Меня уполномочили приглядывать за ним во время обеда, однако он великолепно справился и без моей помощи. Более того, даже помогал мне самим своим присутствием. Помог мне стать на якорь – вот вполне подходящее сравнение, – даром что он морской офицер! Если бы не он, мне куда труднее было бы выносить колкости дам и взгляды Уэйвени, полные вожделения. А ведь Уэйвени теперь женат и ему следовало бы блюсти приличия!

Когда матушка пригласила дам в гостиную, я сочла за благо не оставаться в обществе этих фурий, извинилась и удалилась к себе.

И здесь я намерена оставаться до самого конца моего траура, чего бы ни требовал батюшка. А потом вернусь в Лондон – в полном блеске, окруженная добрыми друзьями. И тогда, увидев меня, все вскоре поймут, сколь глупы были их подозрения на мой счет.

Кстати, вот тебе последняя светская сплетня: среди гостей был и герцог Графтон, причем с женой и любовницей одновременно! Поговаривают, герцогиня теперь требует развода… Жуткий скандал, бедная женщина… поведение ее супруга омерзительно и низко!

Кстати, о герцогах. Бофор вовсю пытался флиртовать со мной. Он ждет не дождется моего возвращения в Лондон, хотя и выражает беспокойство по поводу моей безопасности там. И полагаю, намекает он вовсе не на бунты ткачей и прочие народные волнения. Кстати, когда мы встретимся, напомни, чтобы я рассказала тебе историю Улисса. Это забавный момент».

Листок заканчивался, и Джорджия с трудом втиснула еще несколько строчек бисерным почерком:

«Похоже, Фэнси Фри пока ничто не угрожает. По крайней мере покуда Дрессер не приведет в порядок свою конюшню, лошадка останется дома. А за это время батюшка, возможно, придумает, что предложить победителю взамен. Но мое участие в этом деле благополучно окончено.

Жду скорейшего ответа, дорогая моя подружка!

Джорджия сложила листок втрое, затем вновь втрое, потом достала палочку черного сургуча и свою золотую печать. Это была не фамильная печать графини Мейберри – просто литера Д в окружении цветочков, – но это был подарок Дикона. Интересно, когда она вновь выйдет замуж, удобно ли будет продолжать ею пользоваться?

Она взглянула на портрет покойного:

– Ты ведь не против, правда, любовь моя?

И вдруг, словно покойный и в самом деле ответил ей, Джорджия взглянула на черный сургуч и наморщила нос. Довольно! И пусть до конца ее траура еще несколько недель, но сегодняшний день казался ей началом новой жизни. Джорджия открыла ящичек секретера и достала палочку красного сургуча, подержала ее в пламени свечи, капнула на сгиб письма, а потом решительно прижала к алой капельке золотую печать.

Эта печать всегда будет напоминать ей о Диконе, а за мужчину, который воспротивится этому, она ни за что не выйдет!

Она отдала письмо Джейн, а после, подбодренная странным ощущением начала новой жизни, взяла другой листок и принялась набрасывать план триумфального возвращения в столицу через двадцать четыре дня.

В Лондон.

В свет.

В жизнь.

– Как? Я не поеду в Лондон? – Джорджия уставилась на отца во все глаза.

Он сидел в мягком кресле в их гостиной, но казалось, что восседает на троне. Матушка сидела подле супруга и выглядела столь же царственно.

Джорджия на диванчике ощутила себя полным ничтожеством…

Родители приехали из Лондона в Эрне специально для этого разговора, что весьма насторожило Джорджию. А она-то собиралась завтра уехать в столицу к родителям – ведь именно завтра истекал срок ее траура!

– Там чересчур опасно, – сказал отец. – Ты ведь читаешь газеты, дочка. Ткачи с фабрики спиталфилдского шелка перебили все окна в усадьбе герцога Бедфорда, протестуя против засилья французских шелков. А народ восстал против сурового налогообложения и сметает на своем пути всех и вся!

– Но я не ношу французских шелков, отец, и избегаю всяческой политики.

– И все-таки ты не поедешь, дочка.

Это было столь же непререкаемо, как воля Божья. И хотя Джорджия всей душой противилась этому решению, протестовать было бессмысленно – это было бы равносильно народному бунту, который непременно подавят. Тщательно взвешивая каждое свое слово, она произнесла:

– Я не могу оставаться здесь, отец. Подумают, будто я скрываюсь…

– Что никого особо не удивит – учитывая твое поведение.

– Но куда я могу уехать отсюда? Многие мои друзья все еще в городе – Херринги, чета Олбрайт, да и Перри…

– Увы, нет, – вмешалась матушка. – Он переехал в Йоркшир.

– В Йоркшир? Перри? Да он скорее поехал бы в дебри Африки!

– И тем не менее это так. Его вынудили к этому обязательства дружбы. Ты, возможно, читала в новостях, что граф Меллсардж две недели назад скоропостижно скончался. Сыновей у него нет, так что наследником его является один из друзей Перри, который совершенно не готов к новой роли.

– Какая досада! – Джорджия вложила в эти слова очень многое. Она так рассчитывала на Перри. – Меллсарджи казались такой приятной парой… А кто наследник?

– Брат покойного, недавно уволился из армии.

Военный. Совсем как Дрессер… Джорджия порой вспоминала о нем, думая, как он управляется с поместьем, – ведь он смыслит в этом не многим больше, чем в нравах бомонда.

Однако ее положение, похоже, не менее затруднительно.

– Перри вскоре вернется на юг, матушка, и я с радостью выслушаю его рассказы о приключениях, выпавших на его долю в глуши, но чтобы вернуться в город, мне вовсе не надобно, чтобы он непременно там был.

– Нет, Джорджия. – Отец был неумолим. – Обеспечить твою безопасность – мой святой долг.

– Тогда куда же мне уехать?

Она не останется здесь – нет, ни за что на свете, – и это внезапное препятствие, ломающее взлелеянные ею планы, было поистине невыносимо! Год, проведенный в Эрне, показался вечностью, но до этого самого часа она не ощущала себя узницей.

– Однако Джорджии во что бы то ни стало надобно уехать из Эрне, милорд.

Джорджия во все глаза уставилась на мать, не веря своим ушам. Ведь если она останется здесь, люди невесть что могут вообразить. Подумают, что она страшится возвращения в общество. Или что она и в самом деле в чем-то виновна. Возможно, ей следует навестить Уинифред…

– Ехать в Хаммерсмит? – воскликнула Джорджия, и неизвестно, чего больше было в ее ужасе: отвращения перед поездкой в захолустье или антипатии к ее вечно недовольной старшей сестрице, которая постоянно осуждала ее поведение.

– Можно подумать, что Хаммерсмит – какой-нибудь Крайний Север, а ведь он всего в десяти милях от твоего обожаемого «Сан-Суси»! Сейчас июнь, детка. И все, кто может себе это позволить, уезжают прочь из Лондона на свежий воздух, включая твоих друзей.

С этим Джорджия спорить не могла. Даже Перри в преддверии летней жары уезжал навестить деревенских приятелей, а это лето обещало быть необычайно жарким. Прошлым летом, когда состоялась злополучная дуэль, они с Диконом как раз планировали переезд в «Сан-Суси».

Она представляла себе свое триумфальное возвращение, появление во всем блеске в гуще бомонда – снова дворец, Мейфэр, парки, театры… Однако сейчас не лучшее время для придворных развлечений: король уже перебрался в Ричмонд на лето.

Хаммерсмит – прибежище схоластов и ярых католиков. Ее унылая сестрица будто нарочно вышла за человека, чье поместье находилось на окраине графства Хаммерсмит.

Уинифред, а ныне леди Треттфорд, была на два года старше Джорджии и вечно возмущалась тем, как выглядит сестра. Когда замаячила перспектива союза их семьи с графом Мейберри, Уинни настаивала, что именно она, по праву старшей сестры, должна стать графиней, однако Дикон и слышать о ней не желал – он хотел в жены Джорджию, притом незамедлительно. Родители попытались было отложить венчание, покуда не выдадут замуж Уинифред, но Дикон знать ничего не хотел.