Таскается за нами Добрышин… Как и другие бестолковые генералы, он рассчитывал отыграться позой за счет целесообр[азности] действия и планомерного выполнения общей задачи, били на это и наши вахлаки – Зуев с Федяем; а смерть Самсонова и Мартоса[150] разве не замаскированное самоубийство? Головой и умом не взял – так, мол, положу живот свой!.. Замечательное явление: с первого дня походной жизни я не слышал ни звука гармоники или балалайки, к[ото] рыми забавлялись солдатики в японскую войну!

31 августа. Ночью и с утра дождь и хмурь; дороги раскисли. С 8 утра выехали из Горая на Гедвижин[151], верст за тридцать к югу – ЮВ. Оставили Фрамполь по правой, а Щебрешин – по левой стороне. Очищаем землю русскую от врага, к[ото] рый поспешно отходит в свои пределы. К сожалению, действуем мы без игры ума и без артистического вдохновения, не сумевши врагу устроить Седана; привыкли мы действовать лишь стеной да закидывать шапками, не ухитрившись воспользоваться дорогим моментом, ч[то] б[ы] окружить противника и захватить его в мышеловку! А он теперь подсоберется в Перемышле[152], к[ото] рый нам предстоит осаждать, и положит еще много десятков тысяч жизней. Живое дело делаем к[а] к пишем бумаги[153]… Дорога до Гедвижина – по пескам, по каменистым горам и хвойным лесам. Полным вздохом упиваюсь чистотой лесного воздуха. Благодать. По дороге попадаются своеобразной конструкции высокие кресты, а также памятники, напр[имер], с такой надписью по-польски: «Боже, смилуйся над нами!» Душа моя, при виде такой картины, воспаряет ввысь. Встречаются положительно кавказские ландшафты. Следую в обозе вместе с интендантом, милейшим Анатолием Петров[ичем] Мартыновым, сопровождаемый движущейся на юг массой войсковых частей корпуса, без спешки, без паники, в чаянии завтра-послезавтра ступить уже на землю врага. Утром узнал о сообщении Верховного главнокомандующ[его], что французы после пятидневного сражения отбросили с большими потерями немцев по всему фронту. Ура! Как ни мрачна погода, но она показалась светлой-пресветлой. Штабс-ротмистр интенданта от восторга заиграл на разбитом рояле ксендза плясовую…

Смешной вид представляют наши солдатики, уже перерядившиеся в австрийские шинели и снаряженные австрийскими ранцами и другими доспехами… А как сравнить нашего солдатика и австрийского, то досада берет: наш в отношении пригонки мундирн[ой] одежды – медведь-медведем, австриец же – картинка! Редкий для наших военачальников поступок Мартынова: при проезде через поломанный мост скомандовал о его исправлении…Рад, что освободился от 500 рублей, сдавши их в казначейство! В пути солдаты срывали капусту и ее ели. На обращение офицера ко мне, вижу ли я, что делают солдаты, с целью подчеркнуть как бы упущение со стороны медицинск[ого] персонала, я отвечал, что виноваты «вы – военачальники, мало развитые гигиенически и плохо воспитывающие солдата». Офицер прикусил язык… Хочу перевести на фуражное довольств[ие] своих лошадей из штаба в интендантские, а то в штабе – систематический грабеж за счет желудков солдатских и лошадиных!.. Апофеоз негодяйства, как следствие невежества и русской дикости! Врач в этой среде – один в поле не воин.

Не слышно сегодня ни одного выстрела. Оригинальный вид кавказских казаков в бурках и белых башлыках на фоне лесной опушки, в дыму горящих костров… Предчувствую с захватывающим дыханием сладость скорого вступления в Червонную Русь. Коханов передал мне №№ «Нов[ого] вр[емени]» от 22 и 23 авг[уста]. Читаю с жадностью; к сожалению, сообщаемые данные – вижу – тенденциозны, с большой примесью слюнявого патриотизма и национализма[154]… Жажду знать одну только, хотя и горькую, правду о всем совершаемом, но увы!.. Некогда обриться – обратился в дикобраза…

Около 4 час[ов] дня прибыли в деревню Гедивжин. Дня три тому назад здесь «господарствовали» австрияки, все опустошившие, повыбившие окна в домах, в одном из к[ото] рых поселился я с адъютантом… «Мадьяры страшущие производили паскудства», – жалуются бабы… Во всей деревне еле-еле собрали около двух десятков яиц… Погода было разведрилась, но к вечеру опять захмурилась…

1 сентября. Хмуро и дождливо. Всю ночь тревожился массой мух и тараканов. Достал кружечку молока; утром поблаженствовал чаем с молоком. Давно этого не было.

В 9 утра выехали, опередивши обозы, на Хмелек[155] через Белгорай, Княжнополь[156] и Раковку[157]. Дорога пролегает почти все время через пески и сосновые леса; много рубленых деревьев; чудный ароматный воздух; под Княжнопле[м] – взорванный и погорелый мост; переезжали вброд. Белгорай – лучше Красностава, на улицах по тротуарам столы с самоварами, евреи угощают солдатиков. Трудно купить хлеб или к[акой]-л[ибо] другой продукт. Солдаты больше хотят табаку, чем хлеба… Избы в деревнях с одинарными рамами – очевидно, зимы здесь теплые.

Завтра, Бог даст, будем за границей. Тарноград[158] уже оставлен австрийцами. По пути захотелось есть, а хлеба не было; в одной деревне еле-еле удалось на 10 коп[еек] купить кусок черного хлеба: все выедено и очищено нашими предшественниками – австрийцами. «Трошечко хлеба есть, остальное Галиция забрала», – отвечала старушка, вместе с стариком своим с помощью мотыги вырывавшая в поле картошку. Подъезжая к месту назначения, встречаю оригинальные типы – смуглые лица в костюмах: теплые шапки и кафтаны, из-под последних – длинная рубаха, кальсоны и босиком; бабы – в белых длинных платках. Руководствуясь картой-десятиверсткой, не лишним считал проверять свой маршрут через опросы местных жителей; «тенде, тенде, пане» («туда, туда, господин»), отвечали… Стал припадать на желудок – часто слабит с болями.

Около 5 вечера прибыли в Хмелек; штаб расположился в вальдфорке[159] – в господарском доме князя Замойского[160] (самого нет, а живет его управляющий); я же – на отлете, в деревне у священника. Семья его встретила нас очень радушно и хлебосольно; почти пять недель выдержали они пленение у австрийцев; в моей комнате жил полковник – австрийск[ий] чех, а в других – прочие офицеры со знаменем. Сам чех был очень скромен и малообщителен, офицерство же и солдаты – бахвалились, что скоро будут в Петербурге. Их подозрительность и мнительность относительно взрывов, отравления, – напр[имер], папиросу русскую закуривали с осторожностью, воду пили, предварительно заставляя ее выпить обывателей. Среди офицерства находились лица, чехи и славяне, к[ото] рые предостерегали обывателей не очень-то быть болтливыми, т[а] к к[а] к даже и среди офицерства над офицерством же имеется шпионаж со стороны немцев… Казаков наших ужасно боятся, будучи убежденными в том, что они едят живых людей!

Отличное шоссе устроили австрийцы от Тарнограда до Белгорая (фашинное?), по к[ото] рому пролегает наш почтовый тракт.

2 сентября. Всю ночь лил дождь; люди все намокли, и за поздним прибытием обоза с кухней и утомлением вследствие ежедневн[ых] переходов до 20–30 верст – мало ели. Вообще люди наши переутомлены. Дня не проходит, ч[то] б[ы] мы не передвигались.

Сытно нас покормили вчера и сегодня у батюшки (поросенок жареный с кашей, вареники, простокваша, молоко…); ели мы с волчьим аппетитом. Заночевали двумя группами: я с интендантами, а остальные штабные – в фольварке у одного пана, арендатора гр[афа] Замойского.