— Надо бы и о ночлеге подумать, — проворчал Ваня. — Не всё же о наряде для лешака заботиться…

Стеша, не отвечая, оглянулась: окошки в домах горели, но народу на улице не было. Обошли клуб кругом, на стороне, обращенной к лесу, обнаружили черный ход, но и он был заперт. Тогда Степанида Дымова выдернула из волос заколку, подмигнула Ване — и принялась вертеть ею в чреве замочка, он тут же и сдался. Распахнув дверь, Стеша с важностью провозгласила:

— А вот тебе и ночлег!

Пробирались во тьме, натыкаясь на какие‑то предметы. Стеша нащупала выключатель — и включила свет.

— Ты что! Увидят! — воскликнул Ваня.

— Кто? Ярчук с Березаем? Окна–те на лес ведь выходят…

Дверцы одного шкафа оказались распахнуты, оттуда вывалилась волейбольная сетка, поскакали по комнате мячи, забрякали по полу «городки». Стеша своим излюбленным способом открыла и второй шкаф, оттуда вывалился красный бархатный флаг с кистями, надетый на позолоченную пику (который в падении едва не заколол девочку), лежали праздничные транспаранты. Стеша, успевшая поймать пику, в задумчивости глядела на всё это добро. А потом велела привести сюда Березая, дескать, пускай привыкает по–людски ночевать, под крышей.

Легко сказать — привести Березая! Лешачонка‑то Ваня быстро сыскал, и согласился идти с ним лешак, стоило только промолвить, что к Стеше они идут. Дак ведь и Ярчук за лешаком увязался!

— Собаки‑то не любят волков! — сказал Ваня в пространство, надеясь, что Ярчук его поймет. — А мы в лесу ночевать не будем, Березай же ночует с нами…

Волк на Ванины речи только клыки оскалил, но лешачонок что‑то провыл ему не то по–волчьи, не то по–лешачьи — и Ярчук остался на тропе. Уходя, Ваня обернулся: так ведь и сидит, где его оставили. Ученый волчок–от!..

Мальчик задами провел голыша к месту ночлега, хорошо, не нарвались по дороге на какую‑нибудь бабу, вот бы визжала‑то! Если уж десантницу истерический хохот обуял при виде голого мужичка, так о простой бабе‑то что говорить… Не будешь же каждой объяснять, что это, де, двухлетка неразумный, что с него возьмешь!

К дверям‑то Ваня подвел лешака, а вот внутрь заходить лешачонок напрочь отказался! — Не лес да не лес, — заладил. Мальчик тогда указал ему на стены бревенчатые, на деревянную дверь и сказал:

— Это был лес! Он к людям пришел — и стал домом. Смотри, — тук, тук, тук! — Ваня постучал по дереву.

Березайка послушал, потом понюхал дверь, сказал уважительно:

— Дуб! — и вошел в нее.

А войдя, тут же свалил лавку и ряд стульев, да и сам упал. Ваня попытался поднять лешачонка, но тот таким диким взглядом уставился в потолок, что Ване не по себе стало. Ткнув пальцем вверх, немногословный лесовик разразился целым потоком вопросов:

— Где небушко? Почему звезды не глядят? Кто мой месяц съел?

Ваня не знал, что и ответить. Лицо лешачонка сморщилось — и он разразился таким громогласным плачем, что Ваня решил: сейчас всё Теряево сбежится! К счастью, прибежала только Стеша из соседнего помещения.

Ребята не знали, что делать, опасаясь, что вот–вот кто‑нибудь услышит дикий рев и прибежит сюда. А в поле зрения вопящего Березая попала впопыхах вытащенная Ваней кастрюлька со всеми забытой Кровохлебкой. Внезапно рев прекратился.

— Кто это? — Березай ткнул пальцем в живинку.

— Кровохлебка, — ответил Ваня и, радуясь мгновениям тишины, протянул лешачонку кастрюлю с растением. Тот схватил ее и поставил перед собой, на лавку. Обильные слезы всё еще текли по щекам лешака — и капали в кастрюлю. И вдруг — прямо на глазах — Кровохлебка стала вытягиваться и расти… Вот она доросла до носа лешака, коснулась его и промолвила:

— Березай хороший! Березай живой!

У лешака слезы тут же высохли, и он ответил:

— Тлавка холошая! Тлавка живая!

— Вот и славно! — подытожила Стеша. — Всё хорошо, что хорошо кончается! Кровохлебка у нас нахлебалась горьких слезок и… поднялась на слезах, как на дрожжах! Пора бы и нам перекусить! Ты как, Вань? Я так ужасно проголодалась!..

Ваня со Стешей отлично перекусили шанежками да пирожками, запили печиво застоявшейся водой из графина, который обнаружили на окне. (У десантницы в рюкзаке нашлась походная алюминиевая кружка.) А Березай, после слез всё еще глубоко вздыхая, схватил городошные деревянные колбаски — и с аппетитом принялся уплетать их… Только хруст пошел по клубу. Стеша поперхнулась и закашлялась, Ваня постучал ей по спине, мальчик с девочкой переглянулись, но ничего не сказали.

А Березай, как бревно, повалился на пол и тут же захрапел. Степанида Дымова, вытащив из рюкзака черные нитки, принялась обмерять спящего лешачонка, Ваня зацыкал на нее, дескать, разбудишь, разорется сейчас, но тот, впрочем, и не думал просыпаться. Ваня попытался узнать у девочки, что это она затеяла, но остался без ответа, да и не сильно расстроился — потому что веки его, как клеем намазанные, слипались. Постель он себе устроил на волейбольной сетке. Пробормотал Стеше, дескать, и ты ложись, вон хоть на транспарантах…

— Да, да, сейчас лягу, — отвечала девочка.

Утром Ваня обнаружил лешачонка, мирно болтающего с Кровохлебкой. Стеша, свернувшись калачиком, спала в колченогом кресле. А проснувшись, торжественно объявила, что сейчас будет делать из лешака — человека…

— Как это?! — испугался Ваня.

Девочка приказала ему закрыть глаза. Он слышал только пыхтенье, какие‑то стоны, возню, потом грохот… Наконец Стеша сказала, что можно…

Мальчик открыл глаза — и те едва не выскочили из орбит. Березай оказался наряжен в какой‑то балахон не балахон, распашонку не распашонку — наряд багрового цвета сшит был из скатерти, на груди расплылось чернильное пятно, из‑под распашонки торчали короткие, багровые же, штаны… Лешак стоял, растопырив руки, и не знал, что с собой делать. На лице его было написано такое недоумение, что Ваня прыснул.

Стеша сказала, это, де, еще не всё, и жестом фокусника вытащила из шкафа бывшее знамя… Теперь оно превратилось в плащ, который тут же был наброшен на лешачонка. У накидки имелся и капюшон, спроворенный из первомайского транспаранта, на капюшоне была надпись: «1 мая». Капюшон съехал на лоб Березая, из‑под него помаргивали круглые глаза лешака. Стеша велела лешачонку покрутиться, что он беспрекословно и выполнил.

— Ну, как костюмчик? — с горделивым видом спросила девочка.

— Он в нем на палача похож, — подумав, сказал Ваня.

— Еще чего! — не согласилась десантница и обратилась к лешаку: — Тебе нравится, Березай? Правда, красиво? — чмокнула воздух и заключила: — А, цаца!

После того как все перекусили, — кто чем, — теряевский клуб был покинут. Закупив по дороге продукты и узнав, в какой стороне полустанок, дружина хоробрая направилась к железной дороге.

По Стешиным словам выходило, что добраться до юга очень просто. Дескать, если не сможем договориться с проводником, то сядем, де, на электричку, доедем до конечной станции, там пересядем на другой электропоезд, следующий на юг, — и таким, де, макаром, пересаживаясь с электрички на электричку, в конце концов и доберемся до места назначения.

Но сразу же возникли непредвиденные осложнения… Когда вышли к железной дороге, решив по шпалам дойти до полустанка, лешак, приблизившись к рельсам, резко затормозил и сказал:

— Бобо!

— Чего ты остановился, Березаюшка, пошли, — звал его Ваня. Они со Стешей вовсю уже шагали по шпалам. Но лешачонок не двигался с места и повторял свое:

— Бобо!

— Ну, чего ты там застрял? — сказала и Стеша. — Пошли–пошли… — и, вернувшись, потянула лешака за руку. Березай сделал два шага, но как‑то очень неуверенно, ровно его на аркане тащат, и шел с оглядкой на лес. Когда босые лапы лешака оказались в непосредственной близости от рельса, он отскочил, ровно его к горячей сковороде подвели.

— Да что такое, Березай, иди же! — дергала его девочка за руку, но стронуть с места не могла.