29 сентября.

Погода, почти не переставая, стоит гнусная – мрак, дожди и слякоть. Но эта атмосферическая непорядочность значительно для меня теперь смягчается в этом почти глубоком тылу человеческого коловращения, где все штабные расположились даже совсем по-домашнему. Странно, что из штаба Юго-Западн[ого] фронта, стоящего теперь в Холме, совсем выделены санит[арная] часть и другие отделы, стоящие в Бресте. Зачем такая разобщенность и расколотость штаба?

Получил все нужные документы на перевозку и себя, и всего моего инвентаря в Гродно, куда я завтра отправляюсь только ради узнания из штаба фронта о месторасположении штаба моей армии; досадно будет, если придется туда ехать опять назад, напр[имер] – в Белосток или Брест; вероятнее всего, мне кажется, что в Варшаву[270], в группу войск, действующих по правую сторону Вислы.

Стараясь быть объективно-беспристрастным в сравнительной оценке положительных качеств немцев перед русскими (напр[имер], принимая во внимание их большую организованность, методичность, продуманность, расчетливость, фундаментальность во всем, выдержанность и пр.), я чисто логически не могу не допустить и не предвидеть, что наш противник должен побить нас своей техникой, сообразительностью, хладнокровием и многим другим; и если мы разобьем германцев, то интересно знать, какому из этиологических элементов победы мы будем этим обязаны? И морально-то, я думаю, они настроены, во всяком случае, уж не ниже нас, а скорее даже выше, чувствуя себя в положении окружаемых железным кольцом при громадности их национального самосознания. Еще будь хоть мы перед ними поворотливее, эластичнее – а то и этого преимущества у нас перед ними нет. Так чем же мы победим?? Я в затруднении на это ответить, разве только большим количеством шапок, большей выносливостью, да, может быть, еще как[ой]-ниб[удь] внезапностью рассудку вопреки действий[271]! Смотрел я сегодня на толкавшуюся на вокзале массу добровольцев по Красному Кресту, сестер, всяких уполномоченных, и спрашивал я себя, а сколько из них найдется лиц, к[ото] рые сюда ехали действительно с исключительной лишь и чистой целью бескорыстного общего служения страждущему человечеству, а не главным образом-то – себе лично? Да и каждый из воюющих-то – какая у него идеология? А та, ч[то] б[ы] прежде всего, скорее всего и больше всего взять себе же лично, а затем все следуют румяна, маски…

Спина моя меня изводит, не могу я свободно как следует ходить. Только и покою в кровати, куда не часто дорваться.

30 сентября. Преотвратительная погода. Посадил лошадей с тарантасом в вагон, прицепленный к отходящему со мной поезду на Брест около 6 час[ов] вечера. В Брест прибыл уже ночью. Толчея, что негде яблоку упасть, ужинал за неимением мест стоя; масса выселяющихся из Варшавы, к[ото] рые, объятые ужасом войны, стараются поспешно эвакуироваться вовнутрь России. Варшавская публика настроена крайне нервно. Напрасно и нерезонно власти призывают жителей к спокойствию, обнадеживая их перспективой полного благополучия и беря на себя, так[им] обр[азом], большой риск быть дискредитированными в глазах несчастной публики, если бы Варшава была взята и публика бы сразу всей массой бежала из города. Заночевал в холодном вагоне, т[а] к что продрог здорово. Верную мысль я подслушал на вокзале из уст одного молодого человека, к[ото] рый высказывается за неприобретение людьми массы драгоценностей и всякого вообще имущества, дабы не чувствовать себя, лишившись их, уж очень несчастным.

Узнал из газет о смерти Карла Румынского[272], для нас, может быть, могущей сыграть и весьма выгодную роль. Из тех же источников сообщение о падении Антверпена.

1 октября. Незабываемый мной никогда день Покрова Пресвятыя Богородицы. Утром слышится благовест колокольный в церквах. Около 3-х дня сел в поезд, отходящий на Белосток; публики туда едет мало, а больше все в Киев, Москву, Брянск. От случайного моего спутника – фельдъегеря Гончарова – узнал, что штаб 10-й армии в Красностоке[273], верстах в 30 к СЗ от Гродно. Путь к Гродно местами пролегает среди болот, к востоку – Беловежская пуща.

Продолжаю аккуратно прочитывать газеты; потопление немцами нашей «Паллады»[274] лишний раз доказывает, что враг наш слишком силен.

Вагон мой с лошадьми прицепили к санитарному поезду, к[ото] рый больше стоял, чем шел. Прибыл в Гродно лишь в 6 утра, всю ночь не спал.

2 октября. Светлая погода. Узнаю, что штаб СЗ фронта переезжает в Седлец[275]. От жандарма и коменданта станции узнал, что штаб моей армии – в Красностоке; для вящей же достоверности постарался узнать об этом у к[ого]-либо из оставшихся пока чинов штаба; мои разговоры с Рейнботом[276], ответили мне по-хамски: «Я вам не справочная контора…»[277] Из Гродно до Белян[278] по машине, а с Белян на лошадях. Шоссе превосходное, гладкое как скатерть. Часов в 7 вечера прибыл-таки наконец в штаб, расположенный в Красностокском женском монастыре[279], проскитавшись в розысках его около почти двух недель, и это в век пара и радиотелеграфов… Знакомство с новыми сослуживцами. Новости о происшедших переменах в воен[но]-санитарной организации, при к[ото] рой все вышло наоборот с нашими чаяниями военных врачей, созданной как будто со злобным намерением нас унизить и предать в руки и на дискреционное усмотрение хулиганствующих рейнботов и им подобной сволочи, когда подпоручик Богданович в должности начальника эвакуационного пункта в Августове «подтягивает» главных врачей госпиталей угрозами отрешения их от должностей…

3 октября. Чудная погода, светлый день, дивная красота монастырской обители, к[ото] рую теперь занимает штаб 10-й армии. Но… на душе так тяжело, так тяжело – и не от предвидения и предчувствия всевозможных катастрофических сюрпризов, к[ото] рые нам готовят германцы, а от террора перед разнузданным произволом властвующей теперь вовсю и со зверским остервенением над нами рейнботовщины, для к[ото] рой и в трудную годину, переживаемую родиной, остается все тот же руководящий принцип в жизни – l’êtat c’est moi[280], и к[ото] рая в своем утробном ослеплении и неистовстве все спасение для России продолжает видеть только в ежовых рукавицах да кузькиной матери за счет попрания всяких самых элементарных норм закона…

Ознакомился сегодня со всеми штабными; командующий армией – Сиверс[281] (недавно лишь назначенный после смены двух предшественников), начальник штаба – Одишелидзе[282]; дежурный генерал – Эггерт[283]; генерал-квартирмейстер – Будберг[284] и заведующий этапно-хозяйст[венным] отделом – генерал фон Таубе[285]!! Ни одной русской фамилии! Дела предстоит мне масса, и самого тревожного и трудного – формирование по новому положению «санитарного отдела», распорядительная деятельность по части эвакуации и проч. в гнусной атмосфере ежеминутного чувствования над собой грубого полицейского произвола и хамства. Неужели, если Господь благословит нас победой над врагом, то она послужит для большего еще торжества рейнботствующей лишь России, а не подлинной, дорогой всем нам России?! Кто самые опасные внутренние враги последней, настоящие революционеры-крамольники, ведущие ее к гибели, как не все эти находящиеся у власти рейнботы с своими разбойничьими шайками, своими злодействами перещеголяющие тевтонов в чинимых ими зверствах?! Если какому-н[и] б[удь] помпадуру «приказано быть акушером», это ведь немного лишь требует от него ума и благородства души, ч[то] б[ы], получая по занимаемой должности все прерогативы (уж Бог с ним!), уметь в ней лишь шефствовать и настолько хотя бы ценить лицо действительно за тебя все делающего, ч[то] б[ы] только не оскорблять его чувства достоинства в угоду своему своеволию и капризу и в явный ущерб делу, да еще в такую великую страду, как настоящая война.