В нашей школе, кроме Людмилы Андреевны и меня, работали и другие молодые педагоги: физик, еще одна учительница английского языка, пионервожатая. Но ближе всех мне была моя Люся, Людмила Андреевна. Мы очень старательно и творчески относились к своей работе. Людмила Андреевна учила детей русскому языку и литературе. Она обладала и обладает прекрасными душевными качествами — чистотой, открытостью, добротой, великолепным чувством юмора, которое не раз выручало ее в трудные минуты жизни. Сколько раз было замечено, что добрые, хорошие люди чаще всего еще и талантливы. Именно такая моя Люся. Свои уроки литературы она превращала в концерты, которые ученики старались не пропускать, так живо и интересно они проходили. Она была в постоянном поиске способов и средств, которые могли бы передать ученикам глубокий смысл и красоту произведений родной литературы, родного языка, передать то, что она сама поняла и прочувствовала, изучая свой предмет. Иногда она приглашала меня на свои уроки, и мы наперебой читали стихи любимых поэтов и рассказывали друг другу, что нам в них нравится, чем они выделяются из стихов многих других авторов, говорили о стихосложении. Я видела горящие глаза детей, присутствовавших на этих уроках, в них читалось желание слушать еще и еще. Через всю свою творческую жизнь, я не оговорилась, именно творческую, Людмила Андреевна пронесла трепетное отношение к своему предмету и научила понимать и любить русский язык и русскую литературу многие поколения тарножан. Надеюсь, они это понимают и с благодарностью и любовью вспоминают ее уроки. Мне согревает сердце мысль о том, что если в селе или в городе есть хотя бы один такой учитель, то отечественная культура не погибнет, так мощно влияние положительного примера любви и преданности к тому, чему человек посвятил всю свою жизнь. От такого человека добро и знание расходятся, как круги по воде, и долго после сказанного им слова, пульсирует посеянная мысль в душах, тех, кто его услышал. В счастливой Тарноге таких учителей было несколько.
Ближе к весне мы поставили свой спектакль, и он пользовался большим успехом, скорее всего, потому что ничего другого в это время года в Доме культуры не было. Да и артисты были все местные, тарногские, поэтому публика принимала нас прекрасно. Мы с Гелей «прижились» в Тарноге, привыкли ходить каждый день через бор в школу, по выходным мыться с веничком в новой хозяйской бане, носить воду, стирать белье в корыте и полоскать в проруби на речке Кокшеньге, топить печки и выносить золу в огород. Я всегда пыталась представить, как это полощут белье в проруби и не замерзают. Оказалось проще простого — на руки надеваются шерстяные перчатки, а поверх них резиновые, и руки почти не чувствуют холода.
В Тарноге меня ожидала еще одна большая радость — книжный магазин. В семидесятые годы хорошие книги купить было практически невозможно. Этим нужно было заниматься специально, искать всевозможные способы и лазейки, чтобы покупать книги «по блату», то есть по знакомству. В Вологде это можно было сделать либо через людей имеющих отношение к власти (власть имущих специально снабжали всяческим дефицитом, книгами в том числе), либо через библиотечный коллектор, но вхожи в него были лишь библиотечные работники, а также родственники и знакомые родственников. Иногда какие-то популярные книги (или подписки на собрания сочинений) «выбрасывали» на прилавок, и тогда за ними выстраивались огромные очереди. Книги можно было также обменять на макулатуру в специальных приемниках вторичного сырья. И, поскольку книги были в дефиците, стало модно их покупать и показывать знакомым, говоря, а вот у меня есть собрание сочинений Чехова, Достоевского или Толстого.
В Тарногском книжном магазине у меня глаза разбежались, здесь стояли мало кому нужные книги, о которых в городе я и мечтать не могла. Отсюда началась моя личная библиотека с покупки двухтомника Михаила Зощенко, подарочного издания книги о Валерии Брюсове, двухтомника Федора Достоевского, первых книг из серии «Библиотека всемирной литературы». В Вологду я вернулась с целым чемоданом книг.
Весна ознаменовалась бурным таянием снегов, разлившимися реками и целой чередой различных государственных и церковных праздников. Народ разницы между ними не делал и гулял напропалую. В это время снова запила наша милая хозяйка, не притрагивавшаяся к вину всю зиму. Сначала мы заметили, что стали пропадать бутылочки с духами и одеколонами, подаренные нам с Гелей учениками к разным праздникам в течение учебного года. Это были коробки с «Душистой сиренью», «Ландышем серебристым», «Красной Москвой». Нам и в голову не приходило, что их могла взять Валя, но она сама призналась, что взяла их для компресса, болела шея, потом ухо, потом живот. Правда вышла наружу, когда у соседей стала пропадать водка из ящика, хранимого в коридоре у входной двери. Водка была закуплена для празднования возвращения сына из армии. Около Пасхи Валя исчезла из дома, она пошла по деревням, по всей вероятности, по многочисленным родственникам, там в это время варили и пили пиво. Немногословный Валин муж ничего нам не объяснял, а только мрачнел день ото дня и просил нас по вечерам кормить поросенка, пока он отправлялся на поиски заблудшей Валентины. Поросенок оказался большой свиньей, проживавшей в маленьком темном сарайчике, стоящем несколько в стороне от дома. Хозяин оставил нам ведро с очистками и объедками, смешанными с отрубями и запаренными кипятком и уехал, а мы с Гелей впервые в жизни отправились кормить скотину. Первый опыт был неудачным. Геля только заглянула в сарай и сразу закрыла дверь. Я взяла ведро и вошла внутрь. В темноте кто-то огромный и сопящий кинулся ко мне и выбил ведро из рук. Я нащупала на стенке выключатель и включила свет. У меня из-под ног шмыгнули две здоровенные крысы какого-то зеленоватого оттенка, с нереально длинными и омерзительно лысыми розовыми хвостами. Я их хорошо разглядела, потому что они не очень-то торопились. Однако свет они явно не любили. Свинья задела меня толстым боком и я чуть не свалилась в ее кормежку. Из этого происшествия мы сделали правильные выводы и впоследствии сначала зажигали свет, потом быстро вносили и ставили ведро с пойлом, а затем так же быстро ретировались.
Валя, конечно же, нашлась, но начались мучительные для нее самой и ее мужа дни выяснения отношений, упреков и скандалов, подчас заканчивающихся не только обоюдными слезами, но и драками и любовными сценами. Хорошо, что к этому моменту учебный год уже почти закончился, и мы с Гелей уехали в Вологду на майские праздники и в отпуск.
В середине июня мне предстояло вернуться в Тарногу для работы воспитателем в летнем пионерском лагере, все молодые учителя обязаны были летом работать в лагерях, для практики и для приработка. Мне нужно было проработать целую смену в селе Верховье на западной границе Тарногского района.
В Вологде была необычайно теплая весна, у памятника Ильюшину и на любимой аллее вдоль улицы Октябрьской цвели тюльпаны. Воздух был пропитан свободой и хмельным весельем, кругом гуляла молодежь и я вместе со всеми. Ближе к средине июня я опять улетела в Тарногу, одетая по-летнему в юбку, блузку и босоножки. Каково же было мое изумление, когда самолет приземлился на заснеженный аэродром. Я глазам своим не верила. Всего в часе лету от весенней Вологды здесь выпал снег по колено! Пришлось почти босиком бежать к Сипиным, потому что они были ближе всех. Так не хотелось простудиться и заболеть. Люсина мама напоила меня чаем с малиновым вареньем, но к вечеру мне стало плохо. Спас Люсин отец. К нему пришли два старых друга, они посадили меня с собой за стол и достали бутылку водки. Закуской служила разваристая розовая картошечка и молоденькие, с десятикопеечную монету, рыжики со сметаной! Пить водку я наотрез отказалась, но Люсин папа настоял, сказав, что это не питье с моей стороны, а лечение. Водка на удивление пилась легко и не производила на меня никакого эффекта. «Вот видишь», говорил Люсин папа, «весь хмель в болезнь уходит». На следующее утро я была здорова и могла отправляться в Верховье. Самого Верховья мне увидеть не довелось, потому, что меня привезли прямо в пионерский лагерь, располагавшийся в помещениях школы на отшибе поселка и вблизи прозрачной, чистейшей реки Уфтюги. На берега этой реки мы ежедневно отправлялись с мальчишками ловить рыбу, «харюзов», как они называли хариусов, купаться и загорать. «Харюзы» представляли собой мелкую полупрозрачную рыбешку и ловили ее носовыми платками. Сами мои мальчишки были головастыми пятиклассниками, разбойниками, как песок, утекавшими сквозь пальцы. Я в основном занималась ловлей этих мальчишек, чуявших свободу и лето. Незаметно пролетели двадцать безмятежных дней. Я тоже наслаждалась солнечными деньками и отсутствием уроков, несмотря на неуютный быт и немудреную кормежку. Нас чаще всего кормили вермишелью. Дети ей, однако, радовались и звонко вопили: «Сегодня опять «цервоцки» (червячки)! За все это время произошло только два значительных события. Поскольку я немного запоздала с приездом в Верховье, меня поселили в спортзале с кухонными работницами, девчонками младше меня. В зале стояло шесть кроватей. Вечером под потолком скапливались тучи комаров, и они ровно и угрожающе гудели. Чтобы хоть как-то поспать, мы брызгали в воздух «Дихлофос», выходили из комнаты, а затем, как следует, ее проветривали. Комары залетали снова, но уже не в таком количестве и, накрывшись простыней с головой, можно было заснуть. Посреди смены в деревню приехали на побывку из армии несколько местных парней. По вечерам, в подпитии, они повадились приходить к моим судомойкам. Девчонки быстро уводили их на прогулку, и они мне до поры до времени не очень докучали, пока однажды вечером, не появились, когда я уже лежала в постели. Разговаривали они громко, сердито и матерясь. С детства я воспринимаю мат, как оскорбление, и почти физически ощущаю, злобно произнесенное матерное слово, как пощечину. И я сделала им довольно резкое замечание. Тогда один из них, самый плюгавый парень — мелкий, худой, прыщавый и обозленный, по всей вероятности, невниманием остальных девушек к своей персоне, двинулся ко мне. Я, как была в ночной рубашке, вскочила с постели и встала перед своим противником. Тем же матерным языком он уточнил, кто я такая, что он сейчас будет со мной делать и каким образом. Рядом со мной стояло ведро с водой, а в ведре, ковш. Меня охватила такая ярость, что я не помню, как схватила ковш, набрала воды и плеснула ему в физиономию. От неожиданности парень сначала оторопел, а потом, побелев от злости, снял солдатский пояс с медной пряжкой и пошел на меня, как в драке равный на равного. И быть бы мне с раскроенной головой, и неизвестно с какими последствиями, если бы в последнюю минуту я не собрала всю свою волю и не сказала спокойным голосом: «Все, надоели вы мне, пойду, разбужу директора лагеря и пожалуюсь на вас». С этими словами я двинулась к двери. Как ни странно, слова мои подействовали моментально. Вся компания мигом вылетела за дверь, а я, дрожа от возбуждения, еще долго не могла успокоиться и уснуть. К счастью, больше я этих молодых людей не встречала.
