— Они собираются продать страну. — И отходит в сторону.

— Кто хочет продать страну? — громко спрашиваю я, стоя посредине улицы. Все смотрят на меня с удивлением.

Немного погодя молодые люди, собравшиеся группами вокруг дома премьер-министра, скандируют:

— Не хотим, чтобы Исландия была продана! Не хотим, чтобы Исландия была продана!

Какой-то парень взбирается на садовую изгородь и начинает речь перед окнами дома премьер-министра. Но полицейские подходят к нему и просят прекратить: дома никого нет, вся семья уехала куда-то за город. Парень замолкает. Кто-то предлагает исполнить гимн, и все дружно запевают. Молодежь, продолжая петь, направляется к центру города. Любопытные на тротуарах расходятся; окна в домах закрываются.

Я вошла в булочную. Девушка стояла за прилавком, молодой человек — перед ней. Они смотрели друг на друга большими ясными глазами. Оба они были очень серьезны и даже не заметили, как я поздоровалась.

— Это были коммунисты? — спросила я.

— Что? — откликнулась девушка, как будто просыпаясь, и взглянула на молодого человека.

— Это студенты педагогического училища и члены Христианского союза молодежи, — объяснил юноша.

— А что случилось? — поинтересовалась я.

— Разве вы не читали газет? — ответил он вопросом.

Я засмеялась и сказала, что я с Севера. Тогда он показал мне статью в вечерней газете; там было написано, что одна из великих держав обратилась к исландскому государству с предложением продать, или одолжить, или подарить ей столицу Рейкьявик, которую она называет Смоки-бей,[19] или какой-либо другой залив, который годился бы для нападения и обороны в атомной войне.

Меня просто ошарашила эта нелепость, и в простоте душевной я даже заподозрила, что, может быть, все это обычная газетная болтовня. Я еще ребенком научилась не верить ни одному слову, написанному в газетах.

— Послушай, — вдруг предложил юноша, — не хочешь ли ты купить несколько лотерейных билетов… Мы собираем деньги на постройку клуба для молодежи. Ты можешь выиграть кругосветное путешествие на самолете.

— Или швейную машину, — добавила девушка.

— У меня нет никакого желания летать вокруг света, — ответила я, — и мои руки слишком грубы, чтобы шить на машине.

— Но разве ты не хочешь, чтобы молодежь имела свой клуб? — спросил молодой человек.

— А зачем?

— Ты с Севера, я с Запада, и нигде у нас нет молодежного клуба!

— Ну и что же?

— А ведь в таком клубе молодежь могла бы получить много полезных знаний. Исландский народ должен быть самым культурным и благородным народом мира. Капиталисты считают, что нас, молодежь, следует предоставить самим себе, подобно коням, пасущимся в горах. Это неверно. Для молодежи нужно построить самое большое здание в стране.

— А сколько это будет стоить?

— Миллионы.

— У меня есть двадцать пять крон, — сказала я, — но я собиралась купить себе белье…

— Ты, кажется, служишь у фру Буи Аурланд? — спросила девушка.

Я ответила, что служу.

— Ну, так вот, — объявил молодой человек. — У них жульническое акционерное общество в Нью-Йорке. На те деньги, что они украли у нас, продавая в течение всей войны товары по спекулятивным ценам, они могли бы построить прекрасный дом для молодежи. Возьми-ка десять билетов.

— Не лучше ли помочь моему отцу, который собирается строить церковь в Эйстридале? — спросила я.

До этой минуты они оба были серьезны. Теперь вдруг им стало весело. Они переглянулись и начали хохотать.

За обедом я спросила, не хочет ли кто-нибудь купить лотерейные билеты в пользу клуба для молодежи. За этим столом не слыхали ничего более смешного, с тех пор как новая прислуга заявила, что будет учиться играть на органе. У младших детей от смеха изо рта полетели фонтаны супа. Старший сын, вынужденный на своих плечах нести все страдания этого мира, ограничился тем, что бросил на меня взгляд, исполненный сострадания и презрения. Фру сначала молча посмотрела на меня, затем зловеще кашлянула, а ее муж оторвался от газеты и с усталой миной невыспавшегося человека спросил:

— Что такое?

— Она предлагает лотерейные билеты в пользу клуба для молодежи, — сказал толстячок Бобо.

Доктор попросил показать лотерейные билеты, и я протянула ему пачку. На одной стороне билета был изображен дворец, на другой — выигрыши.

— Спасибо, — сказал он и слегка улыбнулся. И хотя он вернул все билеты обратно, мне все же приятно было увидеть, как блеснули его глаза за стеклами очков и сверкнули в улыбке белые зубы. — Запрос о постройке клуба для молодежи был внесен в альтинг и в городской муниципалитет.

— Откуда у вас эти бумажки, милочка, нельзя ли узнать? — осведомилась фру.

— Я пошла в булочную, когда на улице начались беспорядки, и там одна девушка…

Фру перебила меня:

— Я слышала, она коммунистка.

— Там был еще молодой человек, он-то и предложил мне взять несколько билетов.

— Они коммунисты, — объявила фру.

— А что это были за беспорядки? — спросил хозяин.

— Ну не такие уж большие беспорядки, — ответила я.

— Нет, большие, — заметил толстячок. — Это все коммунисты.

— Просто нашлись люди, которые не захотели, чтобы Исландия была продана. Я слышала, это студенты педагогического училища и члены Христианского союза молодежи.

Фру сказала:

— Да тут и сомневаться нечего: раз они утверждают, что это кто-то другой, значит, это они сами. Они обладают способностью подстрекать идиотов. Педагогическое училище и Христианский союз — чудесно! А почему не союз женщин и не миссионерское общество в Китае? Я советую вам, милочка, как можно скорее избавиться от этих билетов. Ваш клуб для молодежи — это помещение для коммунистической ячейки.

— Покажи-ка мне эти билеты, я хочу посмотреть их, — попросил Бобо.

Я стояла около стула старшей дочери. Вдруг она неожиданно вонзила ногти мне в колено и бросила на меня один из своих лихорадочных взглядов, а я не поняла, за она или против клуба для молодежи.

Не задумываясь, я протянула мальчику лотерейный билет.

— Все! — потребовал он.

Но прежде чем он успел их взять, поднялась унизанная браслетами и кольцами сверкающая рука и вырвала у меня билеты: то была карающая десница фру. В мгновенье ока билеты были разорваны вдоль и поперек и брошены на пол. После этого фру устремила на меня ледяной взгляд и объявила решительным тоном:

— Если вы еще раз попытаетесь вести коммунистическую агитацию в этом доме, вам придется поискать себе новое место. — И она поднесла ложку с супом ко рту.

Старший сын обычно курил между блюдами. Он вынул сигарету, нахмурил брови и опустил уголки рта, выражая этим бесконечное презрение к супу.

— Не к чему расстраиваться, мама, — проговорил он. — С фашизмом ничего не вышло. И теперь коммунизм завоюет весь мир, это всем известно. Rien à faire.[20]

Фру поерзала на стуле, посмотрела философу в лицо и сказала холодно и строго:

— Мой мальчик, тебя пора отправить в санаторий для нервнобольных.

— Разве я создал этот мир, в котором вынужден жить благодаря тебе? — бесстрастно спросил юноша, продолжая курить.

— Подожди, это не все, я хотела тебе еще кое-что сказать, дитя мое, — начала фру, и голос ее зазвучал на таких высоких нотах, что муж снова оторвался от газеты и с улыбкой дотронулся до ее руки.

Она потеряла нить своих мыслей и поверпулась к нему.

— Ты улыбаешься, у тебя, конечно, красивая улыбка, но сейчас она, к сожалению, неуместна.

— Дорогая Дулла, — умоляюще протянул он.

Я выбежала из столовой и через кухню прошла в свою комнату. Что же мне теперь делать? Может, упаковать вещи? Но когда я стала собирать свои немногочисленные пожитки, я вдруг сообразила, что мне негде даже переночевать. И куда я дену фисгармонию? Чем можно пожертвовать во имя гордости? Всем, если ты достаточно горда. И вряд ли есть что-либо более унизительное, чем позволять так обращаться с собой, — разве только стать уличной девкой.