Дверь в подъезд стояла открытой настежь. На лестнице она увидела полицейского, который, заметив посторонних, поспешил раствориться на верхней площадке, будто сам был воришкой или привидением. Двое его коллег совещались о чем-то во внутреннем дворе — высокопосаженное окно открывало их только начиная с пережевывающих неразличимые фразы подбородков.

66 870 753 361 920 спустился за ней на лифте.

— Что у вас тут произошло? — спросила 70 607 384 120 250.

— Не знаю. Кража или ограбление — они уже с утра ходят…

Когда они заходили в квартиру, она незаметно для него на секунду сжала пальцами дверной косяк, будто все еще надеялась, что сможет удержаться от искушения.

Пока он был в душе, 70 607 384 120 250, забравшись с ногами на диван, снова развернула «бездомную» газету. Некоторые коммунары, как оказалось, были инвалидами. А вторая половина за ними следила. Они образовывали пары (как в фигурном катании) и были очень довольны ситуацией, потому что инвалиды всегда имели уход, а здоровые — оправдание перед обществом, почему они не участвуют в капиталистическом производстве. Ведь заботиться об инвалидах — это, конечно, лучше и приятнее, чем кого-то эксплуатировать. Они жили в этой коммуне друг для друга, употребляя в пищу продукты неживотного происхождения и освобождаясь заодно от животных инстинктов, пока домовладельцы, отсудившие себе официально пустовавшие помещения, не приняли насильственных мер к выселению.

Не отрывая взгляда от тусклых типографских строчек, повествующих о дальнейшей судьбе оставшихся на улице коммунаров, 70 607 384 120 250 фиксировала все, что происходит в комнате: 66 870 753 361 920 вошел, запахивая на ходу полы махрового халата, подсел к ней, начал целовать в шею, гладить пальцами вдоль бедра… Отбросив газету, она оттолкнула его. Сняла через голову футболку, стянула колготки вместе с трусами и уже в самом конце, расстегнув молнию, вышла из юбки через верх, как из спасательного круга. Потом начала развязывать пояс его халата, но бросила на полпути — дальше сам. Спросила только:

— Здесь или в спальне?

Он молча кивнул на дверь, поднялся с дивана, пошел вон из комнаты, но, спохватившись, остановился у выхода, чтобы пропустить ее вперед. Она почти бегом пересекла длинный коридор, отталкиваясь босыми ногами от скрипучего паркета. Прыгнула в уже расстеленную кровать, затаилась, уткнувшись лицом в подушку. Дальше спасаться некуда, только стать тише воды — притвориться тростником. Но и тростник выдает себя, когда налетает ветер.

Приподнялась на локте, притянула его к себе, глядя из-под полуприкрытых век, чтобы не помнить потом ничего, кроме смутных очертаний. Самое страшное — быть всю жизнь самой у себя в свидетелях.

Они лежали рядом, сплетаясь голыми телами, но не решаясь окончательно соединиться, будто внизу у них, как у Наяды и Тритона, росли только рыбьи хвосты…

Скорее, скорее перевернуть страницу.

Просыпаясь в Петербурге в оставленной хозяевами (Зиной — на лето, отцом — навсегда) квартире, 70 607 384 120 250 делала зарядку в той комнате, где умер отец. Переходя к упражнениям на полу, она не могла отделаться от навязчивой мысли об отце, в предсмертных конвульсиях сползающем на ковер, на котором под утро его обнаружила Зина. Теперь на том же самом месте, где его мускулатура окончательно расслабилась и обмякла, ее мышцы приятно напрягались в такт музыке, изо всех сил цепляясь за жизнь.

За завтраком она пила чай из большой отцовской чашки с его знаком зодиака. На чашке по кругу прочитывались качества, которыми должен обладать типичный козерог. 70 607 384 120 250 с интересом изучала этот источник: «амбициозный, благоразумный, аккуратный, терпеливый, фаталист, остроумный, прозорливый». Вот каким, оказывается, был ее отец! Других письменных свидетельств о нем не сохранилось.

К метро она шла мимо бывшего кинотеатра «Прометей». Сам заступник человеческого рода изгибался в гимнастическом порыве над подушкой ионической колонны, спасая огонь от бронзового ястреба, вцепившегося ему когтями в тренированную икру. Его храм, однако, уже давно подвергся разорению и профанации, а затем, лишенный высшей божественной протекции, быстро пришел в упадок. Выведенные по трафарету вывески «Студия загара», «Ремонт обуви», «Бильярдная» наслаивались друг на друга и проваливались в небытие вместе с фанерной обивкой, закрывающей бреши на месте выбитых стеклянных витрин.

«Неделя бесплатно!» — кричал у метро размахивающий пачкой рекламок подросток.

Время — лучший подарок. Оно всегда слишком быстро заканчивается, вытекая, как из опрокинутого бидона, неделя за неделей. И вот уже кто-то напирает сзади, проталкивая ее сквозь с трудом поддающуюся напору дверь. Это оно свистит за спиной вентиляционным воздухом. Время. (То, что разлучает часто с теми, кто нам дарит счастье.)

Поездки в метро располагают к самосозерцанию. Внешний мир отсекается темнотой за окнами и гулом в ушах. Углубляясь в туннель, ты на самом деле погружаешься в себя, потому что больше тебе ехать некуда.

Академкнига на Литейном пустовала. Пожилой продавец, похожий на вахтера, читал газету. 70 607 384 120 250 присела на корточки перед одним из стеллажей: ей почему-то казалось, что лучшие книги в букинистических отделах всегда труднодоступны и начинать поиски нужно сразу с наиболее потаенных мест. Через стекло витрины она увидела, как к магазину энергичным шагом подходят две пожилые женщины с миниатюрными фотокамерами в руках — наверное, туристки. На одной — комбинезон из белой плащевки, через весь живот накладной карман на молнии. Другая — в шелковой блузке с рукавом «летучая мышь». (70 607 384 120 250 мысленно разложила перед собой выкройки, по которым все это шилось.) Спустя минуту она услышала их щебетание в соседнем проходе.

— Ага, смотри, опять его книги, — возбужденно заговорила одна. — Куда ни пойдешь — везде он. С ума сойти можно!

— Это редкое издание вроде бы? — поинтересовалась другая.

— Ах, понятия не имею! Ты же знаешь, у меня дома вообще нет ни одного его романа!

— Ну как же? Я сама видела у тебя на полке.

— Брала у друзей почитать и не осилила даже половины… Отдала обратно.

— Неужели он не дарил тебе ничего?

— Кажется, нет. Не помню. Мы с ним другими вещами занимались.

Дамы сдержанно захихикали.

— Вообще, я тебе скажу: до чего ужасный у него был характер! — засокрушалась первая. — Сама удивляюсь, как я выдержала так долго!

— Ну, совсем и недолго, — возразила ее подруга. — Год от силы. Потом ведь он уехал? Писал тебе хоть, из Америки-то?

— Ну, пару раз…

— До чего же они все сволочи!

— А мы и до его отъезда несколько месяцев почти не виделись.

— Что, серьезно?

— Ну да! Я звоню ему, к примеру, и говорю: «Я сегодня свободна». А он: «У меня сейчас такая фаза продуктивная, буду работать целый день». Представляешь?

— А ты?

— А что мне делать? Занимаюсь чем-нибудь другим — иду в кино или на каток. Ну а на следующий день он сам звонит: «Давай встретимся!» Я ему тогда тоже: «Извини, у меня продуктивная фаза. Увидимся потом».

— Ты чего? Откуда у тебя продуктивная фаза?

— А что? Я тоже пописывала, да. Он мне даже обещал помочь с публикацией.

— И что, помог?

— Ну как видишь!

Обе от души засмеялись.

— Правда, когда я сказала про продуктивную фазу, он сначала совсем о другом подумал. Говорит: «Ничего, я буду осторожно».

Дамы захохотали еще сильнее.

— Так из-за чего вы поссорились-то? — поинтересовалась вторая.

— А мы и не ссорились. Просто то у него эта самая фаза, то у меня — когда же встречаться?

— Ну вы прямо как журавль и цапля из сказки… Так берешь книгу-то?

— Еще чего не хватало! Пойдем лучше мороженое есть!

Дверь хлопнула, и дамы выпорхнули на улицу, запустив внутрь несколько истеричных автомобильных гудков. 70 607 384 120 250 перешла в соседний проход и оказалась по другую сторону шкафа, возле которого только что сидела на корточках, подслушивая чужой разговор. Одна из книг на верхней полке была чуть выдвинута вперед, как патрон, выбившийся из обоймы. 70 607 384 120 250 потянула ее на себя, открыла титульную страницу и прочитала: «Александр Исаевич Солженицын».