— Так… Что же дальше? — спросил пилот.

— Команда обсуждала один вопрос и приняла по нему решение. Я знаю, что все были за это решение. Я не голосовал, но раз я в команде, я не хочу оставаться за бортом. Я тоже голосую за! Пусть президент собрания добавит к деньгам, которые внесла команда для сирот, мои семьдесят пять долларов.

Мочалов рывком встал. Они стояли друг против друга — Пит, сосредоточенный, хмурый, с упрямой складкой, легшей между белесыми бровями, и Мочалов, недоумевающий и обрадованный.

— Вы что это, в самом деле, Митчелл? — У пилота дрогнул голос.

— В самом деле, кэмрад Мошалоу.

Пилот повернулся, пошел в угол и дернул за ногу спящего человека в пегой кухлянке.

— А? Что? Что? Что случилось? — переполошенно поднялся тот.

— Экстренное происшествие, товарищ парторг. Кризис мелкобуржуазного сознания, — сказал Мочалов. — В срочном порядке прими в свою кассу недельный оклад товарища Митчелла. Он тоже за. Ну, ну, не хлопай глазами, доставай свой список и заноси в актив денежки!

И, обернувшись к Питу, тепло сказал:

— Вы замечательный парень, Митчелл. Я это предчувствовал. Недаром мы с вами с детства любим одну песню.

— Это глупая песня, — упрямо сдвинув губы, ответил Пит.

Мочалов вскочил, разбуженный неистовым криком.

В полутьме, у входа в палатку, стоял человек, возбужденно размахивая руками, и кричал:

— Самолет! Товарищи, самолет идет! Все наружу!

Палатка заполнилась гомоном вскакивающих людей. Мочалов сорвался с нар и без шапки выскочил наружу. Издавна знакомое и привычное тонкое пчелиное гудение коснулось его слуха. Он вскинул голову и, прищурившись, увидел слева над горизонтом крошечную, распластавшую крылья стрекозу. Она летела прямо на палатку. Один за другим выкарабкивались наружу палаточные жители.

Стрекоза увеличивалась, вырастала на лимонно-желтоватом небе. Тонкое гудение ее переходило в высокий визг. Мочалов, взглянув еще раз, впился пальцами в полость своей кухлянки. Он не поверил глазам.

«Что такое?.. Не может быть!» Но это «савэдж». Несомненно, «савэдж». Близнец его голубой птицы.

«Нет, нет!.. Не может быть! Блиц разбит так, что раньше месяца на самолет сесть не сможет. Доброславин не настолько владеет управлением, чтобы решиться на полет в одиночку. Нет! Вероятно, чужая машина. Мало ли этих самолетов в Америке. Но что могло его занести сюда, в эту гиблую пустыню?»

Голубая птица с тяжелым ревом вырастала у него над головой, и Мочалов вскрикнул.

На плоскостях он увидел отчетливый шифр «Т-142».

Это был номер самолета Блица. Возбужденно сорвавшись с места, Мочалов закричал:

— Все на посадочную площадку! Нужно оттаскивать мой самолет… Ему негде сесть.

Он побежал через ледовое поле, спотыкаясь и не разбирая дороги. За ним цепочкой бежали остальные. Он уже не хотел думать, как попал сюда самолет и кто его ведет. Нужно было скорее очистить место для посадки.

Только когда самолет был отведен вбок, в зализину между торосами, он снова поднял голову. «Т-142» шел теперь на посадку. Он приземлился с такой легкостью и так точно, словно не в первый раз бывал здесь, и у бежавшего к нему Мочалова шевельнулась хорошая зависть к пилоту. Он не успел еще добежать, как открылся люк кабины, летчик спрыгнул в снег, споткнулся, поднялся, и набежавший на него Мочалов остолбенело остановился, узнав тепло блеснувшие из-под шлема цыганские глаза Маркова. За ним из кабины выглядывал улыбающийся Доброславин.

— Что! Не узнаешь? — весело спросил Марков, подмигивая.

Тогда Мочалова сорвала с места неудержимая буйная радость. Он бросился к Маркову, схватил его, стиснул и закричал:

— Марков! Черт! Ты? Неужели ты? Инвалид? Вылетавшийся? Старый дуб? Вылечился? Ха-ха-ха… С ума сойти! Ты или не ты?

— Я, — ответил Марков, также тиская Мочалова, — я, собственной персоной.

— Как же ты так, в самом деле?

— Вот так просто. Посидел в одиночестве… Все больше у Блица в лазарете сиделкой. И вдруг все как рукой сняло. И сразу так меня защемило, что сорвался, как пес с цепи, и давай сюда. Есть еще порох в пороховнице! Жив Тарас!

— А я сейчас только собрался вывозить первую партию.

— Ну, за чем же дело стало? Часок отдохну, просмотрим моторы и двинем обратно без проволочек.

Мочалов повернулся к сбежавшимся лагерникам.

— Товарищи! Приготовиться к посадке. Вылет через час. Лагеря «Беринга» сегодня не станет. А пока пойдем в палатку, — он потянул за собой Маркова, — хлебнешь горячего чайку в нашем отеле.

На полдороге к палатке Марков остановился.

— Да, совсем забыл в горячке, — сказал он, роясь в карманах, — я тебе тут специально одну весточку привез.

«Неужели от Кати?» — подумал Мочалов, с нетерпением ожидая, пока Марков выволакивал из кармана разный хлам.

Но Марков подал ему сложенную газету.

— Что это? — спросил Мочалов.

— Погоди… Я сейчас разыщу… Я еще тут карандашом отчеркнул… Это о твоем японском собеседнике на банкете… О Сендзото… Помнишь? Ага, вот она. — Марков ткнул в подчеркнутую красным карандашом заметку.

Аляскинская газета сообщала в отделе международной хроники, что при попытке побить мировой рекорд высотного полета на истребителе в Хакодате погиб японский морской летчик принц Сендзото, рухнувший с высоты семи тысяч метров. Гибель приписывалась обмороку, происшедшему с пилотом от закупорки кислородного баллона.

Мочалов задумчиво опустил газету.

«Для японца опасна высота, — вспомнил он, — потолок выше тысячи метров уже большой риск для нас».

— Жалко парня! — искренне сказал Марков.

Он, как наяву, вспомнил хрупкое кукольное лицо с косой прорезью печальных глаз, похожие на стебельки пальцы, игрушечное изящество японца.

— Не мог найти настоящего дела. Он мне жаловался в тот вечер. Говорил, что хотел бы летать так, как мы, чтобы спасать людей, а не убивать. От тоски, видно, и полез на рекорды. В самом деле, жаль. Он меня тогда за душу тронул. Не придется, значит, больше с ним встретиться. Может быть, и к лучшему. Боялся он, что плохая встреча у нас может выйти.

Мочалов сунул газету в карман. Спросил будто равнодушно и вскользь:

— Из дому никаких вестей не было?

— Телеграмма от Экка была всем нам. Сообщает старик, что все благополучно. Ждет нас домой с победой.

— Ну, теперь будем. Я вот тут чуть не сел навеки.

— Знаю, — сказал Марков, — радио о твоей аварии приняли. Вот это, — добавил он, тепло взглянув на Мочалова, — меня и вылечило. Неловко за себя стало.

— А я за тебя как рад! Словно сам выздоровел… Ну, а механик твой что?

Марков махнул рукой.

— Что так? — спросил Мочалов.

— Бледная спирохета, — поморщился Марков. — Когда узнал о твоей аварии, на попятную хотел полезть. Стал проситься отпустить. Тетка, видишь ли, у него заболела. Я его к стенке припер. Говорю: «Ты мне раньше, голубчик, денежки выложи обратно, а потом поезжай тетке клизмы ставить». Ну, повертелся, повертелся и все-таки остался. Только ходит с кислой рожей, будто целую неделю одни лимоны жевал. Паскуда!

— Так, — сказал Мочалов, притворно нахмурясь, — ставлю вам на вид, товарищ командир самолета, неумение воспитывать вверенный вам личный состав.

— Это ты про что? — удивился Марков.

— Про твоего механика. Я вот своего воспитал. Еще недельку с нами побудет, он у меня вовсе человеком станет.

Когда летчики пошли к палатке, Пит приблизился к «Т-142» и заглянул в кабину.

— Девиль! Алло, старик! Как поживаете!

Возившийся внутри Девиль оторвался от мотора и кивнул Питу:

— А, Митчелл! Как живу?.. Не могу сказать, чтобы хорошо. Впрочем, вы, наверное, еще хуже.

— Я? Наоборот. Я превосходно себя чувствую. Почему вы впадаете в меланхолию?

Девиль высунулся из люка:

— Не знаю, как вы, а с меня хватит. К черту этих русских психопатов. Они у меня в горле сидят. Я хотел уйти на берегу, но с меня потребовали возврата денег. У меня их уже не было, но если бы я мог, я с удовольствием швырнул бы им в рожу эти доллары.