— Хорошо, — Валерек еще раз склонился к руке матери, — сейчас уедем. Но если тебе что-нибудь понадобится, если тебе будет грозить опасность… С этим твоим окружением… всякое может случиться. Не знаешь, чего ждать от этих сумасшедших. Ведь теперь уже ясно: все кончено. Мы полностью зависим от немцев. Прими это во внимание. И чуть что… сейчас же пошли кого-нибудь ко мне в Седлец.

— Хорошо, хорошо, — поспешно, лишь бы отвязаться, ответила Ройская. — Еще увидим, как все сложится.

— Все уже сложилось. Нет ни малейшего сомнения, — твердо заключил Валерий. — Но мне действительно пора ехать. Кто здесь еще у тебя?

— Но, право же, никого. Оля с Анджеем. Больше никого.

В эту минуту, словно желая уличить Ройскую во лжи, в передней появилась Геленка.

Она вся цвела от свежего сентябрьского ветра, волосы рассыпались по плечам. Увидев Валерия, девушка остановилась.

— Ну, и Геленка здесь с матерью, — добавила Ройская, словно заканчивая предыдущую фразу, но при этом покраснела.

Валерек протянул Геленке руку. Геленка нерешительно поздоровалась с ним.

— Вижу, вижу, — медленно проговорил Валерий, — вижу, что это Геленка, хоть она и очень изменилась, настоящая панна стала, — обратился он к матери, — и очень красивая панна.

— На отца похожа, — заметила Ройская, лишь бы что-нибудь сказать.

Валерек усмехнулся.

— Может быть, совсем немножко. Но только гораздо красивее.

Он в упор, бесцеремонно рассматривал девушку.

— А я и не знал, что панна здесь, — с преувеличенной почтительностью продолжал он.

— Да, приехала, — сказала Геленка, — и, наверно, останусь здесь на некоторое время…

Она остановилась, заметив по лицу Ройской, что сказала что-то лишнее.

В эту минуту в дверях зала появился немецкий офицер. За ним неуверенно следовал Анджей. Офицер говорил по-французски с очень твердым акцентом.

— La guerre est finie [66], — сказал он. — Я убеждаю этого молодого человека, что надо изучать немецкий язык. В Польше очень немногие знают немецкий! — многозначительно добавил он, глядя на Валерия. — Ну как, едем? — Вопрос был задан по-немецки.

— Да, да, — подтвердил Валерек, демонстративно «пожирая глазами» Геленку, — едем.

— Мне было очень приятно, — обратился офицер к пани Ройской. — Надеюсь, вам не потребуется наша помощь. Но если… Впрочем, я не знаю, надолго ли я в Седлеце.

Ройская не ответила и молча подала офицеру руку — на этот раз она вынуждена была это сделать. Валерек попрощался со всеми с большой сердечностью, что было для него весьма необычно. И это не на шутку встревожило Анджея. Ему сразу вспомнились каникулы. Но Валерек похлопал его по спине и сказал дружески:

— Ну, ну, держись, Анджей. И выкинь из головы всякие глупости!

Провожая гостей на крыльцо — даже сейчас он не мог пренебречь установленным обычаем, — Анджей думал: «Валерий предупреждает, чтобы я не думал ни о каких глупостях… Значит, наверняка уже есть такие, которые об этих «глупостях» думают».

— La guerre est finie, — повторил немецкий летчик, усаживаясь в свой автомобильчик и дружески махая рукой стоящему на крыльце Анджею.

Анджей не выдержал и ответил язвительным вопросом:

— Vous le croyez, monsieur? [67]

Усевшись в машину, Валерек хотел было что-то сказать, но водитель рванул с места, и он так и остался с открытым ртом.

«Не к добру этот приезд», — подумал Анджей, но тетке ничего не сказал.

— О чем это вы говорили в зале? — спросила Ройская, когда Анджей вернулся в дом.

— Уговаривал меня изучать немецкий, только и всего!

Однако пани Эвелина почувствовала, что Анджей что-то скрывает.

Сентябрьское утро выдалось погожее, но было уже совсем по-осеннему свежо. У крыльца стояла повозка, щедро устланная соломой и покрытая мешками. В повозку запрягли пару упитанных гнедых. «Слишком упитанных», — недовольно заявил Анджей. Но возвращающихся в Варшаву было еще немного, и Спыхала уверял, что им не угрожает опасность лишиться лошадей и не придется подвозить попутчиков.

Никаких вещей они с собой не брали. Все чемоданы Оли и Геленки остались в автомобиле Голомбека. Анджей не взял с собой из Варшавы ничего — в Пустые Лонки он шел пешком. Спыхала садился в экипаж Ройской «в чем был». Только один Ромек захватил кое-что. Ну и, конечно, были в повозке две корзинки со съестными припасами в расчете не только на дорогу, но и на первые дни жизни в Варшаве. Кто знает, как там сейчас с продовольствием, наверно, лучше не стало.

— Все это выглядит очень романтично, — сказала Геленка, стоя на крыльце, — но не лучше ли все-таки взять у тети машину? Были бы в Варшаве через два часа.

Анджей, поправляя под сиденьем мешки с овсом, сказал:

— Тебе хорошо говорить — машина, машина! Конечно, лучше было бы, но для машины нужен бензин, а у тети бензина уже нет. Достать где-нибудь по дороге — об этом не может быть и речи. Откуда сейчас взять бензин? Если где и остался, так немцы наверняка забрали.

— В самом деле, — сказала Геленка без улыбки. — Ты иногда рассуждаешь даже логично.

— Ну, Геленка, едем с нами, — сказал Ромек, усаживаясь на соломенных «козлах».

— Знаешь, что-то нет охоты, — ответила Геленка. — Уж очень скучная будет поездка…

— Боюсь, как бы она не оказалась слишком веселой, — заметил Анджей.

Геленка пожала плечами.

— Тетя тоже уговаривала меня ехать, но мама не согласилась, — добавила она вдруг как-то очень многозначительно. — Непременно хочет, чтобы я осталась.

Анджей вначале не обратил внимания на ее слова, но Геленка вздохнула совсем «по-взрослому», и он, оторвавшись от дела, взглянул на нее.

— Что это с тобой сегодня? — спросил он, нахмурив брови.

— А у тебя вид такой, словно ты на пикник собрался, в лес, — лениво сказала Геленка. — Вы совсем как дети.

— Дети или не дети, — сказал Ромек, — но что все это может кончиться походом до лясу [68] — это наверняка.

Анджей задумался. Сейчас это старое выражение, пахнущее романтизмом и чуждой ему жеромщиной, приобретало новое значение.

— Снова до лясу? Как все повторяется!

Геленка не сразу схватила смысл этих слов и удивленно спросила:

— О чем это вы говорите? — Но тут же смутилась. Выезд и в самом деле был похож на обычную прогулку. Ройская притворялась веселой, юноши нетерпеливо вертелись. Лицо Оли, обрамленное серой вуалью, было очень красиво. Спыхала сидел бледный, сжав губы. Пожалуй, только он один понимал все безумие этой необыкновенной экспедиции. Все это вдруг показалось ему путешествием куда-то в глубь доисторических времен, назад от цивилизации.

Ромек стегнул лошадей, они рванули, и не успели пани Ройская и Геленка оглянуться, как повозка выехала за ворота и помчалась по деревенской улице. Было сухо, и вскоре повозка скрылась в клубах пыли, поднявшейся над дорогой.

За деревней широко простирались вспаханные поля. Кое-где всходила молодая, еще розовая озимь. На бледно-голубом небе плыли редкие, очень белые облачка. Погода обещала быть устойчивой.

Подъехав к городку, они, к своему удивлению, увидели красный флаг на ратуше. Каким образом он оказался сейчас по эту сторону Буга — было непонятно. На рыночной площади стояли советские танки и автомобили. Не задерживаясь, поехали дальше.

Сразу же за железнодорожным полотном, за дорогой, ведущей к кирпичному зданию сахарного завода, готические трубы которого были видны издали, начинался лес. Вначале он высился только по левой стороне дороги, затем потянулся и с другой. Выехали на шоссе, по которому отступала польская армия. В кюветах валялось много военного имущества. Все чаще попадались на глаза ящики с артиллерийскими снарядами. Когда выехали из лесу, ящиков стало еще больше — кюветы были попросту завалены ими.