Мы расставались еще только один раз и всего на две недели. Маше было шесть лет, и мы устроили ее в пионерский лагерь в младшую группу, потому что мне надо было в то лето работать. Я приехала в лагерь на выходные ровно через неделю. Маша обхватила меня руками и, рыдая, просила, как Ванька Жуков: «Мамочка, родная, забери меня отсюда!» Был месяц июнь, довольно сырой и неприветливый. Дети много времени проводили в помещениях — старых деревянных бараках, пропахших плесенью и уборной. Не думаю, что моему ребенку уделялось особое внимание, впрочем, как и всем остальным. А она привыкла к вниманию, любви и поэтому, должно быть, чувствовала себя одинокой и покинутой. Я уговорила ее остаться еще на недельку, и, если ей не станет лучше, забрать домой. Лучше не стало. Я взяла на работе машину и увезла Машу к бабушке, не взирая на протесты воспитательницы и директора лагеря. Также как я, Маша никогда больше не ездила в детские лагеря. До самого окончания школы мы ездили на лето в деревню вместе с Сережей, с мамой, сестрой Леной и с ее дочкой Соней. Самые дорогие воспоминания детства связаны у Маши с этими поездками и временем, проведенным с нами, родными людьми.

В детский сад Маша пошла в четыре года. Вернее мы пошли туда вместе, потому что я отводила ее в садик утром и забирала после работы вечером. Идти приходилось довольно далеко, от улицы Ворошилова до улицы Ленинградской — это был садик ликероводочного завода. Кстати, и тогда и сейчас — это один из лучших детских садов нашего города, с небольшими группами и хорошим персоналом. Мне очень не хотелось давиться с ребенком в общественном транспорте и поэтому мы ходили туда целый год пешком. Мы шли по улице Мира до улицы Жданова и дальше по Жданова до самого садика в любую погоду, в дождь и в снег, и всю дорогу разговаривали о том, что видели. Мы говорили о каждом деревце, попадавшемся нам навстречу, о каждом доме, птичках, травах и цветах. Зимой мы рассматривали по дороге ворон, галок, воробьев и синичек. Однажды нам удалось увидеть красногрудых снегирей. С тех пор я каждую зиму жду, когда прилетят в город эти прекрасные птицы. И они прилетают в конце декабря, а теперь и еще раньше, рассаживаются на деревьях в самом центре города и украшают зимний пейзаж яркими красными перышками, расклевывая семенники на деревьях, оставшиеся на виду после осеннего листопада. Мы слушали, как снегири «разговаривают» между собой глуховато и по тональности низко «погукивая», в отличие от звонко щебечущих воробьев и «тенькающих» синиц. Снегири сидят на одном дереве до тех пор, пока не объедят все семена, вылущив их из «крылышек», которые Маша назвала «гусельками», а затем перебираются на следующее. Мы определяли по следам на снегу, какая птица здесь ходила и чем угощалась. Тогда же мы подсмотрели, как вороны, эти необыкновенно умные птицы, своими мощными клювами срывают мерзлые яблочки, оставшиеся на городских яблонях, уносят их в снег и там с удовольствием расклевывают. Замороженными яблочками и ягодами любят полакомиться и свиристели, которые тоже все чаще прилетают в город, спасаясь зимой от лесной бескормицы. Эти красавцы, с хохолками на головах и белыми полосками перьев на темных крылышках, обладают чудесными голосами. Когда они стайкой сидят на яблоне, то, осторожно приблизившись к дереву можно услышать мелодичные звуки их голосов похожие на перезвон колокольчиков.

Весной в конце марта, на улице Жданова, там, где под землей проходит теплотрасса, образуются проплешины оттаявшей земли, и на них вырастают и начинают цвести желтые звездочки мать-и-мачехи, когда вокруг них еще лежит снег! В конце апреля из земли вылезает свежая зеленая травка. Забавно наблюдать, как в мае воробьи «пасутся» в невысокой траве, выискивая какие-то особые былинки и цветочки, видимо необходимые для их здоровья, и неистово тарахтят о чем-то своем. В городе каждая травинка — цветок! В конце мая по дороге в детский сад мы уже вовсю собирали целые букеты из одуванчиков, зацветающего белого клевера, молодых листьев чертополоха и лопуха. Попутно мы серьезно обсуждали лечебные свойства этих трав.

Получив некоторый опыт общения с детьми в мамином дворе, Маша, довольно безболезненно, вошла в детский коллектив. Правда поначалу ее удивляли некоторые дети своим шумным и «неправильным» поведением. Привыкнув, она с удовольствием стала участвовать в концертах, которые воспитатели с детьми обычно готовили к праздникам, заниматься рисованием, лепкой, пением и танцами. Однако особенно проявились Машины способности к пению и танцам уже в детском саду УВД, куда нам удалось к моему большому удовольствию перевести ее ровно через год. Радовалась я только потому, что этот садик находился через дорогу от нашего дома. Это значительно облегчило мою многотрудную жизнь. Ближе к шести годам мы определились со школой, куда собирались отдать нашу дочь. Конечно, мы пошли в первую школу с углубленным изучением английского языка. К этому времени проявились Машины способности к иностранным языкам, чему никто не удивлялся, считая, что это у нее наследственное. У нас в то время было несколько ирландских друзей и среди них специалист по продвижению сельскохозяйственной продукции в торговые сети, Дон Кроули, научивший ее нескольким английским фразам, которые она моментально запомнила и выговаривала с хорошим произношением. Он звонил Маше по телефону и задавал ей несколько простых вопросов, а она с важным видом отвечала. Если в этот момент у нас кто-нибудь был в гостях, удивлению и восхищению гостя не было пределов! Естественно, что после таких успехов мы в шесть лет отдали Машу на подготовительный курс в первую школу и ни разу не пожалели об этом. Все двенадцать лет она получала по английскому языку только отличные оценки.

В самом начале перестройки, в 1987 году мы купили дом в деревне. Мы — это мама с моей сестрой Леной и моя семья, которая к тому времени состояла уже из трех человек: моей годовалой дочки Маши, мужа Сергея и меня. Выбор дома я предоставила маме и Сереже, потому что была полностью погружена в заботы о своем долгожданном и милом ребенке. Мои родные выбрали деревню в ста двадцати километрах от Вологды и в двух километрах от трассы, чтобы легче было туда добираться с вещами и припасами. Своей машины у нас никогда не было.

Деревня стояла на солнечном песчаном пригорке окруженная приветливыми цветущими лугами и полями овса. Но главное преимущество этого места составлял лес — сосновые боры, ельники и смешанные леса звали немедленно идти по грибы и по ягоды.

В доме уже давно никто не жил, и внутри он представлял собой печальное зрелище: обвисшие клочья обоев на стенах, большая грязная русская печь, остатки старых чужих вещей. Холодный сырой воздух пропах мышами и плесенью. Снаружи, однако, дом смотрелся довольно бодро — большой пятистенок из крепких бревен на высоком подклетье, где когда-то размещалась домашняя живность: корова, козы, овцы и куры.

Обдуваемый всеми ветрами, дом передними окнами смотрел на дорогу, проходящую посредине деревни, и на общественный колодец, сделанный по-новому из бетонных колец, вкопанных глубоко, поскольку в песке до водоносного слоя добраться трудно. Колодец, центр деревни, был виден из всех домов. Кроме основного своего назначения, он играл еще и информационную роль. По тому, кто пришел за водой, было видно все ли жители деревни сегодня на месте, а может быть, появился кто-то новый, незнакомый.

Первые годы нашей жизни в деревне еще сохранялись остатки колхоза. Весной и летом из центральной усадьбы на поля выезжала бригада механизаторов — они пахали землю, сеяли овес и травы, приезжали на сенокос, а осенью убирали урожай.

Мы, наивные городские жители думали, что нас встретят, ну, если не радостно, то хотя бы спокойно. Как мы ошибались! Первое лето, проведенное в деревне, показало, что нас здесь никто не ждал, что мы — чужаки, городские бездельники. Да, наверное, еще и богатые, раз купили дом, аж за полторы тысячи рублей! «Богатеи» принялись отскребать от старых обоев и грязи свое новое имущество, бросились копать огород и сажать все, что только можно было посадить: кусты, деревья вокруг дома, овощи и цветы.