционально неполноценных имени Клео Бьюкенен, она попросила перевести ее из шеффилдской лаборатории срочной проявки и печати, где работала с тех пор, как окончила колледж, поближе к новому месту жительства, но свободной позиции того же уровня у них на тот момент не было. И, несмотря на то что ей пришлось принять более низкую должность, она согласилась. Как бы там ни было, похоже, отдельные жемчужины летней коллекции Калико – не лучший способ отплатить Клео за ее доброту.

– Вот уж чего мне точно не нужно, так это чтобы твоя мама взялась разрабатывать мне стиль. Все, кого она одевает, выглядят так, будто на свадьбу собираются или сейчас новости по телевизору читать будут. Меня не остепенить!

– Верно. Но я ведь опять могу отправиться путешествовать. Мне бы понадобилось минимум четыре новых деловых костюма, если бы я согласилась на ту работу в Париже.

Это звучит круче, чем следовало бы на самом деле. Да и вообще, что было – то прошло. Я слишком долго колебалась, и в результате контракт подписали с кем-то другим, так что Клео попадает в точку:

– Тебе за последние полгода предложили три классные работы на континенте, и ты отвергла их все, так что можешь и дальше сидеть в подвальной квартирке в Кардиффе и переводить на немецкий компьютерные игры.

Она права. Изначально именно для того, чтобы вращаться в высшем обществе, я и выучила столько языков, и дались они мне легко, потому что я знала, к чему иду. Так классно было чувствовать, что я действительно что-то умею, – я и вправду ощутила себя гражданином мира. Но после моей последней и чудовищно неудачной поездки в Швецию я поклялась, что «больше никогда и ни за что». Это было два года назад, и теперь я предпочитаю сидеть дома. Я даже перестала тосковать по приключениям. Ну да, сейчас я веду не слишком шикарную жизнь, но, по крайней мере, не приходится пялиться на волосатые уши международных делегатов, задыхаться от гнусных одеколонов, которыми поливают себя модные дизайнеры, и вздыхать от того, что это не меня сейчас держит за руку эта горячая латиноамериканская знаменитость, а ту прилипалу журналистку из «Гламура». Нет, ну подумать только: ты тут играешь жизненно важную роль – помогаешь этим людям общаться друг с другом, – а они даже не замечают твоего присутствия.

К тому, что тебя игнорируют, привыкаешь, конечно. К счастью, у меня была неплохая практика – бесконечные обеды, на которых мама представляла меня очередному воздыхателю. Каждый раз уже после первых минут знакомства я становилась лишней. Терпеть не могла их неуклюжие попытки со мной сюсюкать. И тогда я постигла искусство выпадать из разговора – вы бы и не заметили моего присутствия. Я сидела за столом и представляла, что мне платят за то, чтобы я не реагировала, – я вычитала у себя деньги за каждое саркастическое замечание или за несдержанную попытку защитить отца, который ушел, когда мне было девять. Ну так вот, а теперь, когда я перевожу, я не проявляю никаких эмоций, даже если тот, за кого я говорю, шутит или кипит от злости. Как говорил мне учитель, не надо отыгрывать то, что ты говоришь, просто повторяй, будто ты живая бегущая строка.

– Подумай только, как здорово мы сможем отдохнуть на эти деньги!

– Ким, ты уже два года не была за границей. Наша кошка и то чаще пользуется твоим чемоданом, чем ты.

– Хочу заметить, что я говорю на шести языках.

– Испанский среди них на втором месте, а ты даже никогда не была в Испании.

– Поеду еще, может быть.

– Ну раз так – беру все слова обратно.

Я смотрю на наше исчерканное исправлениями сочинение на тему «Как потратить 5000 фунтов».

– Довольна? – фыркает Клео.

– Ненавижу ходить по магазинам, – со стоном отзываюсь я.

– Я тоже.

Я перелистываю каталог «Фриманс» до раздела нижнего белья, быстро считаю в столбик на уголке листа и говорю:

– Как насчет трехсот двенадцати пар колготок из разряда втяни-все-в-себя?

Клео знает, что за этим последует, и выжидательно ко мне поворачивается.

У меня сердце стучит, как барабан, и пересыхает во рту. Поверить не могу – мы столько времени провели в унылых размышлениях и разговорах на эту тему (и началось все задолго до того, как эти деньги свалились нам на голову), и вот теперь в моей власти претворить все наши фантазии в жизнь.

– Или… – начинаю я, вся дрожа.

Клео едва слышно выдыхает:

– Или… – мол, продолжай.

Я хватаю ее за руку, и мы визжим хором:

– Липосакция!

Когда в твоем распоряжении тысячи фунтов, хирургическое вмешательство, чреватое негативными последствиями, становится единственным выходом из ситуации.

Мы с Клео выпили за это решение и приготовились к нашему любимому времяпрепровождению: «Кто на свете всех толстее?»

– Знаешь, говорят, что целлюлит похож на творожную массу?

– Ага, – говорю.

– Так вот мне, по-моему, досталась с кусочками ананасов!

– Это еще ничего, – хихикаю я, продвигаясь поближе. – Посмотри только на мой живот – как у Будды!

– Уверена, что где-нибудь на свете есть племя, которое сочло бы нас богинями, – задумчиво говорит Клео.

– Конечно, – поддакиваю я. – Это племя называется каннибалы. Мы для них – все равно что порция на шестерых в «КFC».

Мы валимся от смеха на диван. И пусть у нас обеих всего только 14-й размер, но нас почему-то забавляют подобные разговоры. И лучший способ отпраздновать тот факт, что мы вот-вот превратимся в обезжиренных femmes fatales[5], – поиграть в первую консультацию перед будущей операцией…

По очереди мы отмечаем красным фломастером зоны, «подлежащие уничтожению». Перед тем как заняться подтяжкой лица при помощи скотча, мы становимся плечом к плечу перед большим зеркалом и приходим к выводу, что, если собрать вместе все, что у нас есть хорошего, получится женщина с почти приличной внешностью: от Клео взять длинные ноги (целлюлит она сама себе придумала), покатые плечи и каштановые волосы, добавить мою грудь, мои кошачьи глаза и утонченные запястья – вот и порядок. Потом представляем себе, какое чудище получилось бы из того, что осталось, и вдруг проникаемся благодарностью за то, что имеем, – и почти уже отговариваем друг друга от операции.

Мы уже выбрали клинику. Однажды осенью нам нечего было смотреть по телевизору, и мы рылись в журналах, которые и сейчас высятся в углу Пизанской башней. Мы рассматривали рекламу пластических клиник на задних обложках – ну, знаете, где фотография жуткой, заплывшей жиром складчатой карги, а рядом – пышногрудая и узкобедрая нимфа, при этом утверждается, что это снимки одного и того же человека до и после операции.