Оля в ужасе смотрела на сына, не в силах произнести ни слова. Ромек грубо ругался, а сам Анджей, бледный, сидел молча.

— Веселенькое начало, — сказал Спыхала.

Анджей, держась обеими руками за повязку на лице, молчал, стиснув зубы.

— Поезжай, Ромек, — сказал Спыхала. — Поскорее бы убраться с этого проклятого шоссе.

Осеннее утро было прекрасно, но для Оли дорога тянулась без конца. Ей казалось, что они никогда не доедут до поворота.

Наконец показалась каштановая аллея. До самых ворот имения все молчали, один только Ромек вполголоса продолжал ругаться на чем свет стоит.

Навстречу им вышла Ядвига. Видно, она уже привыкла ко всяким неожиданностям, потому что нисколько не удивилась и ни о чем не стала спрашивать. Оля сказала ей, что они едут из Пустых Лонк в Варшаву, но Ядя — может быть, потому, что была не слишком сведуща в географии Польши, — даже не поинтересовалась, почему они едут из Подлесья в Варшаву через Сохачев. Теперь и не такие крюки приходилось делать.

Януш был болен не то гриппом, не то еще чем-то. Лежал он не у себя — его комнату, по-видимому, заняли беженцы, — а в одной из комнатушек наверху. Оля пошла к нему одна.

Тем временем на столе появилось горячее молоко, яйца; чаю и сахара уже не было. Парни, голодные как волки, уплетали все подряд. Ядвига не спросила, почему у Анджея повязка на лице, только сказала:

— Ты что такой бледный? Ешь, ешь. А знаешь, — добавила она, — дядю застрелили здесь, в парке.

Анджей не знал, кто такой этот дядя Ядвиги, и потому промолчал.

Когда Оля ушла наверх, Анджей и Ромек отправились в сад. Здесь, под высоким дубом, они наткнулись на свежую могилу, над которой был водружен необтесанный крест.

— Кого же это здесь вздумали похоронить? — воскликнул Ромек.

— А кто его знает! — раздраженно ответил Анджей. Он чувствовал, что щека распухла и горит.

Возле могилы им встретился молодой парень. Ни Анджей, ни тем более Ромек, который прежде никогда не бывал в Коморове, не знали его.

Ромек спросил:

— Кто здесь похоронен?

Парень — черный, как цыган, с лиловатым оттенком кожи — посмотрел на него и недоверчиво процедил:

— А вы откуда взялись?

Ромек рассердился:

— Не видите, что ли? Из помещичьего дома.

— Подумаешь, тоже поместье, — презрительно сказал парень.

— Конечно, не дворец. А как же еще его назвать?

— Сказал бы попросту — из дома, — сказал парень и стал обравнивать лопатой могильный холмик.

— Это немцы его убили? — Ромек, не смущаясь, продолжал допрос.

Тут вмешался Анджей.

— Ядвига сказала, что немцы убили ее дядю. Это он здесь похоронен? Я не знал его.

— Да, это товарищ Ян Вевюрский, — ответил парень, не переставая ровнять холмик могилы.

О Яне Вевюрском Анджей слышал.

— Как это случилось? — спросил он.

Черноволосый парень перестал работать и взглянул в лицо Анджею.

— Мы вместе с ним бежали из заключения, — сказал он, доставая из кармана папиросу. Ромек дал ему прикурить.

— Вы убежали из тюрьмы? Из какой? — спросил Анджей.

— Да из Вронек.

— И что же? Что потом? — допытывался Ромек.

— А ничего. Товарищ Вевюрский собрал здесь, на дороге, отступающих солдат. Хотели пробиться в Варшаву, Варшава защищалась.

— Ну, об этом мы все-таки слышали.

— Да, но вы приехали из Сохачева.

— Откуда ты знаешь? — рассердился Ронек.

— Есть у меня мозги в голове, — ответил черноволосый.

— Ну и что же дальше?

— Ну, ничего у нас не вышло. Товарища Яна убили. А я вот остался здесь, отсиделся в лесу. Красивые здесь леса, — добавил он как бы между прочим, — но чертовски холодные стали ночи. Вот я и вернулся сюда. Панна Ядя ведь воспитанница и племянница товарища Янека — дочь его сестры.

Анджей вспомнил.

— Да, да, когда-то Януш говорил мне… Или это мама рассказывала? Они ее воспитывали в Париже.

— Ага, в Париже, — подтвердил парень.

— А вас как звать? — спросил Ромек.

Парень по-прежнему с недоверием взглянул на Ромек а.

— Звать меня Лилек, — медленно произнес он. — А больше вам знать не надо.

Анджею хотелось сломить его недоверие.

— Конечно, не надо, — сказал он и протянул руку черноволосому парню. — А меня зовут Анджей Голомбек.

Взгляд Лилека загорелся интересом.

— Это у вашего отца была кондитерская, в которой работала панна Ядя?

— Не только была, но и есть, — поправил его Анджей.

— А разве это известно?.. — Лилек запнулся. — Похоже, что вся Варшава уничтожена. Ведь немцы вошли в нее со стороны Праги. Рассказывают такие вещи, что просто верить не хочется.

— Надо поехать и самим убедиться, — сказал Анджей.

— Да, конечно, — согласился Лилек, однако без особого энтузиазма.

— Вот что я вам скажу, — начал Анджей. — Мы оставим здесь маму и Спыхалу — он слишком заметен, — и втроем поедем на разведку в Варшаву.

— Поедем… но как? — спросил Лилек. — Поезда ведь не ходят.

— А лошади на что! — воскликнул Ромек. Он по-прежнему во всем этом видел лишь приключение.

— Ладно, — согласился Лилек, — поедем. У меня в Варшаве есть знакомые.

— Ну а у меня там дом, — сказал Анджей. — Но лучше будет, пожалуй, если мы доберемся до Воли, оставим где-нибудь лошадей и — пешком в Варшаву.

— Ладно, — повторил Лилек, — на Воле у меня есть один такой адресок, если только он уцелел… Мы могли бы оставить там лошадей. — И добавил: — Идемте к пану Фибиху, скажем, чтобы дал нам фуража на дорогу.

Ромек немного охладил этот пыл:

— Не поедем же мы сейчас, сию минуту.

— Не сейчас, конечно, но ехать надо как можно скорее, — сказал Анджей. — Чем скорее, тем лучше, пока немцы еще не освоились.

— Ходят слухи, что Гитлер собирается в Варшаву, — сказал Лилек.

— Значит, тем более надо спешить. Анджей заторопился к дому.

— Пойду скажу маме, как она к этому отнесется.

А Оля тем временем сидела у Януша.

Януш был не столько болен, сколько угнетен катастрофой, хоть он ее и предвидел. И не было у него сил ни встать, ни заняться каким-нибудь делом.

Оля возмущалась.

— Но, Януш, нельзя все время вот так лежать и думать. Ведь в этом нет никакого смысла, ты только растравляешь рану.

— Какой все-таки ужас! — сказал Януш. Это относилось к исчезновению пана Франтишека. Он никак не мог понять, что ничем здесь уже нельзя помочь. — А что же мальчики?..

— Мальчиков с нами не было, — ответила Оля. — С Антеком я виделась по пути сюда, у бабки, а Анджей здесь, со мной…

— Но как же Франек? Как это могло произойти? И ты так спокойна, дорогая Оля?

— Это только кажется. Но что я могу? Неужели ты не понимаешь, сейчас ничего нельзя сделать. Не работает ни почта, ни печать. Одним словом, война. Это ты понимаешь?

Ей стало неловко за свое раздражение.

— Ты ведь ничего не видел. Сидишь себе здесь, как у Христа за пазухой, и не знаешь, что творится на дорогах. Страшные вещи… Ну, тебе ведь уже рассказывали люди.

Януш рассмеялся.

— Как у Христа за пазухой! Знаешь, кто умер здесь, у меня в комнате? Янек Вевюрский.

— Янек Вевюрский? — спросила Оля. — Но ведь он сидел в тюрьме?

— Сидел! Какое сейчас может быть сидение? Он сражался с немцами на Сохачевском шоссе. Ну и нашел там свой конец. Принесли его сюда. Подумай, какое совпадение: принесли умирать именно сюда, где живет его воспитанница.

— Ах, в самом деле, — сказала Оля равнодушным тоном (она напускала на себя это равнодушие всякий раз, когда речь заходила о Ядвиге). — Ведь эта твоя «Жермена» — его воспитанница.

— И близкая родственница его жены.

— Да, да, я знаю.

Казалось, Олю больше волновало присутствие Ядвиги в доме Януша, чем смерть Яна Вевюрского.

— Это удивительно, — сказала она, — как легко человек свыкается со смертью.

Януш взглянул на нее с изумлением.

— Свыкается со смертью? Что такое ты говоришь, Оля? Ведь это действительно ужасно — эти смерти, которые обступают нас со всех сторон и становятся таким же обычным явлением, как хлеб с маслом. Пойми, мы, живые, обязаны помнить всех этих умерших. Я, например, обязан помнить все, что говорил мне Янек… Мы с ним часто беседовали, и он говорил мне такие вещи, которые необходимо помнить. Да и не только он…