Сразу ему в нос ударил какой-то неприятный запах лекарства, и у Мигеля Кастильо запершило в горле, он хотел громко чихнуть, но сдержался.

— У, дьявол, — пробормотал он, пристально вглядываясь в измученное лицо Батлера.

Мигель подошел к больному и зашептал:

— Рэтт Батлер, ты меня слышишь? Это я, Мигель Кастильо. Ты меня слышишь? Подай мне знак, что ты жив.

Обожженные солнцем веки Рэтта Батлера дрогнули.

Обрадованный тем, что Батлер его слышит, Мигель почувствовал себя совсем раскрепощенным. Он радостно потер ладони и, счастливо улыбаясь, сел на постель больного.

— Знаешь, Рэтт, тебе очень повезло: ведь рядом с тобой оказался я, а не кто-нибудь другой. Другой бы бросил тебя, плюнул бы на тебя, оставил умирать. Кто такой Рэтт Батлер… А я вот привез тебя сюда, устроил в госпиталь при монастыре. А святой отец… Ты знаешь, что сказал мне святой отец?

И Мигель Кастильо тронул Рэтта Батлера за плечо, тот приоткрыл на секунду глаза.

— Святой отец говорит, что ты очень молод и силен, так что через пару дней поправишься — и все будет замечательно.

Мигель Кастильо вновь удовлетворенно потер ладони.

— Знаешь, Рэтт, мне страшно подумать, что могло случиться, окажись ты в пустыне один. У меня волосы на голове встают дыбом и руки начинают трястись, а сердце опускается куда-то вниз, наверное, к пяткам падает, когда я начинаю думать о том, что бы с тобой могло произойти. Знаешь, как хорошо, когда у человека есть настоящие друзья, которые могут о нем позаботиться.

Мигель склонился к Рэтту Батлер и зашептал ему прямо в ухо:

— Знаешь, друг, если бы не я, не Мигель Кастильо, ты бы уже давным-давно был мертвым. Своим чудесным спасением ты обязан только мне. Послушай, Рэтт, у тебя есть родители, мама, папа?

Не увидев на лице больного никакого движения, Мигель Кастильо сокрушенно покачал головой.

— Я так к знал, ты — сирота. Никого у тебя нет на всем свете, только я, твой единственный истинный друг, только я. Ты слышишь меня, Рэтт, ты всегда можешь рассчитывать на меня, на Кастильо, на мою помощь. Ты всегда можешь опереться на мое крепкое плечо. Знай, я тебя не брошу в беде ни-ког-да. А у меня…

Мигель чуть не пустил слезу, его глаза увлажнились.

— … у меня ведь тоже никого нет. Только ты, Рэтт, только ты. Значит, мы с тобой два одиноких человека и поэтому должны держаться вместе. Ведь в этом мире выжить в одиночку так тяжело. А вдвоем легче. Правильно я говорю?

Мигель Кастильо говорил так, что могло показаться, что он всецело верит в то, что говорит, и говорит абсолютно правдиво и искренне, а на самом деле ему хотелось вцепиться в горло Рэтта Батлера и вырвать из него имя, написанное на могиле.

Но он понимал, что тот будет держаться до последнего.

— Знаешь, Батлер, — вновь склонившись к уху больного зашептал Кастильо, — ты меня должен простить. Меня простил даже Бог, я молился, вот сейчас молился о тебе. Я просил Господа Бога и пресвятую Деву, чтобы они даровали тебе жизнь. Знаешь как я молился, у меня даже слезы текли по щекам. И видишь: они услышали мою мольбу. Ты жив, почти здоров, скоро твои дела пойдут на поправку. А меня ты должен простить. Ведь признайся, Рэтт, на моем месте ты поступил бы точно так…

— О, дьявол, — Мигель Кастильо вдруг вскинул вверх руки, — мы могли бы уже иметь эти деньги, не случись всего этого. Зачем ты заболел? Будь проклят этот день!

Мигель Кастильо принялся колотить себя в грудь кулаком.

— Это проклятое солнце, проклятая жара виноваты в том, что ты лишился сил, а у меня помутился рассудок.

Наконец Мигель понял, что признаниями в вечной дружбе и преданности ему Рэтта не пронять.

И он решил изменить тактику.

Он прикоснулся к руке больного, потом положил свою голову ему на грудь и прислушался к биению его сердца.

— Знаешь, Рэтт, твое сердце едва бьется, оно вот-вот остановится… О, Господи, — отрываясь от груди больного, воскликнул Мигель, — не дай ему остановится! Но оно чуть бьется. Рэтт, ты меня слышишь? Ты сейчас умрешь…

Мигель поднял глаза к потолку.

— Господи, как я не хочу этого. Мне хочется, чтобы ты жил, чтобы мы достали эти деньги. Будь они не ладны. Но если ты сейчас умрешь, отдашь Богу душу, не назвав мне имени, написанного на могиле — это будет страшный грех, поверь мне, Рэтт.

В порыве исступления Мигель даже закрыл глаза.

— Этого греха тебе никогда не простит ни Бог, ни ангелы — никто. Ты будешь гореть в ярком пламени, будешь корчиться в кипящей смоле, а черти будут протыкать тебя острыми палками. Они будут рвать тебя на куски, будут раздирать твои внутренности и твое сердце, будут лить тебе в глотку расплавленную смолу. И все это за то, что ты не сказал мне имени, написанного на могиле. Только за это, Рэтт, только за это. Ты совершаешь страшный грех, скажи, облегчи свою душу.

И Мигель Кастильо опустился рядом с больным Рэттом, подставляя свое ухо к его растрескавшимся губам.

— Ну что же ты молчишь? Говори, я весь внимание, я слушаю, Рэтт. Говори.

Казалось, что от нетерпения Мигель Кастильо может сам умереть, и его сердце остановится раньше, чем сердце Рэтта Батлера.

На его лбу вздулись жилы, а по лицу катились крупные капли пота.

— Ты видишь, Рэтт, я плачу, плачу. Но я молю Господа Бога, чтобы он даровал тебе жизнь. Но он не хочет этого сделать, и ты умираешь. Я уже слышу, чувствую, что ты сейчас отойдешь в лучший мир. Там тебе будет хорошо, там будет много воды, много тени и зелени, там нет пустыни.

И эта тирада не подействовала на Рэтта Батлера.

Тогда Мигель громко закричал ему в ухо:

— Мерзавец! Свинья! Скотина! Ведь на том свете тебе не нужны деньги. На кой черт тебе золото под землей? Говори! Или я тебя сейчас задушу вот этими руками, прямо здесь. Говори имя!

Но растрескавшиеся губы Рэтта Батлера только слегка скривились в подобии ехидной усмешки. Он даже не открыл глаз, чтобы посмотреть на рожу Мигель Кастильо, который, закатив к потолку глаза, напускал на себя вид то святого, то безжалостного палача.

— Ну скажи же, скажи, чье имя написано на могиле? Там, в этом чертовом Сент-Хилле тысячи могил, тысячи имен. А мне надо только одно, только одно, — дрожащим голосом шептал Мигель Кастильо на ухо Рэтту Батлеру, — одно имя — и я оставлю тебя в покое. А когда я достану это золото, то я буду молиться о твоем успокоении каждый день, даже дважды в день утром и вечером. Если хочешь, я буду молиться в обед и ночью, даже мои дети будут вспоминать в молитвах твое имя. Только скажи.

Мигель Кастильо схватил оловянную кружку, стоявшую у изголовья.

— Хочешь водички? — он смочил пальцы и помазал губы Рэтту Батлеру, — вот тебе водичка. Только скажи имя, одно имя — и все.

Губы Рэтта Батлера шевельнулись.

— Нагнись, — чуть слышно, прошептал он.

— Ты что-то сказал, Рэтт? Ты что-то сказал? — засуетился Мигель, придвигая ухо прямо ко рту больного. — Говори же, говори!

Казалось, что сейчас сердце Мигеля Кастильо остановится.

В келье царила такая пронзительная тишина, что было слышно, как муха бьется о стекло.

— Говори, я слушаю.

— Скотина… грязная свинья…, — едва шевеля губами, произнес Рэтт Батлер.

— Что? Что написано?

— Пошел вон, свинья…, — уже более отчетливо произнес больной.

— Ах ты сволочь, ах ты мерзавец! — заорал Мигель Кастильо, выхватывая из кобуры револьвер и взводя курок.

Рэтт Батлер тяжело поднял руку и едва шевеля пальцами погрозил Мигелю.

— Хорошо когда рядом настоящий друг, который может тебя защитить, — прошептал он и закрыв глаза повернул голову в сторону.

— Ах ты мерзавец, ах ты…, — Мигель Кастильо выругался отборной бранью.

Потом поднялся с кровати, засунул револьвер в кобуру и несколько раз прошелся от стены до стены.

— С каким бы наслаждением я пустил тебе пулю в лоб прямо между глаз. У меня даже не дрогнула бы рука. Но я…

Мигель с сожалением причмокнул губами.

— …не могу этого сделать, иначе действительно на всю жизнь останусь бедняком. А так я смогу разбогатеть. Ведь этот Рэтт Батлер все-таки благородный человек, он простит меня. И мы поделим наши деньги. Но уж тогда…