Нож, мыслящий дальше Лагера, в те же секунды был сильно удивлён. Он не ожидал, что постаревший, теряющий силы человек в нескольких словах, так спокойно и полно раскроет Принцессе причины, по которым собирается отступить. И, как показалось убийце, Катарина также ожидала не совсем такого ответа.

Подвижное, светлое, сияющее лицо Её Высочества замерло; прищуренные глаза краткое мгновение изучали сгорбленного, опустившего взгляд старика. Затем Инфанта кивнула.

В общем и целом, понял, нутром ощутил Нож, исходом этого разговора Катарина была удовлетворена.

— Я выслушала вас. Благодарю, — сказала она, не кланяясь и даже не кивая ему, в очередной раз наплевав на этикет, — и удаляюсь. Желаю оставить вас наедине с вашим падением... Диктатор.

Развернувшись, плеснув волной платья по мрамору светлых плит, взметнув черноту изящно свитых волос, Принцесса кивнула телохранителям и, сотворив знак общего переноса, покинула слабого, одинокого старика.

Избранный ею путь свидетельствовал о чувствах, обуревавших Катарину. Суть их составляла умеренная, сдерживаемая, спокойная печаль.

Как только он подписал неровный, сворачивающийся свиток, Элдор Бринак едва сдержался от открытого вздоха, а лица почти всех остальных, находящихся в приёмной, заметно просветлели. Бесстрастными остались лишь четверо: Дориан Стайн, присутствующий на церемонии как независимый наблюдатель от Совета Конклава, и три генерала, командующие блоками северо-восточных округов, которым Отречение Гиллара приносило в лучшем случае ссылку.

Личный адъютант Диктатора, пухлощёкий, среднего возраста, взволнованный и вспотевший человек по имени, кажется, Томас, выдохнул в момент подписания и никак, уже несколько ударов сердца, не мог вдохнуть; лицо его посерело от переносимого волнения.

Один из сопровождавших Элдора Бринака шагнул к Диктатору, склоненно принимая свиток в чёрный кожаный переплёт, закрывая его, предварительно расправив подписанное Отречение, и тотчас же безмолвно отступая назад.

— Б-благодарю вас... — с трудом переведя дух, юноша склонился, снятой шляпой касаясь пола, затем распрямился — кровь стремительно отлила от его и без того не в меру бледного лица — и добавил: — Вы поступили благородно, мой господин * все поймут и ославят это!..

В его словах была искренняя вера в сказанное. Старик бесстрастно отвернулся от юноши, лишь бросив на него краткий, ничего не выражающий взгляд. Затем опёрся на мгновенно подставленную руку секретаря и, не глядя на посланника Совета, направился к выходу.

В приёмном зале стояла гробовая, тяжёлая тишина.

У самого выхода Гиллар остановился, исподлобья глядя на генералов Финнегана, Виссенара и Дарса, седая, чёрная и темно-каштановая головы которых оставались непокрытыми до сих пор, — как у охранников, сопровождающих или слуг.

Мгновение он смотрел на них, взглядом не пытаясь сказать ничего, не выражая даже серой усталости, владеющей всем его существом.

В следующий миг три генерала — и наследник рода Амато, и выходцы из простых солдат — чётко, синхронно поклонились ему... Устав запрещал отдать честь гражданскому лицу.

Старик опустил глаза и вместе с адъютантом вышел в полумрак коридора.

Сумрак комнаты распался на череду светлеющих теней: входящие широко распахнули высокую двустворчатую дверь.

— Финнеган Лапрад! — холодно и чётко произнёс капитан двойной кварты внутреннего подразделения гвардии столицы, пришедшей за командующим второго северо-восточного блока войск, рапортуя впечатанные ночным инструктажем слова. — Согласно приказу специальной комиссии Высшего Совета вы арестованы и обвиняетесь в преступном злоупотреблении властью. Сдайте оружие, документы и кольцо, следуйте за нами.

Седоволосый генерал встал с аккуратной, непотревоженной постели, протянул капитану тёмный матерчатый пакет, в петле которого болталась крупная золотая печатка, и, сложив руки за спиной, молча кивнул. Краем уха он слышал, как судорожно плачет за тонкими створками внутренней двери жена.

Гвардеец справа, приняв вещи Лапрада, передал их одному из невидимых магов, присутствовавших при аресте и готовых к боевому вмешательству в любой момент; тот принял его, и пакет растворился в воздухе, уйдя под защиту магического покрова.

— Идёмте, — бросил капитан.

«...И потому, согласно всем вышеперечисленным причинам, настоятельно прошу Вас освободить меня от занимаемой должности старшего коморного третьего, четвёртого и пятого северо-западных блоков войск, перевести на менее ответственную и тяжёлую работу. С возможным выходом в отставку в течение ближайших двух-трёх лет».

Пишущий на мгновение замер, перечитав начерченные слова, затем отложил перо и посыпал блестящие строки тонким, похожим на пыль песком. Твёрдое, мрачное, осунувшееся лицо его не выражало ничего. Собственно, нечего было выражать. На столе, небрежно брошенные, лежали нераспечатанные прошения от представителей Гильдий, аристократии и других сторон, заинтересованных в скорейшем решении того или иного спора, череду из сотен которых он всю свою жизнь решал. Исписанным листкам не суждено было увидеть свет его ламп.

Впервые в жизни он, со всей своей властью, со всеми своими связями не мог сделать ничего, и отступление, вынужденная жертва, передача обязанностей и прав была призвана, чтобы выиграть время для других.

Но слишком мало было тех, кто после Отречения мог бы защитить его и таких же, как он. Неугодных Совету. Не в меру преданных старому порядку, а потому не вошедших в грядущую жизнь.

Бороться с этим было бессмысленно, потому что в борьбе с огромным, властным сообществом человеку невозможно победить. Следовало отказаться от главного, послушно и мирно передать полномочия и возможности в руки тех, кто все реальнее, все жёстче и быстрее приходит к власти. Следовало уйти на покой, чтобы сохранить хотя бы спокойную старость, покой и жизнь внуков и детей. Чувствам в данный момент было совсем не место.

Старший коморный вновь взялся сухими, короткими и толстыми пальцами за тонкое, светлое в крапинку, гладкое перо. Помолчал немного, пребывая в привычном, деловом сосредоточении, сопровождавшем любой из его трудов, — когда единственным из звуков, окружавших его, был трепетный свист грузного дыхания, — и вывел последние строки своего последнего прошения.

Подписано 21 июля 259 года. Нижеподписавшийся: Донованн Марц.

Заседание созданного в срочном порядке внеочередного внутреннего Комитета длилось без перерыва уже семьдесят пять часов; казалось, оно так и не будет закончено в срок. Но к четырём утра выполнение основных очерченных приказом задач было завершено. Каждый из фигурантов последней версии списка обсуждён и занесён в один из реестров, упакован в аккуратные картонные папки с синими тесёмочками.

Старшие ответственные, полковник Джереми Сайен и личный секретарь одного из Старших Советников Питер Макрил, быстрым шагом двигались в конец длинного пустого коридора к бежевой, обитой кожей двери, — вытирая пот и на ходу допивая терпкий глинтвейн, разносящий по телам обоих горячую свежесть и в третий раз за ночь теснящий подступающий липкий сон.

Дверь открылась, когда Сайену, идущему немного впереди, оставалось сделать лишь пару шагов, — в проёме возник низенький суетливый полурослик в форменном камзоле, торопливо устремляющийся вперёд, не поднимая глаз.

— Гил! — одёрнул полковник, с которым слуга едва не столкнулся. — Эй! Здесь, наверху!

— Прошу покорнейше!.. — затараторил полурослик, вытягивая шею и щурясь против яркого света, падающего со светильников потолка.

— Он прибыл? — не слушая, резко спросил полковник, вытирая лицо платком.

— Да, господа, я как раз шёл...

— Ясно, — передавая секретарю ополовиненный стакан, возвышающийся над ним полнотелый Макрил легонько и бездумно похлопал Гила по голове, отчего тот незаметно сглотнул. — Ну... пора.