Спине стало тепло и приятно. Джорджия перебирала пряди и невольно предалась чувственным воспоминаниям. О том, как пальцы Дрессера запутывались в ее волосах – она запустила пальцы в волосы, касаясь кожи, и это было почти так же восхитительно, но лишь почти.

Она вспоминала вчерашние головокружительные ощущения и то, что испытала в самом конце, то, чему не знала названия и чему не могла противиться. Ей хотелось улыбаться, смеяться, ей было тепло, так тепло – и телу, и душе…

С таким человеком ей больше никогда не будет холодно, или одиноко, или страшно…

И зная, что совершает ошибку, Джорджия предалась сладким воспоминаниям об испытанном наслаждении.

Дрессер проспал до десяти утра, но, пробудившись, стремительно оделся и покинул резиденцию Эрнескрофтов. Его столь неумолимо влекло к Джорджии, что он не рискнул положиться на свою силу воли. Возможно, зелень городских парков хоть отчасти остудит этот жар, поможет сладить с желанием овладеть ею. И если нужно будет, то овладеть насильно…

Что будет, если она заупрямится и изберет другого?

Тогда он с ума сойдет от одной мысли, что она может быть с этим другим несчастна!

Многие мужчины эгоистичны. Они не видят наслаждения в том, чтобы доставить наслаждение женщине. А шлюхи, с которыми они спят, разыгрывают страсть, как бы грубы и бесчувственны ни были эти самцы, – и ровным счетом ничего с них на ложе страсти не требуют. Ему приходилось слышать даже, как один кавалер утверждал, будто порядочной женщине наслаждение не надобно, – он объявил во всеуслышание, что выпорол свою жену, дерзнувшую пожаловаться на его невнимание к ней в постели. Он божился, что никогда более не сможет ей доверять.

Что, если Джорджия выйдет за мужчину такого сорта? Если бы не тайна, завесу которой приподнял он сегодня ночью перед ней, она могла бы и далее оставаться вполне довольной.

Однако теперь она не удовольствуется ничтожным: в один прекрасный день ее страстная натура взбунтуется, и тогда случится катастрофа. Она рискует в один прекрасный день стать поистине Скандальной графиней, вроде тех великосветских леди, которые прыгают в постель к похотливым самцам единственно ради утоления терзающего их голода. Подобно тем изысканным леди, которые навещали Ванса в его логове.

Муки совести боролись в нем с плотским желанием, а холодная логика насмехалась над тем и другим.

Когда утром он заметил на коврах следы пудры, у него возникло искушение оставить все как есть: он знал, что скандал, который неминуемо разразится, вынудил бы Джорджию с ним обвенчаться.

Дрессер тщательно уничтожил остатки пудры и внимательно осмотрел комнату в поисках малейших следов их «преступления». Он не хотел, чтобы она стала его супругой против своей воли, к тому же прекрасно понимал, что привычный ему мирок никоим образом не устроит Джорджию Мейберри. И все равно он желал ее, и это желание сводило его с ума.

Одно препятствие, разделявшее их, в его силах было устранить: он мог покинуть поместье и переселиться в Лондон, где она смогла бы жить привычной ей светской жизнью, которую обожала. А он мог бы заняться всерьез политикой и сделать что-нибудь доброе для флота, что отчасти успокоило бы его совесть. Впрочем, на политике он не сумел бы сколотить состояние, да и взяток нипочем не стал бы брать. Так что им пришлось бы жить на деньги Джорджии.

Однако возможно ли это?

Каков будет процентный доход с двенадцати тысяч? Не более тысячи, и это если не рисковать по-глупому. А вернее всего – не более шестисот фунтов. И как минимум треть им придется потратить на аренду достойного жилища.

Безумие. А ведь понадобятся и слуги, и карета для выездов… К тому же она обожает изысканные наряды. Дрессер прочитал где-то, что наряд одной светской леди, сшитый к празднованию дня рождения королевы, обошелся в три тысячи фунтов. Закончится это тем, что они промотают основной капитал, а это прямая дорожка к разорению.

В любом случае он не желал круглый год жить в Лондоне. Парки, пусть и ухоженные, ни в какое сравнение не шли с деревенскими просторами, и никакие занятия в городе не могли сравниться по значимости с восстановлением фамильного поместья. Со временем доходы от поместья, разумеется, сравняются по сумме с вложениями и даже превысят их, но и большая часть ее приданого будет потрачена.

Увы, Джорджия Мейберри не для него, и если бы не две кобылы, Фэнси Фри и Картахена, он не вздумал бы о ней и мечтать!

Однако возмечтал. И даже прикоснулся к ней. Но все же она осталась для него недосягаема, словно луна в небе.

Дрессер направился к ближайшей кофейне, но на полпути повернул назад и, словно сомнамбула, побрел к резиденции Эрнескрофтов. Как он мог позволить похотливым мыслям одолеть его, болван эдакий? Как он мог забыть о важном? Ведь он все еще не поделился с Джорджией своими соображениями насчет Селлерби. Да, на первый взгляд догадки его ужасны, однако после того, как омерзительно повел себя Селлерби на маскараде, можно было ожидать чего угодно. Джорджия публично отвергла его, а Дрессер довершил унижение, и это видел весь бомонд! Селлерби после инцидента незамедлительно уехал, но сегодня полгорода за завтраком наверняка насмехается над ним. И поделом ему, особенно если за поддельным письмом стоит именно он, но, похоже, он из тех хорьков, которые отвечают укусом на укус.

Войдя в дом, Дрессер тотчас спросил, где леди Мейберри, и получил ответ, что госпожа в гостиной. И мир тотчас обрел яркие краски. Войдя в гостиную, Дрессер помимо воли улыбнулся, любуясь представшим перед ним зрелищем.

Она сидела у открытого окна во вчерашнем простеньком платьице, распущенные волосы на солнце переливались бронзой и медью, образуя как бы светящийся нимб вокруг прелестного лица.

И только тут он заметил ее взгляд – пустой и мертвый, устремленный в пустоту.

– Джорджия!

Она моргнула и устремила на него затравленный взор, пытаясь прикрыть руками какой-то листок, лежащий на коленях.

Что это? Какое-то доказательство ее вины?

Дрессер бросился к ней:

– Что это такое?

– Ничего!

Она попыталась скомкать листок, но Дрессер успел его схватить.

– Не смей! – выкрикнула она, но тотчас закрыла лицо руками.

Дрессер разгладил листок. Нет, это было не очередное подметное письмо. Просто карикатура, каких много ходит по городу. Но эта…

Сунув листок в карман, Дрессер заключил Джорджию в объятия:

– Забудь об этом.

– Но как? – простонала она и неудержимо разрыдалась.

Дрессер подхватил ее на руки и отнес на диван, усадил себе на колени и принялся баюкать, словно ребенка, но Джорджия не переставала горько плакать.

Картинка была мастерски нарисована: кобыла с непристойно поднятым хвостом, на боку у которой красовалась надпись «леди М…б…и», а рядом – Мейберри и Ванс, со скрещенными шпагами, обсуждающие ее достоинства: красоту ног, грудей и зада. Возле рта кобылицы красовались слова: «Прекратите ссориться, джентльмены. Пусть один из вас взгромоздится на меня – и устроим славную скачку!» А в другом углу листка был нарисован труп со шпагой в груди, а рядом – обнимающаяся парочка.

Бумага выглядела потрепанной – вероятно, карикатуру отпечатали тотчас после дуэли. И не одну, а десятки. А может, и сотни – и Джорджия это наверняка понимала.

Семье, видимо, удалось скрыть от нее существование карикатуры. Видимо, из самых добрых побуждений. Но они не учли, что неведение делает жертву уязвимой, а в данном случае заставило Джорджию недооценить масштабы скандала. Да и Дрессер понятия не имел, насколько далеко все зашло. Удивительно, как ее вообще приняли в свете после такого. Видимо, причиной тому – влиятельное семейство, а отчасти ее собственная бесхитростная натура. Но возможно, это объясняет странное на первый взгляд стремление ее родителей выдать Джорджию за него.

Они явно не верили, что можно восстановить доброе имя дочери, вот и подыскали ей супруга, который увез бы бедняжку прочь из Лондона, подальше от жестоких светских сплетников. Не исключено, что они заранее навели справки о нем и нашли вполне подходящим кандидатом – им вовсе не надобен был новый скандал, пятнающий честь семьи.