Днем в заоблачных высях витал неприятельский аэроплан. Наши стреляли по нему шрапнелью. Величественная картина!..

Солдатики, живущие здесь, в Гродно, и проходящие на поле брани, лихо поют и даже пляшут.

Комендантом крепости сделано распоряжение, ч[то] б[ы] после 11 час[ов] ночи всюду тушились огни в учреждениях и квартирах или же завешивались окна; это – в целях охраны от цеппелинов и аэропланов.

Прилагаю при сем копию приказа по армии («в[есьма] секретно») и вырезку из газеты с ответом Главн[ого] комитета Общеземского союза относительно предложенных ему из Петроград наград – ответом, полным высокого благородства и достоинства[759].

Вечером удержал меня у себя наш полковник – «начальник санитарн[ого] отдела», устроивший угощение «рислингом», скоро сей сын Марса (Ваала?) охмелел, развязался у него язык, отверзлись едала и так-то завоняло-завоняло…

27 апреля. Захолодало. Утром пошел снег и поднялся страшный ураган. После полудня стихло и прояснилось.

На Карпатах нас сбили, немцы дошли чуть не до Риги[760], а в газетах наших неизменное «мы продолжаем теснить противника», «мы успешно продолжаем продвигаться», там-то и там-то «произошло успешное для наших войск столкновение с неприятелем. О противнике же нашем – тоже неизменное, что он почти совсем уже издыхает и не в силах бороться с нами. Уж не секретом для публики появилось известие о взятии немцами Либавы.

В общем разговоре за обедом Радкевич, только что получивший утверждение в своем командовании армией (с чем сегодня мы его поздравляли), выразился, что Либаву-де мы и отнимать не будем – она сама отнимется (sic!). Не беда, значит, что занят неприятелем такой богатый город Либава («ведь это лишь демонстрация», «ведь это разбойный набег, чтобы специально пограбить продовольствия и фуража», «занятие Либавы немцами не имеет никакого стратегического значения»!! – «У вас болит зуб? Но ведь это же пустяки, ведь это боль отраженная!»).

Германцами потоплена «Лузитания»[761], типа и размеров «Титаника», одни из пароходов английского коммерческ[ого] флота. Италия, Румыния и проч. нейтральн[ые] державы не осбоенно-то торопятся встать на сторону нашу. Барометры!

Забрал по обыкновению на вокзале четыре газеты: «Нов[ое] вр[емя]», «Речь», «Рус[ское] слово» и «Рус[ские] ведом[ост] и». Интуитивно чувствую, что дальше осени не проработает адская фабрика человекоубийства.

Вечером пошел к городовому врачу послушать граммофон. Минутами забывался, но беспокойные думы о Ляле назойливо вплетаются и перевиваются со всеми моими мыслями.

Ложусь спать примиренным, с сознанием, что, может быть, и не суждено будет проснуться, если налетит волею Божиею на наш район цеппелин. Ночь звездная, прекрасная.

28 апреля. Погода великолепная. Природа в апогее оживления. Тем тоскливей на душе, что так постыло сложилась моя жизнь. Что я был, и что стал?! Мне кажется, что если бы и случилось что-либо радостное, то у меня не оказалось бы способности воспринять его; живу как приговоренный к смерти.

29 апреля. Райский солнечный день с неизменным своим спутником – тевтонским аэропланом, сеявшим утром бомбы.

Несмотря на очевидные наши неудачи по всему фронту, в газетах продолжаются все те же ухарские тирады на тему «шапками закидаем».

По-прежнему испытываю ужас своего существования и прелесть небытия.

Встретился с товарищем детства Готфридом Вейде, теперь – командиром ополченской какой-то дружины; во франко-прусскую войну, еще будучи ребятами, часто с ним дрались; я его донимал своей приязнью к французам, дразня его тем, что «француз немцу задал перцу, а немец не утерпел и…»; он же в ответ с своим отцом-булочником часто обзывал меня «рушкова швинья». И вот судьба! Чей он в душе благожелатель?

Вечером пошел ко всенощной. Завтра Вознесение Христово. Трагически я всегда переживаю этот день, скорбно расставаясь с Уходящим на небо до следующего года Его Воскресения; суждено ли мне дожить до этих дорогих мне всегда дней – Страстной недели и Пасхи? На целый год я себя чувствую сирым, как бы оставленным и брошенным Им барахтаться в поганой повседневной мышиной беготне и суете. Я до сего времени по сложившимся знаменательно роковым образом обстоятельствам моей жизни не утратил еще веры в личного, вне мира сущего Бога, дерзновенно ропщу на него – отчего Ты не научил меня творить волю Твою, «Ты, бо еси Бог мой»?! Но… но… «за все, за все ж Тебя благодарю я» – за все мои муки, муки Ляли, муки других, виновником к[ото] рых с Твоего попустительства был я, благодарю и

Недавно только что был отменен дикий приказ о кладке в общую варку пищи солдат риса в целях якобы предупреждения желуд[очно]-кишечных заболеваний; теперь последовал (от 16 апреля за № 1011) новый абсурдный приказ главнокоманд[ующего] СЗ фронта, воспрещающий по тем же мотивам класть в горячее сало!!

Получил печальное письмо от сына Сережи; пишет, что у него «опять лопнул левый глаз». Чувствую себя в положении, не лучшем Иова!

30 апреля. Ясный день, небо безоблачно. Дела наши на фронте ничего радостного не представляют, благодаря чему, очевидно, и Италия не торопится выступлением, о чем прокричали газеты. Страдаю каким-то «мазохизмом»: как ни больно мне, но иногда и радуюсь, что немцы нас бьют; до пошехонства мы никудышны – верхи подлы, низы же – темны… Жалкими мне представляются люди, не могущие теперь найти для себя интересов вне войны…

1 мая. Погода прекрасная. Жарко. Тоскливо тянет в родные края. «Время пролетело, слава прожита…» В газетных сообщениях и телеграммах по-прежнему не отражается и миллионной доли правды об истинном настроении и положении наших дел. Перечитываем их с отвращением и негодованием.

2 мая. Погода захмурилась; небольшой дождь. Дела наши тяп да ляп. Немцы, занявши наши территории, спешат прокладывать жел[езно] дорожные колеи, а мы… мы почти ¼ года простояли в Пруссии и не могли даже устроить правильного движения между Марграбовым и Сувалками. Германия как военная сила перед Россией представляется мне каким-то слоном, мы же – шавочки, трубим в фанфары и иерихонские трубы, если нам удается хоть чуточку кусануть этого колосса.

По Баяну, культура для немцев сыграла роль бритвы: в мирное время ей они отлично брились, в военное же, теперь, отлично ей режут противника.

Живу, хотя и в городе, но вдали от шумного света, к[ото] рый мне так чужд. Развлекаюсь хождением к обедне да ко всенощной. Получил от милой Лялечки письмо – и по милу-то она мне хороша, и по-хорошу-то всем должна быть мила; как все мы, Кравковы, «с изюминками»…

Председательствую в комиссии по производству ревизии госпиталей в отношениях хозяйствен[ной] и денежной отчетности; кажусь для людей понимающим, а на деле ровно ничего не знаю в этой для меня абракадабре, да и не было никогда никакого желания знать ее; не только со службой, но и с жизнью-то я никогда не сливался, оставаясь постоянно при своем «я» и личных мне интересах (только не материального и не суетного характера!).

3 мая. Сегодня – что вчера. Боевые наши действия по-прежнему безэффектны, тусклы и серы, как говенная канцелярская бумага… Визгу много, а шерсти мало… Газетная травля немцев, германской культуры достигла сказочно-анекдотических, вернее – отвратительных размеров; оплеванию и заушению подвергнуты даже Гёте, Гейне, Кох, Вирхов и прочие светила человечества, мы же, мы, русские – это благословенная и избранная Богом нация!! Атмосфера пропитана удушающими газами фальши, лжи, злобы, клеветы. Боже мой, долго ли это еще продолжится? Кто из подлого лицемерия, держа нос по ветру, а кто из святого просто идиотизма начинают даже высказываться за необходимость изгнания немецкого языка из российских школ! Бедные наши школы, несчастные наши детки, являющиеся объектом ноздревско-фамусовского воздействия!