Меня притягивает мерцающее сияние отдела вечерних туалетов, я с шелестом прохожу мимо волшебных созданий, населяющих его, и понимаю, что вот такие, достойные «Оскара», наряды я смогла бы носить только здесь, в этом магазине, и нигде больше. Где еще я смогу задевать плечом или подолом людей, облаченных в творения Кристиана Лакруа или Бен ди Лизи[16]? Ничего более роскошного, чем «Спар»[17], я не посещала уже чуть ли не полгода. Хотя на Капри, конечно, такие вещи надевают, отправляясь на прогулку в горы.

Я бочком пробираюсь обратно к маме и слышу, как она объясняет клиентке, что той больше подходят чистые и яркие изумрудные оттенки, чем грязноватые хаки или бледные салатовые. У нее настоящий дар, – как у дегустатора вина с невероятно чувствительным нёбом, мама удивительно точно умеет описать оттенок цвета. Она не назовет рубашку красной – нет, это будет цвет мака или пламени, кетчупа или помидора. Определенно, тут есть большая разница. И она имеет значение. По крайней мере, для нее. Если я говорила в детстве, что эта штука, например, желтая, она всегда просила уточнить – как яичный желток или как примула. А я отвечала в замешательстве: «При чем здесь еда и цветы? Оно просто желтое, мама».

Я думаю, для мамы мир богаче, чем для остальных, – она, несомненно, упустила свой шанс, ей надо было придумывать названия для губных помад. Она высоко ценит Кельвина Кляйна:

– «Замша», «Имбирь», «Саман» – великолепные названия для нейтральных цветов!

И «Клиник»:

– «Воздушный поцелуй», «Вересковая луна», «Янтарное стекло» – они замечательно передают ощущение легкого сияния.

Но вот Элизабет Арден, по ее мнению, со своей коллекцией «Лип-лип ура!» просто сошла с ума:

– Подумай сама, какой цвет ты можешь себе представить, если помада называется «Егоза»? Или «Шумная возня»?

И главное, не дать ей взяться за «Урбанистический упадок», она никогда не забудет шока, который испытала, впервые увидев помаду с названием «Бродячий пес» и «Асфиксия».

Мама машет мне рукой и беззвучно произносит: «Две минуты!» Я машу ей в ответ и тут же цепляюсь замком часов за нежное кружево воздушного болеро. Боже мой! Если я не могу пробраться даже через магазин тряпья, как я смогу выжить на утопающем в блеске и роскоши Капри? Единственным моим дарованием в области высокой моды является умение различить парфюм «от кутюр» за двадцать шагов. Мама вырастила меня на пробничках и каждую субботу устраивала мне экзамен перед тем, как выдать карманные деньги. Но это умение мне пока ни разу не пригодилось.

Обычно, если я захожу к маме на обед, мы поднимаемся в ресторан на пятый этаж, но сегодня она предложила сходить в кафе через дорогу.

– Ты же говорила, что больше туда ни ногой, – говорю я, пока она вытаскивает меня на улицу через боковой вход.

– У них новый повар, – отвечает она.

– Но в тот раз тебя ужаснул дизайн.

– Ну, цвет красного дерева с металлическим блеском в этом году входит в моду, так что я смотрю на него совсем другими глазами.

Что-то здесь не так, я вам точно скажу. Может, она меня стесняется из-за того, что я в этих рабочих штанах? В прошлый раз, когда она вела себя подобным образом, в конце концов она заставила меня постричься.

Мама без малейшей иронии подпевает Билли Джоелу «Такая, как ты есть» и принимается за свою тарелку салата без заправки.

Я хватаю с тарелки сэндвич, посыпанный кресс-салатом, и думаю: вот бы она и меня любила такой, какая я есть. Мне надоело чувствовать на себе ее изучающий взгляд всякий раз, как я прихожу ее навестить. Вот и сегодня она слишком долго разглядывала мои брови, так что без новых щипчиков для эпиляции «в подарок» нынче определенно не обойдется.

– Что будете пить?

– Апельсиновый сок, – говорю я девушке за прилавком.

– Ким, только не это – там слишком много кислоты.

– Точно, не стоит! Минералку с газом, – улыбаюсь я.

– Без газа тебе полезнее.

– Мама, ну честное слово! Какой вред от пузырька воздуха?

– Как хочешь, – она пожимает плечами.

Терпеть не могу, когда она так себя ведет. Обычно я в подобных случаях делаю все ровно наоборот, чтобы она смотрела, как я отравляю свой организм, и мучилась, но сегодня мне не хочется, чтобы ей показалось, будто я все делаю назло. Я и без того ее подвожу, и мне ее жаль. «Я не могу поехать с тобой на Капри…» – репетирую я про себя. «Ну давай, скажи то же самое вслух», – уговариваю я себя.

– Я тут думала про Капри… – начинает она.

– Мама, – начинаю я, стараясь, чтобы голос мой звучал уверенно.

– Джина! Я только что узнала! Это же просто ужасно! – Вихрь шифона и пудры влетает в кафе.

– Ничего страшного, Моника, правда, – отбивается мама, и видно, что ей не по себе.

– Неправда! Он настоящий негодяй. Но все мужчины таковы, что делать.

Ничего себе! Мама определенно рассказала Монике про своего отца значительно больше, чем мне.

– У него не было выбора, – пожимает плечами мама.

– Ерунда! – звонко откликается Моника.

Меня так и подмывает вставить: «Хотелось бы посмотреть, как ты поспоришь с сердечным приступом!», но я сдерживаюсь.

– Ведь и недели не прошло со смерти твоего отца! Это преступление!

Определенно я чего-то не понимаю.

– Не может быть, чтобы некому было пожаловаться! – настаивает Моника.

– Послушай, Моника, все хорошо. Потом поговорим. – Мама со значением на нее смотрит, и в ее глазах явственно читается: «Не сейчас!»

– Ладно, – отвечает та, тут же остывая. – Я сегодня в чулочном, заходи ко мне, когда пойдешь обратно.

– Хорошо.

Я смотрю, как Моника сталкивается с человеком в костюме из «Топ Мэн»[18], на мгновение окутывая его своими шарфами, потом поворачиваюсь к маме и спрашиваю:

– О чем это она?

– Понимаешь… управляющей отдал Дезире еще пару квадратных футов в отделе, и Монди вне себя.

– А к тебе-то это какое отношение имеет?

– Э… – Она в замешательстве.

Если бы я не знала ее так давно, я бы сказала, что она сейчас расплачется. Но мама никогда не плачет.

– Я на секундочку заскочу в туалет, дорогая. Ты пока выбери десерт.

Что-то определенно не так. Я смотрю в окно на универмаг и замечаю старую мамину приятельницу – она как раз проходит сквозь вращающиеся двери. Я выскакиваю на улицу и кричу ей:

– Делия!

Та сначала не понимает, кто ее зовет, потом замечает меня и отчаянно машет мне рукой.

– Кимми! – улыбается она, когда я подхожу ближе. – Если ты ищешь маму, то она уже ушла на ланч.

– Знаю, я как раз с ней обедаю, – говорю я, кивая в сторону кафе. – Она какая-то расстроенная – что-то случилось на работе?

Делия замирает.

– В чем дело? – спрашиваю я и чувствую, как у меня вдруг засосало под ложечкой, хотя я не привыкла волноваться за маму.

– Ну, видишь ли… управляющий урезал ей деньги на сезонную смену гардероба, а значит, осенью она получит только два костюма и…

– Делия? – Я кладу руку на ее вязаный рукав.

– Ее уволили.

– Что? Она же тут тридцать лет проработала! – Я поражена.

– Они говорят, что специалисты по смене имиджа не являются незаменимой частью коллектива… – Делия замолкает. – Только понимаешь, Кимми, она не хотела, чтобы ты знала. Не говори ей, что это я тебе рассказала. Сегодня – последний день. Путешествие на Капри пришлось как нельзя вовремя, а мысль, что у нее будет собственный бутик, ее так поддержала.

Я заставляю себя улыбнуться.

– Ну да, если ты босс – тебя уже некому уволить!

Делия гладит пухлой ручкой мою пухлую щечку.

– Она не хотела, чтобы ты поехала с ней из жалости. Ты же знаешь, она всегда хочет выглядеть сильной. Она не хочет тебя волновать. – Делия останавливается и разглядывает мое встревоженное лицо. – Боже, я ее подвела. Не надо было тебе говорить.