— Простите, ваше преподобие, а что сталось со Стефаном? — спросил вдруг Анджей.

— В Седлеце он сейчас, у пана Валерия, — быстро проговорил ксендз, внезапно замолчал и кинул беглый взгляд на Ройскую, которая возилась со своим кольцом для салфетки.

— Разогнулось, надо будет отдать в кузню. Там щипцами выправят.

— А как там Алюня? — снова спросил Анджей.

Ксендз сделал вид, что не слышал вопроса.

— Живет с сестрой здесь, в деревне, — сказала Ройская. — Можешь его навестить.

Ксендз удивленно посмотрел на Ройскую. Потом взглянул на конец стола, где сидела Зюня с панной Вандой, и спросил:

— Вот это и есть дочка пана Валерия? Как на отца похожа…

Зюня не была похожа на отца. Анджей уже знал, что ксендз Ромала каждый раз задает один и тот же вопрос, желая тем самым подчеркнуть, что он не крестил этого ребенка. Дело в том, что Валерек окрестил дочку в Седлеце у православного попа. И брак с Климой у них был только православный.

Полдник окончился быстро. Выйдя на крыльцо, Анджей, к своему великому изумлению, увидел в конце садовой аллеи зеленую полосу неба. Дождь прекратился, и завеса туч быстро сползала к горизонту. Длинная ровная черта отделяла теперь скопление туч от чистого неба. Вскоре половина неба стала серой, половина — зеленой. В парке слышался только шелест скатывающихся с листка на листок капель.

Анджей собрался пойти на двор, но в эту минуту почувствовал в своей руке крохотную ручонку Зюни.

— Пойдем, — сказала она, — я покажу тебе моих детей.

В вестибюле небольшая доска отгораживала угол.

За этой загородкой стояла воткнутая в горшочек еловая ветка, а вокруг горшочка сидели в кружок, подняв руки, куклы.

— Это у них сейчас елка, — пояснила Зюня.

Анджей указал на первую с края куклу.

— Как ее зовут?

Зюня смутилась, не зная, что сказать.

— Как же это ты не знаешь, как зовут твою куклу?

Зюня что-то зашептала. Он пригнулся к ее губам.

— Это не кукла, это человек. И это моя дочка.

— Ну и как же твою дочку зовут?

— Геня, — шепнула Зюня.

Куклы назывались: Геня, Стася, Имогена и Боб. Боб был негритенок.

Анджей присел возле кукол и развел им руки. Теперь они как будто держались за руки, образуя круг.

— Это они вокруг елки поют.

Зюня пришла в восторг.

— Вокруг елки поют, — повторила она и затянула своим тонким, как паутинка, голоском какую-то рождественскую песенку.

Анджей собрался уходить.

— Не уходи, не уходи, — взмолилась Зюня.

— Мне надо идти во двор.

По дороге он пытался понять, почему разговаривал с маленькой Зюней так басовито.

«Видимо, хотел выглядеть совсем взрослым. Ведь еще недавно я играл Геленкиными куклами и тетя Конюкова привозила мне всяких китайчат и негритят. А тут даже испугался, что меня увидят с Зюниными куклами».

И он улыбнулся.

«Ты хочешь быть совсем взрослым, дорогой мой Анджей», — произнес он про себя, но так и не прочувствовал полностью эти слова.

Идя по двору, он увидел выходящих из амбара девушек. Каси среди них, кажется, не было; он не был в этом уверен, но решил не оглядываться. И так старался удержаться от этого, что вошел в сени к Козловским с занемевшей шеей. Еще издалека он услышал скрипку Ромека.

Анджей и сам не знал, почему сюда забрел. Ведь он же уговорился с Ромеком, что тот придет к нему вечером поиграть. И все же как-то невольно направился во двор. Остановившись на крыльце дома Козловских, он оглянулся. Парк стоял вымытый, зеленый и как будто озаренный собственным светом. Над деревьями вздымалось мокрое, салатного цвета небо, словно туго натянутый шелк. А ближе — уползающая туча, бледно-лиловая, холодная. Все было мокрое, холодное и сверкающее. И все предсказывало устойчивую хорошую погоду.

В доме Козловских никого не было, кроме Ромека. Ромек стоял посредине большой, низкой, заставленной мебелью комнаты и водил смычком.

Ромек ничуть не удивился, закончил пассаж и сказал:

— О, Анджей! Хорошо, что пришел. А я как раз готовлюсь играть с тобой.

— Ну так играй.

— Нет, нет. Это сплошная жуть.

— Верно, — признал Анджей, оглядывая комнату.

Дом этот очень нравился Анджею. Тут было полно старой, простой дубовой мебели, на постелях множество подушек, куча охотничьих трофеев на стенах. Тут было тепло и пахло свежим бельем, лавандой, майораном.

— А что я тебе сейчас дам! — сказал вдруг Ромек, подошел к дубовому буфету и достал пузатый графинчик с водкой. Водка была зеленоватая, с какой-то плавающей в ней длинной травой. — Выпьем, — предложил он.

— Помилуй, я никогда водки не пью… — запротестовал Анджен.

Ему стыдно было сказать: «Я никогда водки не пил». Но Ромек уже налил две граненые рюмки чуть не до краев. Потом отрезал по куску черного хлеба на закуску.

Анджей нерешительно взял рюмку. Ромек сказал: «Поехали!» — и пришлось выпить все до дна.

Водка сильно отдавала травой-зубровкой. Огонь заполнил рот и горло, ударил в нос. Анджей даже закашлялся.

— Понюхай хлеб, — посоветовал Ромек.

Анджей понюхал и почувствовал чудесный ржаной запах. Потом принялся за хлеб с нижней корки, такой ароматной и осыпанной мукой. Жжение в горле быстро прошло.

— Пойдем погуляем, — сказал Ромек, пряча графинчик в шкаф. — Больше пить не будем, а то мама заметит.

— Я бы все равно не стал, противно.

— Пошли?

— Пойдем в деревню, к Алюне? — предложил Анджей.

— К Алюне? Зачем? — удивился Ромек.

— Так. Хочу навестить. Давно его не видал.

— К Алюне теперь не очень-то ходят, — с какой-то комической важностью заметил Ромек, — но если хочешь, то пойдем.

Пройдя двор, они вышли через парк к деревне. Вдоль дороги здесь стояли довольно ладные, а кое-где даже каменные домики. Перед домиками цвела красная фасоль и начинали уже распускаться подсолнухи.

Алюня с сестрой жили на самом конце деревни, справа, если идти от парка.

Он сидел у открытого окна. Это был рослый юноша с пышным и густым чубом черных как смоль волос, зачесанных назад. Он читал какую-то книжку, но, как только друзья остановились перед окном, быстро ее отложил. Анджею показалось, что книжка была русская.

— Как ты изменился, Алюня, — сказал Анджей, — ведь ты же был меньше меня.

— И теперь меня зовут уже не Алюней, а Алексием, — улыбнулся старый приятель. Зубы у него были белые, а голос низкий-низкий. Здороваясь, он подал им руку.

— Почему ты никогда не заходишь ко мне? — спросил он Анджея. — Ты же часто бываешь в Пустых Лонках.

Анджей не знал, что ему ответить.

— Кто это к тебе пришел? — спросила, входя в комнату из другой половины дома, сестра Алюни. В руках у нее было повешенное на плечики легкое красное в белый горошек платье.

— Это Анджей и Ромек.

— Какой Анджей?

— Анджей Голомбек.

Швея взглянула на Анджея. Она была гораздо старше брата, лет на двадцать — уже зрелая, несколько осунувшаяся женщина, но все еще красивая. Волосы такие же черные, как у Алексия, и большие голубые глаза. У нее было больное сердце.

— Входите, пожалуйста, — сказала она.

Приятели вошли в комнату. Анджей уже пожалел было, что пришел, подумав, что разговаривать будет не о чем. Зато Ромек любил поболтать.

— Какое платье красивое. Для кого это? — спросил он.

— Для Каси, — ответила с улыбкой Геня.

— Для Каси? Это для какой же Каси? Для твоей Каси, Алюня?

Алексий вспыхнул и сердито буркнул:

— Нет у меня никакой Каси.

Анджею стало как-то не по себе. В комнате стоял большой шкаф с книгами.

— Ого, сколько у тебя книг, — сказал он. — Ты что, в университете?

Алексий снова заулыбался.

— Нет. Сам занимаюсь. Да ты садись, Анджей.

Геня захотела угостить их чаем.

— Большущее вам спасибо, — сказал Анджей, — но я как раз после полдника. И ксендз Ромала у нас был, — обратился он к Алексию.

Тот ничего не ответил.

— Я его спросил о тебе, но он сделал вид, что не слышит.