Однажды, отправившись со своими детьми в поход, я обнаружила в чистом поле старинную деревянную шатровую церковь. Уйти и не побывать внутри я не могла, поэтому, отогнув доску, прибитую к дверям, я проникла внутрь. Там царил полумрак, и лежала горками прошлогодняя рожь, продуваемая ветром сквозь щели в забитых досками окнах. Я вгляделась в одну из досок — это оказалась не менее старинная, чем церковь, алтарная икона северного письма с изображением архангела Гавриила. Вместе с детьми мне удалось оторвать икону от окна и, совместными усилиями, мы дотащили ее до лагеря. Не помню, как, но после смены я довезла эту икону до Тарноги, там у меня, ее забрали и надеюсь, что она хранится в местном музее. Впоследствии в Тарноге создали прекрасный маленький музей, хранящий экспонаты, которым мог бы позавидовать и областной краеведческий музей. Например, там есть первые стеклянные дагерротипы семейных фотографий местных крестьян, одежда и утварь тарножан конца девятнадцатого века, собранная и любовно хранимая музейными работниками.

Осенью я вернулась в Тарногу на работу, чтобы вскоре покинуть ее навсегда. В начале октября пришла телеграмма из института. Меня приглашали на работу в качестве ассистента кафедры английской филологии, факультета иностранных языков Вологодского государственного педагогического института. По закону я должна была отработать в сельской школе три года, но мудрый Андрей Андреевич Угрюмов решил иначе. Он сказал мне: «У вас есть талант, вам нужно учиться дальше», и отпустил меня в город.

Я уехала как-то быстро. Люсе было не до меня. Как я потом узнала, у нее в это время происходили самые важные события в жизни — она полюбила и собиралась выйти замуж за самого лучшего парня на свете. Провожал меня бывший 6 «Б» класс. Мои девочки и мальчики прибежали в аэропорт и кучкой стояли вокруг меня. Мы что-то говорили друг другу, обещали переписываться, а на душе у меня было скверно, потому что я оставляла тех, кого «приручила».

Поздней осенью 1969 года началась моя работа в Вологодском педагогическом институте. Была я тогда неопытная, а потому строгая и сердитая. Моя первая вузовская группа, должно быть, здорово от меня натерпелась! Особенно доставалось студентам, которые не очень-то «убивались» на ниве просвещения. Мне хотелось, чтобы мои студенты были самыми лучшими на курсе и знали мой предмет не хуже других! Как ни странно, однако, именно те, кого я больше всех ругала, относились ко мне с особой теплотой и пронесли ее через многие годы. Впоследствии, мы стали друзьями и всегда с юмором вспоминали наши прошлые взаимоотношения.

Еще в Тарногской средней школе я поняла, что учительский хлеб не сладок. Здесь же требовалось быть не на одну голову выше своих подопечных, чтобы чему-то научить их. Приходилось много заниматься самой, искать и изобретать что-то новое, чтобы студентам нравилось учиться. В те годы не было такого обилия учебной и методической литературы, как сейчас. Невозможно было купить книги на иностранных языках. Приходилось учить не аутентичному языку, а такому, на котором были написаны российские учебники и учебные пособия, лет на десять, а то и больше, отстающие от языка, на котором разговаривали современные англичане и американцы.

Непросто было начинать работу бок о бок со своими бывшими преподавателями, ставшими теперь коллегами. Большинство из них приняли меня, правда, хорошо и оказывали дружескую поддержку. Кроме того, в том году на иностранном факультете, появилось несколько молодых преподавателей, которые были на год-два старше меня. С ними я быстро сблизилась, и мы много времени проводили вместе в институте и за его пределами. Всегда веселая, даже озорная Алла Юклутова могла кому угодно поднять настроение. Она сначала жила в старом, заваливавшемся, словно Пизанская башня, в сторону реки Вологды общежитии на улице Маяковского, которое иронично называла Пале Роялем. Затем ей и еще двум молодым преподавательницам нашего факультета, Татьяне Мокрушиной и Нине Помазан, как приезжим, дали на троих квартиру-общежитие в новом панельном доме на улице Яшина. Я о такой роскоши и мечтать не могла, потому что была местной и жила у родителей. Еще на нашей кафедре работали тогда две милые однофамилицы Галина Кузнецова и Татьяна Кузнецова. Мне казалось, да так оно, наверное, и было, что все они знали английский язык лучше меня и преподавали тоже лучше. Но это не вызывало во мне чувства зависти или ревности, наоборот, я испытывала к ним большое уважение и старалась быть на них похожей. Встречи и общение с ними помогли мне стать настоящим институтским преподавателем. Я всегда вспоминаю их всех с большой теплотой и радостью.

Прекрасно принял меня мой первый научный руководитель и заведующий кафедрой, Владимир Александрович Хомяков. Он и Р. А. Киселева дали мне путевку в науку. Я три года проработала ассистентом кафедры английской филологии, преподавая на младших курсах, и была направлена в очную аспирантуру в Ленинградский педагогический институт имени А. И. Герцена по специальности стилистика английского языка.

В начале июля 1971 года я приступила к подготовке к экзаменам в аспирантуру. Экзаменов было пять — философия, история Коммунистической партии Советского Союза (в который раз!), второй иностранный язык (немецкий), который я учила самостоятельно в течение одного предыдущего года, общее языкознание и теория и практика английского языка. Кроме того, нужно было написать вступительную работу по стилистике, представляющую собой некую заявку на будущую научную работу, показывающую знания претендента и его склонность к науке. И, наконец, предстояло пройти собеседование с высокой комиссией в Ленинграде, где и доказать свою состоятельность как будущего ученого.

Правила поступления в аспирантуру позволяли сдать философию, общее языкознание и второй иностранный язык в родном институте, специальной комиссии, состоящей из вологодской и приглашенной профессуры, чем я и не замедлила воспользоваться. Как известно, дома любые трудности преодолеваются легче, поэтому я довольно просто получила отличные оценки по всем предметам. Правда, от самостоятельного изучения немецкого языка у меня остались несколько странные знания. Я не умею говорить по-немецки, могу только сказать несколько простых бытовых фраз, но с похожим немецким произношением, поскольку у меня хороший слух. Зато, я понимаю все, что говорят немцы, умею читать. Особенно хорошо понимаю стихи на немецком языке. На момент сдачи кандидатского экзамена я помнила десять бытовых тем, лихо пересказывала тексты, читала и переводила с немецкого на русский язык.

Все лето я просидела в читальном зале для научных работников областной библиотеки, готовясь к истории партии. На этот раз, требования были более высокими, чем в институте, нужно было хорошо знать работы основоположников марксизма-ленинизма, В. И. Ленина, Карла Маркса и Фридриха Энгельса. В пустом зале, кроме меня была только еще одна девушка, Таня Хомутова, выпускница филологического факультета. Время от времени, нас пытался вытащить из библиотеки Танин будущий муж, и школьный товарищ моего брата, Дмитрий Парменов. Наша дружба с Таней и Димой начнется в аспирантуре и продлится на многие годы.

Приемные экзамены были в конце лета. Мне казалось, что я подготовилась хорошо. С этой мыслью и с надеждой в душе я отправилась в Ленинград. Жить пришлось в студенческом городке, в высотном, новом общежитии, на девятом этаже. Уверенности у меня поубавилось, когда стало известно, что существует конкурс и на одно место претендует пять человек. И ведь это были не просто девушки и юноши с улицы, а хорошо подготовленные и опытные преподаватели со всех концов нашей бескрайней страны. Причем, прямо на экзамены в первый раз приехала, наверное, только я одна, что свидетельствовало о моей полной наивности (если не сказать глупости) и жизненной неопытности. Оказалось, что многие уже давно встречаются со своими будущими научными руководителями, а некоторые просто здесь же и работают, поэтому будут приняты в первых рядах. Но, попытка не пытка! Экзамены я сдала все на отлично, однако, места мне не хватило. И тут помог случай. Когда результаты зачисления были оглашены, ко мне подошла маленькая, темноволосая женщина и сказала, что я не должна уезжать домой. Для меня будет специально сделан запрос в Министерство образования, на предоставление дополнительного места, потому что я понравилась комиссии, хотя полной уверенности в том, что это место выделят, нет. Этой женщиной была Мария Ильинична Осовская, председатель приемной комиссии, доцент кафедры английского языка. Мне до сих пор кажется, что это была личная инициатива Марии Ильиничны, и если бы не она, пришлось бы мне снова поступать в аспирантуру на следующий год. Еще и сейчас, когда я пишу об этом, сердце мое переполняет горячая благодарность этой милой, по-настоящему интеллигентной женщине. Впоследствии оказалось, что Мария Ильинична ребенком жила в блокадном Ленинграде. В последний, самый тяжелый год блокады ее вывезли с другими детьми в Вологду, и здесь она попала к людям, которые приняли ее, как родную, и практически спасли от голодной смерти. Я думаю, что она так сердечно посочувствовала мне, а затем и полюбила меня, именно в память о годах, проведенных в Вологде и о спасших ее людях. Аспирантское время коротко — всего чуть больше трех лет, но Мария Ильинична за это время для меня и многих моих товарищей стала родным человеком. Она не только учила нас писать научные статьи, но часто приглашала заниматься к себе домой, где работа быстро превращалась в веселые чаепития с чудесными пирогами и брусничным вареньем с грецкими орехами. Так, наша дорогая Мария Ильинична незаметно подкармливала нас, нищих аспирантов. Аспирантская стипендия составляла тогда девяносто рублей. Казалось бы, не такие уж и маленькие деньги. Но из этих средств нужно было заплатить за общежитие, ходить в столовую, покупать продукты на завтраки и ужины, покупать книги и бумагу для пишущих машинок, платить машинисткам. Кроме того, хотелось ходить в театры, музеи и кино. Мы предпочитали лишний раз не поесть, но обязательно каждую неделю, хотя бы один раз, сходить в Русский Музей или Эрмитаж, а также в филармонию, в которой тогда царил великий дирижер Евгений Александрович Мравинский.